«Весь» Агеев

Александр Агеев, Газета, глянец, Интернет. Литератор в трех средах, М., «Новое литературное обозрение», 2001, 512 с.

Сборник критических статей, опубликованных в четырех разных изданиях (рубрика, которая была перенесена в газету, сначала появилась в знаменском «Наблюдателе», журнальный вариант дан в книге приложением под заголовком «Proto-Nota bene»): в журнале «Знамя», газете «Время МН», интернетском «Русском журнале» (www. russ.ru) и деловом еженедельнике «Профиль», – стал пятой средой их существования.

В одном из знаменских выпусков рубрики (2000, N 3) Александр Агеев, обычно начинающий свои критические выступления с комментированного пересказа текста – источника критической рефлексии, процитировал без комментариев главку из статьи Владимира Новикова «Раскрепощение», опубликованную в «Знамени» ровно десять лет назад (1990, N 3). Приведу ее с некоторыми сокращениями и я, поскольку в ней сконцентрированы мировоззренческие основы того поколения интеллигенции, к которому Агеев себя относит.

«Мы – семидесятники… Наш читательский опыт богаче социального, и мы до сих пор, откровенно говоря, не знаем, как его использовать.

Главный смысл этого опыта – склонность и готовность к пониманию разных точек зрения, пусть взаимоисключающих. Мы живем без иллюзий, не верим никаким обещаниям и сами стараемся таковых не давать. Мы больше верим в человечески- индивидуальное, чем в общественное начало. Мы скорее скептики, чем энтузиасты. Многое в сегодняшнем оживлении нам кажется наивным: об этом мы уже читали. Слово «гласность» нам известно еще по спорам Герцена с Добролюбовым, а слова «к перестройке вся страна стремится» мы запомнили у Саши Черного.

Трудно нам быть оптимистами, но и пассивный пессимизм не менее банален» (с. 498).

Такова позиция – фундамент, на который опираются критерии суждений о многообразном, неоформленном, текучем «здесь и сейчас», позволяющий избежать энтропии, растворения в этом «раздерганном» мире.

Исток критического принципа, которым руководствуется Агеев, возник на предыдущем рубеже веков: «Критик стоит обыкновенно вне произведения: он его разбирает и оценивает. Он не только вне его, но где-то над ним. Я же писал здесь только о том, что мной владело, за чем я следовал, чему я отдавался, что я хотел сберечь в себе, сделав собою» ¹ .»…Любой законченный и цельный текст («опус») я могу реально присвоить, только ответив на него своим собственным «опусом»» (с. 148), – будто продолжает Александр Агеев мысль Иннокентия Анненского. Позиция «внутриположности» дополнилась у Агеева вниманием к противоположной стороне вопроса: или не «хотел сберечь» и другим не посоветовал бы. Уточнилась специализацией: автор, критик и публицист, по преимуществу выступает как критик критики и публицистики. А также усложнилась необходимостью соблюдения заданных типом издания параметров, образующих в совокупности то, что сейчас принято называть «формат». Не жанр, а именно формат. «Этот текст для нас неформатный» – так обычно отказывают в «глянцевых» редакциях. В последнем разделе «Глянец» Агеев стилистически «оболванен»: чужой, заданный «Профилем» синтаксис искажает голос иногда до неузнаваемости, местами рубленая фраза делает интонацию лающей, суждения однозначными; и без того недлинная статья разбивается на несколько миниатюр – адаптируется для читателя, непривычного к чтению, невосприимчивому к тонкостям, нюансам и противоречиям живого, а не прагматического мышления. В этом случае, когда нельзя сказать «стиль – это человек», яснее проявляется другой аспект самоидентификации: человек – это позиция.

Замысел цикла статей под названием «Голод» с жанровым подзаголовком «Практическая гастроэнтерология чтения», публикуемого Александром Агеевым в Интернете и частью вошедшего в книгу, составив ее второй раздел, «родился из четкого осознания того, что письменно отрефлектировано (то есть приведено в порядок и присвоено-переварено) оказывается лишь процентов 10 прочитанного. Столь низкий КПД, как я понял после некоторого раздумья, связан с неумением отказаться от почтенного принципа «опуса»… Так вот, оглядываясь на почти любой свой «читательский день», я все определеннее думаю, что его легче описать «волновым»»эпосом», чем дискретным рядом «опусов»» (с. 148, 149).

Логика композиции понятна: от «опусов» первого раздела «Газета» автор отталкивался, переходя к «волновому» эпосу, «…потому что я читаю:

– от пяти до десяти ежедневных газет со всеми их приложениями;

– все приличные еженедельники в обложках и без;

– минимум десять ежемесячных литературных и окололитературных журналов;

– 20-25 разного качества и жанра книжек из тех минимум ста, которые за месяц проходят через мои руки;

– 10-15 сайтов Рунета (то есть, разумеется, обновления);

– множество рукописей, которые тоже про книжки» (с. 149). Неожиданность в том, что «Голод» – образец хорошей прозы со всеми важнейшими признаками, присущими этому роду литературы, типичное современное «вместо романа», которое сам автор и подметил как жанрообразующую тенденцию в одной из «нотабень»: «В России продолжается бурный процесс жанрообразования. Чуть ли не каждый текст имеет диковинный подзаголовок, набранный вкрадчивым курсивом: то «роман-диссертация» (В. Бутромеев. Корона Великого княжества), то «роман-идиллия» (Александр Чудаков. Ложится мгла на старые ступени), то «сценарные имитации» (Марина Палей. Long Distance), и даже недавнее длинное стихотворение Марины Кудимовой «Утюг» («Новый мир», N 9) не обошлось без жанрово-курсивного пояснения: «Характеристика»» (с. 59).

Начинается «Голод» как плутовской роман: герой очнулся на больничной койке. Он выжил и начинает новую жизнь: раньше он книг не покупал, а теперь, когда нельзя есть и пить, остается только читать и писать. «Четвертый позыв к жизни оказался пробуждением частнособственнического инстинкта: если уж быть, так значит – иметь. На подгибающихся ногах я доковылял до первого этажа больницы, где теплилась кое-какая торговля, и купил – разумеется, книгу» (с. 148). Органичное преодоление дихотомии Габриэля Марселя – и новая жизнь с новым идеалом бытия, подвергающим сомнению органику же: «Органика неопрятна, бессмысленна и самодостаточна, она устремлена к тепловой смерти, пока не задашь ей самые простые вопросы, запускающие механизм переработки натуры в культуру» (с.

1. Иннокентий Анненский, Книги отражений, М., 1979, с. 5. [↩]