Заумная заумь

Marzio Marzaduri, Scritti sul futurismo russo. A cura di Daniela Rizzi, Bern e. a., Peter Lang, [1991], 280 p., «Заумныйфутуризмидадаизмврусскойкультуре». Под ред. Л. Магаротто, М. Марцадури, Д. Рицци, Bern e. a., Peter Lang, [1991], 448 с; Александр Туфанов, Ушкуйники. Составили Жан-Филипп Жаккар и Татьяна Никольская, Berkeley Slavic Specialties, 1991, 198 с.

В наше время искусство русского авангарда безнадежно провинциализировалось. То, что появляется в последние годы, когда стало возможным представлять разного рода экспериментальное искусство, выглядит как беспомощное повторение искусства европейского и американского. А между тем основа для развития принципиально новых форм творчества в России не только была возможна, но и в значительной степени осуществилась в 10 – 20-е годы. Не нуждаются в хвалах и рекомендациях Хлебников, Малевич, Филонов, Шагал, Татлин, Мейерхольд, Эйзенштейн, Якобсон и многие, многие другие деятели русского искусства едва ли не во всех его разновидностях, опережавшие свое время и делавшие открытия, которые определяли дороги мирового художественного творчества. Нынешняя же русская ситуация такова, что решительно понуждает к лености и нелюбопытству: изучение и издание русского авангарда не приносит дохода и потому оказывается обречено на погребение в ящиках письменных столов немногих энтузиастов.

И снова, как в брежневские годы, центр изучения русского авангарда оказывается переместившимся на Запад. Именно там выпускаются заведомо убыточные книги (так, прекрасно изданный том Игоря Терентьева получил тираж всего в 800 экземпляров, да и те до сих пор вполне доступны). Мне уже приходилось рецензировать некоторые книги из числа последних изданий о поэтах русского футуризма и последующих авангардистских течений, но довольно регулярно оказии приносят то один, то другой сборник, достойный специального разговора.

Не претендуя на какое-либо подведение итогов, попытаюсь осведомить заинтересованного читателя о трех очередных книгах (и надеюсь, западные издатели еще не раз дадут повод писать такие «текущие» рецензии). Пространства для исследований оказывается более чем достаточно, тексты и документы ждут публикаторов. Стало быть, нормальная научная жизнь, не знающая государственных границ, имеет все возможности для продолжения.

Две первые книги, посвященные судьбе русского заумного авангарда, появились в Европе. Обе они теснейшим образом связаны с деятельностью покойного Марцио Марцадури, известного энтузиаста изучения зауми, автора более чем семидесяти публикаций, посвященных разным сторонам русской культуры (их библиография приложена к его книге «Статьи о русском футуризме»), из которых почти половина рассказывает о проблемах футуризма, авангарда и пр., а среди остальных – исследования об А. Веселовском, Тургеневе, А. Жемчужникове, Мандельштаме, Вл. Соловьеве, формальной школе, семиотических трудах русских ученых и пр. Образцово изданный почти трехсотстраничный том его итальянских статей о футуризме теперь займет почетное место в библиотеках (увы, вряд ли в русских!) и избавит сегодняшних и завтрашних исследователей от поисков довольно редких журналов и сборников, где эти статьи были ранее опубликованы. А поиски эти были неизбежны, так как без трудов Марцадури невозможно себе представить никакое серьезное изучение русской поэзии первой трети XX века.

Памяти выдающегося исследователя посвящен и сборник статей «Заумный футуризм и дадаизм в русской культуре», хотя его имя еще значится среди редакторов книги. Дело продолжается, хотя самого человека уже нет среди нас.

Этот сборник представляет собою материалы симпозиума в Венеции в ноябре 1989 года, который был задуман и осуществлен прежде всего Марцадури и на который его стараниями удалось собрать большинство ученых со всего мира, всерьез занимающихся проблемами заумного языка, русского футуризма, ОБЭРИУ, истории компании «41°» и индивидуальными поисками различных художников.

