Виктор Гюго, «чистая поэзия» и не совсем чистые приемы одного литературоведа

Alfred Clauser, Hugo et la poesie pure, Geneve. Paris. 1957, 133 pp.

«Несмотря на свои заблуждения пропагандистского толка, несмотря на легковесность, Гюго предстает перед нами как самый чистый поэт нашего языка, ибо в нем живет прежде всего стремление к Поэзии» (стр. XI).

«Его основная тема – это его желание проявить себя в движении стихов и строф» (стр. XI).

«Он не признавал лишь одного вида тирании – тирании слов» (стр. XII).

«Это поэт для знатоков, для тех, кого интересует чудо Поэзии» (стр. XII).

«Он – создатель ритмов: поэзия существует для него как выявление его внутреннего движения» (стр. XII).

«У Гюго всегда бывают моменты, когда слова становятся скорее движением, чем смыслом, когда они сожалеют, что им приходится что-то выражать. Им хотелось бы просто звучать в воздухе, им хотелось бы быть воплями или шелестом, и они становятся тем или другим» (стр. 82).

«Настоящее мало вдохновляло Гюго. То, что он пережил, не всегда живет в его стихах» (стр. 115).

«Этот вкус к смерти, культивируемый Гюго, – не есть ли он также выражение того вкуса, который он должен был ощущать в глубине своей души в тот миг, когда, освободившись от своей плоти, вступал он в мир, где существует лишь чистое словесное изъявление?..» (стр. 121).

Но довольно цитат! На каждой странице книги, из которой взяты эти «глубокие» мысли, Виктор Гюго предстает перед читателем как поэт «чистый» – читай: аполитичный, далекий от реального мира, ушедший целиком в мир своей фантазии, упивающийся звучанием слогов, переливами ритмов и глубоко равнодушный не только к общественному смыслу своих творений, но и вообще ко всякому смыслу, ко всякому значению слова как выражения мысли. Все это написано в книжке, которая вышла на родине поэта. Правда, на сочинении Альфреда Глаузера «Гюго и чистая поэзия», изданной в Париже и Женеве в 1957 году, стоит гриф Висконсинского университета, что в Соединенных Штатах Америки…

Было бы смешно полемизировать с г-ном Глаузером и доказывать, что Виктор Гюго и его поэзия все же имели «некоторое касательство» к таким событиям в жизни своего народа, как революции 1830 и 1848 годов, как бонапартистский переворот Луи-Наполеона, как франко-прусская война, что стихи Гюго обращены не только к изысканным «знатокам» и что его великолепно инструментованные строки и строфы потрясают многие поколения его читателей и почитателей не только своим звучанием. Все это, без сомнения, прекрасно знает сам А. Глаузер. И именно поэтому он и стремится с помощью головокружительных пируэтов мысли и стилистических фигур заставить забыть о Гюго – трибуне, Гюго – борце, Гюго – авторе «Возмездий» и «Страшного года».

Да, Гюго – создатель бессмертной гражданской, политической лирики – выражал свои общественные идеи и идеалы с необычайным поэтическим мастерством, с блеском, проявляя в каждой строке виртуозность стихотворной формы, достигая удивительной звукописи, ритмического многообразия. Можно ли делать из этого нелепый вывод о том, что поэзия Гюго – это и есть лишь мастерство формы, ритм, звукопись?

Прогрессивный французский литературовед Анри Гийемен опубликовал недавно интереснейшие материалы¹, показывающие, как тайная полиция Бельгии и французской Третьей республики следила за каждым шагом «чистого поэта» Виктора Гюго, интересуясь отнюдь не одним только «желанием поэта проявить себя в движении строф». Нет, в этом вдохновенном движении строф звучало нечто неизмеримо более опасное для буржуазного порядка вещей, нежели «шелест или вопли», лишенные смысла, нежели красивые сочетания слов, которые сами «сожалеют, что им приходится что-то выражать». Поэзия Гюго была неотделима от его мужественной борьбы против тирании Луи-Филиппа и Луи-Наполеона, а затем и Тьера, а не против некоей туманной «тирании слов». При жизни поэта его голос борца пытались заглушить с помощью полицейских репрессий и сыска. Теперешние враги Гюго хотят заглушить его голос трибуна, пользуясь услугами фальсификаторов от литературоведения.

1. Henri Guillemin, A vrai dire. Paris, 1957.[↩]