Вечно живое дерево поэзии

Перед нами – большая тема. И велика ее значимость. Я позволю себе быть субъективным и поэтому не претендую на истину в последней инстанции. Пока еще у нас недостаточно фактов для обобщения и для выводов. Разговор по существу только начинается. Мои размышления фрагментарны и основаны на личном опыте и разрозненных наблюдениях.

О многозначности поэтического слова… Благодарная тема для дискуссии, где не столько важны межведомственные споры, сколько углубление каждого мастера в существо его работы и изучение результатов этой работы.

Как правило, наши дискуссии очень горячо задумываются. Но, увы, они захлебываются на втором слове. А почему? Потому что после резко и определенно высказанного мнения одного человека редакция спешит «организовать» противоположное мнение другого человека, причем явного недоброжелателя первого. Подыскивается противовес. Нередко тут же находится желающий примирить стороны. Дискуссия началась, и дискуссии нет. Еще люди не поспорили, не успели убедить друг друга, а уже редакция спешит с «успокаивающими» выводами.

Если в качестве «противовеса» не находят ученого или писателя, то находят учителя истории. Если не находят учителя, находят подполковника в отставке. Если не находят подполковника в отставке, пишут от «группы читателей». Начинается система компромисса, которая никогда не приближает нас к истине.

В химии есть такой термин: валентность. Это способность химического элемента связываться с атомами другого элемента в пропорции, определяемой по отношению к водороду. Всякое сравнение, говорят, хромает. Но для наглядности привожу это сравнение; слово тоже обладает способностью сочетаться в стихотворной строке с другими словами. Эти сочетания и эффект, ими производимый, мы пока не имеем возможности определить научно, хотя поэтика и пытается это делать. Не зная, как это явление назвать, мы говорим: поэзия, чудо, волшебство…

Одно и то же слово в разных строках того же поэта отсвечивает разными гранями. Беру слово «безумный» у Пушкина. Вслушайтесь в строку из «Онегина»: «Однообразный и безумный, как вихорь жизни молодой, кружится вальса вихорь шумный…» И после этого вслушайтесь в строку из «Элегии»: «Безумных лет угасшее веселье…» Мне кажется, что тут не только разные оттенки слова. Здесь – разные слова. Такова природа «валентности» поэтического слова. В словаре-лексиконе оно точно обозначено, приведены один или несколько его смыслов, даны примеры. В стихотворной строке оно обретает «валентность», которую ему сообщают талант, ум, опыт, сердце, судьба, умение поэта.

Мы говорим о многозначности или о многоплановости поэтического слова, имея в виду, конечно, поэтический образ. И верно: поэтическое слово в стихе (строке) или стихотворении является образом в отличие от того же слова, приведенного у Даля, Ушакова, Ожегова. Слово в строке и стихотворении обертонирует, отсвечивает всеми гранями смысла. Слово «парус» питает мое воображение, сильно питает. Люблю это слово потому, что люблю парус, паруса. Я вспоминаю свои паруса на Днепре и на Волге, на Немане и в Пирите, под Таллиным. Но в строке «Белеет парус одинокий» это слово наполняется многими новыми качествами, расширяющими мои личные узкобиографические впечатления до пределов образной всеобщности и безбрежности толкования. Эта всеобщность включает и мои личные впечатления. Более того, Лермонтов приводит их в порядок, в строй, дает им особое наполнение, делает их сопричастными переживаниям других людей, объединяет меня с ними. Так органная музыка может питать одновременно сотни и тысячи людей, среди которых старуха, потерявшая двух сыновей на войне, влюбленный юноша, покинутый молодой женой доцент, идущий к своему счастливому научному открытию физик… Восприятие поэзии в этом смысле сродни восприятию музыки. Поэзия в основе своей многозначна, как алгебра и как музыка.

«Парус» в словаре и у Лермонтова («Белеет парус одинокий») – это просто слово, и поэтическое слово. Современная поэзия исходит из предположения, что нет плохих или хороших, поэтичных или непоэтичных слов. Есть слово в поэтическом тексте. Здесь оно начинает жить. Здесь оно живой организм, во всем оно может разделить и действительно разделит судьбы всех живых существ. Его ждет признание или непризнание, запоздалая оценка или насмешка с издевкой, погребение или венчание лаврами. Другое дело – заслуженно это или незаслуженно. Здесь не время и не место этим вопросом заниматься. Здесь важно только сказать, что поэтическое слово – живой организм.