Когда-то в 60-е годы, когда изучение футуризма только начиналось (и здесь нельзя не вспомнить замечательную книгу В. Маркова «Русский футуризм. История», вышедшую в 1968 году и являющуюся с тех пор незаменимым пособием для любого исследователя), основное внимание было направлено на те его фракции, которые стремились к использованию рационального слова, объяснимого пусть и с некоторыми натяжками, но все же исходя из уже знакомого, повседневного или традиционного для литературы. Заумь отодвигалась на второй план не только в трудах официозных литературоведов типа В. Перцова или А. Метченко, стремившихся подчеркнуть разумность футуристического творчества и тем самым решительнее подтянуть его к будущей советской литературе, но и в трудах серьезных исследователей, чаще всего не придававших особого значения опытам Крученых, Зданевича, Терентьева и пр. Почиталось как бы само собою разумеющимся, что уже самим своим нахождением «за умом» заумь снимает возможность всякого серьезного разговора о ее разновидностях, формальной организации, а в конечном счете – смысле и сути. Она воспринималась как некое крайнее увлечение, игра ума, несущая, скажем, у Хлебникова определенную функцию, но вовсе не принципиально важную. Заумь стремились рационализировать и сделать привычной для слуха непосвященного читателя. Даже Ю. Тынянов, совершенно верно заметивший, что заумь «скорее условное название, покрывающее разные явления, лексическое единство, объединяющее разные слова, нечто вроде фамилии, под которой ходят разные родственники и даже однофамильцы» ¹, при разговоре о Хлебникове или выдвигал в качестве доминанты его вполне разумные стихи, или же рационализировал заумное слово. Эта традиция перекочевала и в литературоведение 60 – 70-х. Нет сомнения, что она вполне имеет право на существование и может принести чрезвычайно важные плоды. Как на пример укажу на блестящую статью Л. Флейшмана «Об одном загадочном стихотворении Даниила Хармса», где вскрываются совершенно актуальные политические смыслы, вложенные Хармсом в одно из его «бессмысленных» стихотворений, справедливо характеризующихся так: «При явной внутренней оформленности и завершенности текста… содержание цепи, – казалось бы, осмысленных, – словесных конструкций, составляющих стихотворение, остается неуловимым» ².

Но все-таки очевидной стала необходимость проникнуть не только в разумность заумного, но и воспринять его как некоторое единство, равное самому себе, как заумное заумное, подлежащее описанию именно в таком качестве. «Звезда бессмыслицы», загоревшаяся в одном из текстов А. Введенского, стала притягивать все больше и больше исследователей, стала доминантой всего рецензируемого сборника.

«Глубинное» рецензирование хотя бы большинства статей этой книги потребовало бы не только большого журнального пространства, но и профессионального знания всех тем, затронутых исследователями, ибо среди опубликованных материалов нет таких, которые могли бы быть определены как работы неспециалистов. Поэтому ограничусь лишь перечислением опубликованных статей с самым минимальным комментарием, чтобы потенциальному читателю стало ясно, какие материалы он сможет найти в этой книге.

В. Григорьев, продолжая цикл своих работ о Хлебникове, представил статью «Заумец и Главздравсмысел», где показана двуипостасность Хлебникова как речетворца. Жан-Клод Ланн в статье «Об источниках зауми у Крученых и Хлебникова» показывает противоположность двух теоретических концепций и практических решений в поэтическом языке, приводящую к созданию двух принципиально различных типов зауми. Дубравка Ораич-Толич в работе «Заумь и дада» рассматривает заумные тенденции русского футуризма как одно из явлений, характерных для всего мирового искусства XX века³. Нильс Оке Нильссон в статье «Удивительная простота непонятности Хлебникова» рассматривает «Зверинец» как новую модель отражения мира в поэтическом творчестве. Генрик Баран анализирует тетрадь стихотворений Хлебникова 1908 года как своего рода единство, позволяющее понять тексты, вошедшие туда, в более широком семантическом контексте, чем тот, в котором они выступают, взятые изолированно. Габриелла Импости в статье «Зангези. Язык богов: звукосимволизм и заумь» высказывает предположение, что язык богов во второй и одиннадцатой плоскостях «Зангези»»был синтезирован Хлебниковым при помощи метода символических ассоциаций, связанного с определенной интерпретацией семантики различных звуков, графем и знаков препинания в русском языке» (цитирую резюме статьи, написанной на итальянском языке и потому доступной мне не во всех ее тонкостях). Также по-итальянски написана статья Карлы Соливетти «От фонемы к графеме: Хлебников и идеографическое письмо», где рассматривается функция, которой Хлебников наделяет в своих творениях алфавит. Первый раздел, специально посвященный творчеству Хлебникова, завершается статьей Ивана Верча «Заметки об утопических страницах В. Хлебникова», где речь идет о «Коле из будущего».

Второй раздел книги, обращенный к творчеству Ильи Зданевича, открывается уже опубликованной по-русски (в сборнике «Русский литературный авангард», Тренто, 1990) статьей М. Марцадури «Создание и первая постановка драмы «Янко круль албанскай» И. М. Зданевича», дающей принципиально иную перспективу рассмотрения драм И. Зданевича, чем то было прежде. М. Йованович рассматривает роман Зданевича «Восхищение» (1930) в контексте поэтики группы «41°».

1. Ю. Тынянов, Проблема стихотворного языка. Статьи, М., 1965, с. 283.[↩]
2. «Stanford Slavic Studies», Vol. 1,1987, p. 251.[↩]
3. Не могу не отметить в примечании, что каким-то загадочным образом ни один из участников сборника не отметил давней статьи Бенжамена Горелы о русском дадаизме, опубликованной в журнале «Cahiers dada et surrealisme», 1966, N 1.[↩]