Владимир Новиков. Александр Блок

Владимир Новиков. Александр Блок. М.: Молодая гвардия, 2010. 362 с.

Книге Владимира Новикова о Блоке предшествовала в серии ЖЗЛ его книга о Владимире Высоцком. Мост от Высоцкого к Блоку выглядит вполне естественно. Оба обладали предельной музыкальной восприимчивостью поэзии. Где Высоцкий — это нечто сугубо автономное, producens в максимальном своем проявлении, там Блок — поэт-синтезатор любого — и каждодневного — внешнего впечатления. Он претворял в музыку буквально все, что слышал извне, вплоть до чужих музыкально-метафизических проявлений, — чаще всего в пример приводятся многочисленные переигрывания пушкинских строк. Для Блока это насущное органическое проявление дара, тогда как Высоцкий физически вычерпывал самого себя, претворяя и повторяя собственные ритмические варианты.

Видимо, увлеченность В. Новикова музыкальными проявлениями поэтического позволяет ему уподоблять скорость замкнутому кольцу: книга о Блоке начинается и заканчивается одной и той же бинарной фразой: «Смерть пришла вовремя, но заставила поэта помучиться. Это было воскресенье» (с. 5). Путь Блока осмысляется как циклический круговорот. На втором круге восприятия — в том числе и читательского — конец связан с началом, но с каждым новым витком «событие приобретает свободный от обыденности смысл… Под знаком вечности. Под знаком смерти» (с. 7).

Следствием такого авторского восприятия становится кольцевая композиция книги, представляющей собою причудливое переплетение повествования о поэте извне его бытия, со стороны, и глубокого литературоведческого проникновения в бездну мироощущения Блока. Новикову удается постоянно соотносить внешнюю канву жизни Блока с его духом, внутренними переживаниями и поэтической самостью, не пользуясь при этом никакими приемами беллетристического украшательства ради читателя. Динамика сюжета соответствует трагедийной напряженности жизни Блока.

Авторскую методику и стратегию можно очертить, исходя из того, что, растворяясь в любом сюжетном или мыслительном understream, критикующий — неизбежно представляя собой триумвират новеллиста-биографа-оценщика — и сам отталкивается не только от личного восприятия чужой биографии, но и от ряда противоречивых и неисчерпаемых в смысловом отношении конструктов. Блок, в интерпретации Новикова, идеальный жизнестроитель, и каждое событие его жизни стремительно проецируется на его внутреннее, дисгармоничное по сути своей мироощущение.

Владимир Новиков, как мне представляется, стремится продемонстрировать в своей книге механически сложнейшее множественное пересечение биографии и поэтики, личности и приема, человеческого и сверхчеловеческого, случайного и сознательного. Проще говоря, взгляд автора качественно сопричастен Блоку — полярен, противоречив, потому ему можно верить. По той же причине хочется и оспаривать такую явную приближенность критика к поэту, приравнивающую творение к творцу.

Блок удивительным образом сплавил биографию и поэзию в своем жизнетворчестве, и именно это дает ключ к осмыслению его пути и судьбы. В этом смысле основной вектор любого исследовательского обращения к Блоку впервые задан уже Тыняновым: «Блок — самая большая лирическая тема Блока. Эта тема притягивает как тема романа еще новой, нерожденной <...> формации»[1]. Вектор этот указывает на магнетизм лирической темы поэта, уподобляя ее иному, романному, магнетизму и даже опасной «жизнезаменительной» и в каком-то смысле наркотической функции романа, над которой Пушкин иронизировал, тогда как, скажем, Цветаева напрочь отрицала допустимость и приемлемость такой зависимости. Новиков обнажает диалектику «творения жизни в стихах», ориентируя свое повествование на целостный бытийный путь Блока. Правомерность такого авторского выбора Новикова самоочевидна, но реализация его сопряжена с неисчерпаемым количеством трудностей и требует целого ряда тонких умений и навыков, которые вне магии словесности не приобретаются.