Чем больше жизни в поэтической строке, в слове-образе, тем смелее мы можем назвать его явлением, тем многозначнее оно, тем множественнее его расшифровка, познание, смысл. Чем больше жизни в поэтическом слове, чем больше оно вмещает в себя человеческой души, опыта, глубины постижения мира, тем шире и богаче оно прочитывается современниками и потомками, тем оно перспективнее. Нет числа примерам того, как стихи умирают еще при жизни автора, и куда меньше примеров того, как стихи переживают автора. Это также связано с потенциальной многоплановостью поэтического слова.

Разумеется, здесь, кроме прочего, идет борьба гения и таланта с посредственностью и бездарностью. Но признайте, что в талантливости среди ее многочисленных качеств и определений как одно из важных должно быть названо именно это умение создавать поэтическую многоплановость. Бесполезно и бессмысленно сопоставлять Нелединского-Мелецкого, Попугаева, Мерзлякова с Пушкиным или Раича, Грекова, Баласогло с Тютчевым. Отдельные поэтические строки или целые вещи (например, «Среди долины ровныя» Мерзлякова) пережили их творцов, но только Пушкин и Тютчев из упомянутых стали заметно молодеть со временем. Чем больше проходило времени после создания их произведений, тем большим смыслом, все новыми оттенками смысла наполнялось их поэтическое слово. Уверен, что наш уровень понимания Пушкина и Тютчева выше, чем в начале века. Также уверен, что наши внуки и правнуки еще глубже, чем мы, прочтут пушкинские и тютчевские строки. Многоплановость великого поэтического слова заложена не только в нем самом. Чудо поэзии и в том, что жизнь, заключенная в ней, в поэзии, дает все новое и новое толкование ее самой; в запасниках поэтического слова, если оно сказано большим поэтом, настоящим поэтом, сокрыты неисчерпаемые возможности нового прочтения. Поэтическое слово не только светит, но и отсвечивает, обертонирует, играет разными оттенками смысла… Вот почему поэзию так трудно переводить с одного языка на другой. Вот почему перевод стихов часто выглядит не ковром, а его изнанкой.

Многоплановость поэтического слова – это одновременно и от природы присущее ему свойство, и причина его долговечности. Об этом именно говорит Борис Пастернак, анализируя поэтический стиль Шекспира: «Метафоризм – естественное следствие недолговечности человека и надолго задуманной огромности его задач. При этом несоответствии он вынужден смотреть на вещи по-орлиному зорко и объясняться мгновенными и сразу понятными озарениями. Это и есть поэзия. Метафоризм – стенография большой личности, скоропись ее духа». Здесь, конечно, речь не столько о природе метафоры, сколько вообще о природе искусства. Метафоризм понимается как образность, речь идет о природе поэтического слова-образа.

То, что здесь названо метафоризмом, можно было бы еще назвать и символикой, но из-за путаницы с совершенно иным понятием – «символизм» – от этого слова обычно отмежевываются. А вместе с тем символика, как верно считает Ю. Марцинкявичюс, – это высшая степень реалистической выразительности. Скажем, символика «Медного всадника» есть реализм этой короткой и великой в своем значении петербургской повести, реализм, уплотненный до густоты и твердости символов. По неисчерпаемой многозначности и высокой символичности поэтического слова-образа это пушкинское творение – одна из вершин поэзии мира.

Заглядываю в «Поэтический словарь» А. Квятковского, недавно вышедший и являющийся итогом многолетнего подвижнического труда. Термин «символ» определяется так: «Многозначный предметный образ, объединяющий (связующий) собой разные планы воспроизводимой художником действительности на основе их существенной общности, родственности». Обращаю ваше внимание на слово «предметный», подчеркивающее реальную основу символа как образа. И еще: «объединяющий… разные планы». Символ как бы стягивает воедино детали, частности, оттенки и намеки, имеющиеся в тексте. Именно в тексте. Его наличие, наличие текста, как это ни парадоксально звучит, обязательно. Почему я об этом говорю?

Среди современных поэтов очень многие так озабочены подтекстом, что подчас забывают о тексте. Да, да, текст пишется кое-как, вихляющей рукой, облысевшей кистью, в которой осталось несколько волосков, вся надежда автора на доверие читателя, зрителя, слушателя. Не понял, не уразумел, не дошло, – значит, ты безнадежно отстал.