Вехи развития национальной культуры
И. С. Брагинский, Исследования по таджикской культуре (К проблеме межлитературных связей народов Советского Востока), «Наука», М. 1977, 288 стр.
Новая книга И. Брагинского подводит определенные итоги его долголетним исследованиям о судьбах культуры и литературы таджикского народа. Она позволяет нам проникнуть в мир великой восточной поэзии, дополнить наши представления о творцах ее, прочесть неизвестные страницы ее славной истории. Книга помогает восстановить целостную картину возникновения, развития и расцвета таджикской культуры, литературы, выявить закономерности в такой важной области советского востоковедения, как взаимодействие, взаимовлияние, взаимообогащение литератур Советского Востока.
Автор исследования идет к цели от истоков, от первопричин, намечая конкретно-исторические вехи развития национальной культуры, литературы, межлитературных связей народов Средней Азии и Казахстана. Внимание И. Брагинского сосредоточено и на политико-социальных, экономических аспектах такого важнейшего исторического события, как присоединение Средней Азии и Казахстана к России. Марксистско-ленинская оценка процесса сближения народов этого региона с народами России, и прежде всего с русским, его культурой, литературой определяет содержание, направленность первого раздела книги («Исторические условия развития таджикской культуры в досоветскую эпоху»).
Раскрывая своеобразие таджикской культуры, автор обращается к эпосу, который занимает в ее истории особое место. Вопросы, связанные с изучением таджикского фольклора, памятников народного творчества, всегда были сложными, спорными. В решении их сталкивались порой взаимоисключающие точки зрения, мнения, гипотезы. Размышления И. Брагинского – это подведение некоторых итогов дискуссий об эпосе «Гургули», таджикских вариантах узбекского эпоса «Алпамыш». Взаимосвязь, взаимообогащение двух древних культур – таджикской и узбекской – своеобразно преломляются на эпосно-фольклорном уровне. Убедительный пример – узбекский героический эпос «Алпамыш» и его самобытное переосмысление в таджикском фольклоре. «Таджикский сказитель не подражает узбекскому «Алпамышу», не столько поддается его влиянию, сколько вдохновляется им, его сюжетом, творя самостоятельно по образу и подобию своего фольклора, своих фольклорных традиций и норм. Он, по существу, творит сказку… Достаточно внимательно проанализировать структуру таджикского «Алпамыша», его стилевые приемы, чтобы убедиться, что перед нами именно своеобразная сказка…» И. Брагинский ни в коей мере не акцентирует превосходство первородного эпоса над вариантом. Он прослеживает самый процесс сближения двух народов, их творческое содружество, поначалу выразившееся в устном народном творчестве. При этом автор не абсолютизирует свои размышления, он надеется, что, возможно, «таджикские варианты вызовут научную дискуссию… Это только продвинет вперед изучение таджикского фольклора и, в частности, исследование «Алпамыша» (стр. 106).
И. Брагинский помогает прояснить значение некоторых важных фигур в истории таджикской литературы. К ним относится, например, Карим Девона, судьба наследия которого весьма драматична. Народный бродячий поэт-самородок, личность незаурядная, правдоискатель, проповедник добра, новой жизни, Карим Девона явился, как пишет И. Брагинский, выразителем «настроений социального протеста у беднейшего дехканства Восточной Бухары до Октября» (стр. 108). Колоритнейшая фигура в истории демократической, народной литературы, Карим Девона был несправедливо забыт, однако вопреки мнению некоторых критиков, отрицавших само его существование, подвижническая деятельность этого поэта – факт вполне реальный, его произведения стали достоянием памяти народной, это и позволило собрать их уже в наши дни. Творчество Карима Девона было явлением живым, теснейшим образом связанным с историей народа. Именно в этом значение и бессмертие его наследия, ставшего органической частью национального самосознания. И вполне уместна принципиальная критика автора книги в адрес тех, кто стремится отлучить Карима Девона от поэзии, от народной литературы. «…Открытие и воскрешение забытого поэта Карима Девона – отмечает И. Брагинский, – будет стимулировать новые и новые открытия несправедливо забытых имен передовых сынов таджикского народа, сеявших в условиях феодального гнета семена революционной борьбы» (стр. 112).