Новиков к Блоку подходит эмпирически — то есть если и приближается максимально близко, то это единственный сообразный с интерпретацией пути Блока подход и единственный естественный путь критика. Это не столько даже прикосновение к Блоку — сколь бы блестящим литературоведом ни был автор — сколько неизбежное самопознание. Познать Блока невозможно. Динамика судьбы поэта только провоцирует авторскую — в случае критики авторско-читательскую — интенцию к выявлению противоречий и парадоксов жизнетворчества Блока на самых разных уровнях: «Двойственность как залог и условие целостности — эта закономерность лежит в основе стихотворения, творчества в целом, да и самой жизни поэта» (с. 42). Две стороны монеты, рассыпающиеся в калейдоскоп сколь угодно различных истолкований. Дуализм и андрогинность поэтического «Я». Для выбора такой стратегии Новиков находит объяснение «высшего порядка»: «Взаимодействие жизни и искусства — процесс прежде всего энергетический. Искусство в поисках нового материала ищет не гармонию, а противоречия» (с. 43).

Основные вехи жизненного и творческого бытия Блока, создающие каркас книги, поименованы уже в заглавиях — «смерть», «жизнь», «игра», «опыт», «страсть», «дух», «драма», «родина», «Россия», «любовь», «мука», «гибель», «воскресение». Важно, что эти опоры контекстны друг другу и центрируют ядро книги, например: «Опыт страсти», «Опыт любви», «Игра в любовь» и т. п.

Одна из стержневых сюжетных линий книги — интерпретация автором многомерных отношений Блока, Менделеевой и Белого, причем соперничество с Белым подается автором прежде всего в плане благотворности и взаимовлияния. Новикову в стремлении разобраться в тонких нюансах отношений Блока с другом и возлюбленной удалось избежать любопытствующей дотошности, в которую достаточно просто было бы впасть. У Новикова-исследователя нет прямолинейности, нет упрямой точки зрения на вещи, которая бы сузила его внимание. При этом сугубо человеческое отношение Новикова к вопросу вполне недвусмысленно, и в первую очередь он говорит об абсолютном характере духовной связи в треугольнике Блок-Менделеева-Белый, которую они пронесли сквозь все перипетии жизни — некий абсолют, цементирующий их союз. В мастерстве психологического анализа автору нельзя отказать. В то же время, скажем, во взглядах на благотворную роль Гиппиус в жизни Блока я автора поддержать не могу.

Если говорить о частных содержательно-стилевых авторских приемах, то самый частый — это переход от конкретной ситуации Блока к общим и универсальным размышлениям. Такой прием, прежде всего, эксплицирует поэтическое бытие Блока. Мысль Новикова динамична и смыслоемка, фраза концентрированна, отточена, часто афористична. Автор апеллирует к сотворчеству читателя и драматически включает его в повествование; придерживаясь хронологии, он часто предвосхищает событие, и такие перебои чаще всего мотивированы необходимостью проследить ту или иную сюжетную линию до логического конца. Темпоральное ядро повествования, таким образом, соотвносится с внутренними мотивациями поэта. Прекрасно организована смысловая инструментовка книги. Органично включение в повествование мемуарного дискурса; здесь работает прием столкновения полярных трактовок одного и того же события. Новиков работает и на соотнесении общего и крупного планов, обращаясь к таким локальным вопросам, как, например, феноменология блоковского ямба или специфика его верлибров.

Автором проработан и творчески переплавлен, в соответствии со спецификой жанра, массив фундаментальных работ о Блоке. Новиков высказывает ряд смелых, оригинальных, самостоятельных суждений, идущих вразрез со сложившимися в блоковедении стереотипами. Однако не со всеми из них можно (и нужно) безоговорочно соглашаться. Так, например, я был неприятно удивлен искусственным, на мой взгляд, отграничением статьи «Интеллигенция и революция» и стихотворения «Скифы» от поэмы «Двенадцать»: для меня органическое единство этих произведений несомненно. Хотелось бы пожелать автору всегда оставаться благотворно сомневающимся — во всем, вплоть до его частных взглядов на русскую историю, ибо разговор на любую тему в контексте поэзии всегда обострен личным, всегда горек.

Книга Новикова как суждение о поэзии заставляет радоваться приверженности автора поэтической сопричастности. Поэтов — подлинных — нельзя стравливать; таков, на мой взгляд, сверхпосыл. Переговаривая Бродского — сегодня говорят не «верю — не верю», но «согласен — не согласен». Тем более, что жизнеописание Блока — книга, обусловленная сугубо личностно, в ощущении драйва, музыки и поэзии, а это должно снять все вопросы в бытийной подоплеке его литературного труда, демонстрирующей нам, как жизнь и поэзия энергетически сливаются в судьбе «трагического тенора эпохи», драматически претворившего максималистский завет В. Жуковского: «Жизнь и поэзия — одно».

К. КОМАРОВ

г. Екатеринбург