Одна из важных идей, объединяющих материал книги, – выдвинутая И. Брагинским идея западно-восточного синтеза в мировой литературе. Размышления о месте восточной литературы в мировом литературном процессе заняли одно из центральных мест в предыдущей книге автора – «Проблемы востоковедения». Однако если там эти вопросы освещаются главным образом в теоретическом плане, то в рецензируемом сборнике автор подводит к ним читателя путем конкретного анализа великих памятников таджикской поэзии. И несмотря на то, что материал для исследования здесь, казалось бы, более узкий – таджикская культура, литература, – такое углубление в художественную ткань произведений, – это и эпос «Гургули», и рубай Хайяма, и возрожденческая лирика Востока, и произведения писателей просветительско – демократического направления, советской таджикской литературы, – позволяет не только выявить в них новые яркие краски, новые оттенки, но и подтвердить новыми доказательствами теоретические посылки автора.
Интересны рассуждения И. Брагинского о памятниках древнеиранской письменности, о поэзии иранского Возрождения (классической персо-таджикской поэзии IX-XV веков) и собственно таджикской культуре, «казалось, уже погибшей в результате завоевания таджикской земли войсками Арабского халифата. Ярчайшим проявлением этого возрождения была поэзия на языке «дари», или «фарси», общем для персов и таджиков – двух ветвей иранского племени, поэзия Рудаки, Фирдоуси, Хайяма, Руми, Саади, Хафиза и Джами.
На небосклоне мировой поэзии появились звезды первой величины. Их немеркнущий свет, пробив мрак веков, сияет нам во всем своем многоцветии» (стр. 138). Поэзия, искусство, наука таджикско-иранского Возрождения прослеживаются в конкретно-исторической связи с эпохой, духом времени. Важной представляется мысль автора об антропоцентризме Рудаки в противовес теоцентризму, свойственному поэзии на древне- и среднеиранских языках. Для восточной поэзии вообще и особенно поэзии эпохи Возрождения было характерно специфическое отношение к божественному началу, всевышнему: за внешним покровом ортодоксальной религиозности зачастую бурлила живая жизнь, в этой поэзии автор прослеживает приближение к реальному человеку, бытию человеческому, стремление к осмыслению многообразия мира, взаимоотношений человека и окружающей среды, обобщенно-философского и земного начал. Вот почему у истоков таджикской культуры, поэзии возвышается исполинская фигура Рудаки, провидевшего сквозь толщу невежества, религиозного фанатизма новые формы общения между людьми, идеал социального равенства, победу Разума, Добра. «Его поэзия, – пишет И. Брагинский, – творимая в средние века, вся противостоит духу средневековья своей совершенно новой настроенностью, тональностью, своей человечностью, гуманистическим воспеванием достоинства человеческой личности, ее самоценности – в противовес догматическому исламскому правоверию, требовавшему покорности человека» (стр 143).
Творчество Рудаки станет художественно – эстетической, нравственно-философской основой всей последующей персо-таджикской поэзии. Идеи разума, человечности, справедливости, проповедь высоких нравственных принципов вдохновляют и таких титанов восточной поэзии, как Фирдоуси, Хайям, Низами, Руми, Саади, Хафиз, Джами, Навои. Высокий полет их мысли, их стремление познать тайны мироздания, многообразие человеческой жизни будоражили умы просвещенных современников и последующих поколений читателей, призывали к деятельности свободной, разумной, полезной для народа.
Автор намечает три вершины в эволюции персо-таджикской поэзии, таджикской культуры: Рудаки – «предводитель каравана», отец персо-таджикской поэзии; Хайям – уникальное явление в этой поэзии, знаменующее совершенно новый подход к действительности, постижение новых глубин ее, ее философское осмысление; и, наконец, «золотая осень» классической поэзии, синтез всех ее идейных и художественных достижений у великого «завершителя» Абдуррахмана Джами. «Многое в его творчестве противоречиво, в нем переплетаются обе линии, обе тенденции, присущие литературе средних веков… Приверженность суфизму, и не только его оппозиционному направлению, наложила свой отпечаток на произведения Джами. Но сквозь все противоречия он пронес гуманистическую эстафету, переходившую от поэта к поэту, начиная с Рудаки. И он воспел в своих стихах идеал свободной человеческой личности и, более того, блестяще воспроизвел в «Книге мудрости Искандара» народную социальную утопию о царстве равенства и свободы» (стр. 148).
С такой трактовкой шестивекового развития персо-таджикской поэзии нельзя не согласиться – блистательные вершины здесь не изолированы друг от друга, мы видим все углубляющиеся многосторонние связи поэзии и гуманизма.
Обращаясь к проблемам взаимодействия, взаимообогащения таджикской и узбекской литератур, автор книги показывает, что содружество двух народов, несмотря на их языковое различие, имеет многовековую историю. На самых различных уровнях осуществлялось сближение двух культур, литератур, начиная с фольклора, дастано-эпического творчества. Особенно активно оно проявлялось в поэзии. Речь вдет не только об использовании общих, канонических поэтических форм (рубай, бейт, газель, мухаммас, назира, хамса и др.), общих сюжетов и мотивов. На протяжении веков вырабатывались общие художественно-этические принципы, присущие восточной поэзии.
В русле большой персо-таджикской литературы, огромного литературно-культурного региона, узбекская национальная культура обретает новые качества и узбекская поэзия получает право называться классической. Совершенно справедливо автор подчеркивает, что глубоко заблуждались исследователи, которые утверждали, «будто узбекская поэзия этого периода была подражательной. Узбекские авторы, воспринимая опыт классической поэзии на фарси, творчески использовали его и создавали самобытные высокохудожественные произведения» (стр. 158). Великим примером этого является творчество Алишера Навои. «…Если до Навои, – пишет И. Брагинский, – узбекская поэзия при всей ее самобытности, осваивала преимущественно опыт классической поэзии на фарси, то творчество Навои начало само оказывать влияние на поэзию Ближнего Востока, в том числе на тюркоязычную и на языке фарси. Такова была новая роль узбекской литературы в процессе литературных взаимоотношений таджикского и узбекского народов. Историческая заслуга в этом принадлежит прежде всего именно Навои» (стр. 158).
Перед читателем книги раскрывается роль творческих контактов, связей писателей, например яркие страницы творческого содружества Джами в Навои. Дружба эта весьма примечательна, символизируя дружбу двух народов. Исследователи продолжают находить все новые и новые факты взаимообогащения двух литератур, С. Айни высоко оценивал поэтические опыты «Фони» Навои на фарси, подчеркивая единство поэтического мышления Навои на двух языках. Навои своим творчеством демонстрировал единство двух культур.
Книга И. Брагинского очень ценна и тем, что мы находим в ней множество уточненных сведений, фактов о связях разноязычных поэтов, деятелей просвещения, культуры – о Бедиле, Нишоти, Гульхани, Махмуре, Донише, Мукими. Яркий пример единения двух культур, литератур – многогранная деятельность Садриддина Айни. Он был зачинателем двух литератур советской эпохи – таджикской и узбекской – и внес значительный вклад – духовный, культурный – в развитие общественной, эстетической мысли среднеазиатских народов.
Содержание книги И. Брагинского помогает читателю реально осознать плодотворность принципа историзма применительно к конкретному опыту изучения одной из литератур Советского Востока. Но проблема национального в искусстве, подчеркивает автор, неразрывно связана с проблемой общего, интернационального, особенно в литературе социалистического реализма: «Соотношение интернационального и национального в советской литературе отражает принципиально новый этап в историческом развитии мирового литературного процесса» (стр. 216). Решение этой проблемы связано с теорией и практикой социалистического реализма, поэтикой современной восточной литературы.
Значительное внимание автор уделяет развитию таджикской советской литературы, рисуя портреты крупнейших ее представителей. Последний раздел книги – «Таджикские советские писатели» – это по существу краткая история таджикской советской литературы, характеристика художественных достижений таких ее выдающихся представителей, как Садриддин Айни, Мирзо Турсун-заде, Мирсаид Миршакар, Джалол Икрами.
Из глубин столетий начинает автор книги свое исследование о таджикском народе и его культурных, духовных ценностях и ведет нас к его современным достижениям. Перед читателем развертывается трудный, сложный, длительный по времени процесс, наполненный событиями огромного исторического значения, запечатлевший в бессмертных творениях искусства, литературы величие народного духа, неукротимое стремление к богатой и свободной гармонии в отношениях между народами, людьми.
Анализ проблем литературного развития ведет к познанию духовной культуры народа, национального самосознания, социально-общественной мысли. Пафос книги И. Брагинского – в этой целостности подхода к проблемам развития литературы и шире – культуры народов Советского Востока.
г. Самарканд