В защиту «Слова о полку Игореве»

Памятник литературы, как и всякий памятник культуры и истории, нуждается в охране, в защите его текста. И чем древнее он – тем эта защита необходимее. Всякого рода эксперименты над текстами памятников национального значения должны вестись с величайшей осторожностью и ответственностью. Особенно, конечно, если это «Слово о полку Игореве»…

Одно дело толкования, объяснения при сохранении текста как такового, другое дело – перестановки, отмены кусков текста, безосновательные поправки, исправления, разрушения самого содержания памятника, его ритмики, даже поэтики. С моей точки зрения, перенесение «Слова о полку Игореве» из XII века в какой-то другой, например в XVIII век, разрушает смысл, содержание памятника, но по крайней мере оно сохраняет текст «Слова» как цельного, единого и художественного произведения. Иное – объявить «Слово» радикально испорченным осколком чего-то неизвестного, но более совершенного.

В серии очерков писателя А. Никитина, напечатанных в журнале «Новый мир» (N 5 – 7 за 1984 год), «Слово о полку Игореве» подвергается вивисекциям, ампутированию отдельных частей, расслоению. Отдельные места и весь памятник в целом объявляются плохо скроенными из разновременных частей, подлежащих удалению. На неосведомленных читателей очерки А. Никитина, несомненно, могут произвести некоторое впечатление. Особенно мне жалко многочисленных преподавателей вузов или учителей литературы в средней школе. Что им говорить о «Слове», если они поверят в «ученость»и хотя бы частичную правоту А. Никитина? А ведь журнал «Новый мир» – один из самых авторитетных и читаемых в нашей стране.

Жанр, в котором написана серия очерков А. Никитина «Испытание «Словом…», не нов, а в последнее время он даже моден: научный детектив. Но так как детективную интригу легче всего построить на сюжете собственных поисков, открытий и якобы преодоленных мнимых заблуждений, то этим, очевидно, можно объяснить ту особенность трех очерков А. Никитина о «Слове о полку Игореве», что в них так много уделено внимания собственной персоне автора. Своеобразный «автобиографизм» очерков не результат, следовательно, простого самолюбования автора. Однако этот жанр «научного полудетектива» или «детективной полунауки» очень труден для того, чтобы разобраться в авторской аргументации, – в силу смешанности рациональных доказательств и иррациональных, а также эмоциональных, мемуарного характера, заметок. К тому же избранный автором жанр вынуждает его к многословию и недоговоренностям.

Между тем хорошо известно: краткость и деловитость – вежливость ученого, а доказательность – необходимое условие научной работы. Даже Ньютон не писал о том, каким образом и при каких обстоятельствах был им открыт закон земного тяготения. История с яблоком, упавшим на него в саду и подавшим ему тем самым мысль о законе тяготения, – не больше чем позднейшая легенда. Открытия доказываются, а не описываются, к тому же со столь большими автобиографическими отступлениями. Таинственная история с Бояном, вскрытая при особых личных обстоятельствах, являющаяся научным центром очерком А. Никитина, может по первому впечатлению показаться в такой детективной форме занимательной и в силу этой занимательности убедительной, но только малоосведомленному в древней литературе читателю! На самом деле мы имеем дело с имитацией научных аргументов и не более.

Первый же очерк А. Никитин начинает с описания раздражения некоего «академика», якобы вызванного резкими выражениями А. Никитина по поводу концепции Л. Гумилева¹, Тем самым А. Никитин стремится, очевидно, оправдать собственные резкости и в этих своих очерках, – дескать, они просто «неакадемичны». Но дело в том, что за резкими выражениями в данном случае скрывается не «неакадемичность», а неуважение почти ко всей предшествующей А. Никитину науке – академической и неакадемической, литературоведческой, филологической и исторической. Все охаивать и в то же время предаваться самодовольным рассказам о том, как он дошел до своих «открытий», начиная от первых признаков «прозрения собственного невежества» (5, 187²); предполагать интерес читателей даже к той погоде, при которой он размышлял, но не развертывать ни доказываемых тезисов, ни доказательств этих тезисов, – это метод сокрытия от читателя точного изложения концепции и подлинной аргументации.

Многословность и непроясненность концепции А. Никитина возникает не только из-за избранного им научно – биографически-детективного жанра, но и просто из-за привлечения к очеркам посторонних, не идущих к делу проблем.

Ну вот, в частности, такой вопрос: почему в первом из очерков такое внимание уделяется мусин – пушкинскому изданию «Русской Правды» 1792 года. А. Никитин пишет: «Можно было взять для сравнения печатного текста («Слово о полку Игореве». – Д. Л.) с оригиналом «Духовную…», или, как ее теперь именуют, «Поучение» (Владимира Мономаха. – Д. Л.). Но о «Поучении» противники графа (А. И. Мусина-Пушкина. – Д. Л.) почему-то молчали…» (5,199). Вот именно – «почему-то»! А. Никитин не заметил, что издание «Поучения» было уже подробно и тщательно сравнено с изданием «Слова» по всем статьям и благодаря этому выявлены многочисленные сходные приемы издания, позволившие объяснить многие особенности печатного текста «Слова» 1800 года. Мое подробное исследование на этот счет дважды печаталось, а в монографии Л. Дмитриева о первом издании «Слова», которую А. Никитин называет «великолепною» (5,199), прямо говорится, что он (Л. Дмитриев) сам не производит сличения именно этих двух изданий Мусина-Пушкина, так как это уже сделано мною³.

Но дело еще и в том, что мемуарные жанры служат иногда не только, чтобы что-то сообщить, рассказать, но и для того, чтобы что-то скрыть и недоговорить. Такова, например, история с нападками А. Никитина на крупнейшего советского источниковеда С. Н. Валка. А дело очень просто. Когда в 1973 году вышла статья А. Никитина в журнале «Вопросы истории» о «Русской Правде», то С. Валк решительно и справедливо возразил А. Никитину, доказав и показав, во-первых, его незнакомство с литературой вопроса, а во-вторых, его неправильный подход к методике текстологии. Ответ С. Валка, напечатанный в «Трудах Отдела древнерусской литературы» (т. XXX, 1976; ответственный редактор Д. Лихачев), А. Никитин не упомянул, но кое-что из него учел, чтобы показать знакомство с литературой вопроса, в незнании которой упрекал его С. Валк. Как бы то ни было, отплатить покойному С. Валку А. Никитину не удалось, а читателя пассаж (более половины печатного листа – 7 страниц петитом) об издании «Русской Правды» 1792 года несказанно затруднил, так как никакого отношения к вопросу о первом издании «Слова» он не имеет. А. Никитин хотел показать, что приемы издания «Русской Правды» могут что-то объяснить в первом издании «Слова о полку Игореве». Однако «Русская Правда» 1792 года была изданием совершенно другого типа текста, выполненным другими лицами, не принимавшими участие в издании «Слова» Мусина-Пушкина (И. Н. Болтиным, ко времени издания «Слова» скончавшимся), и по другим принципам (даже другим алфавитом – церковнославянским, тогда как «Слово» было издано в 1800 году гражданским). Прямое отношение к мусин-пушкинскому изданию «Слова», как я уже сказал, имеет только его же, Мусина-Пушкина, издание «Духовной» (то есть «Поучения») Владимира Мономаха.

Однако благодаря посторонней вставке наукообразных рассуждений о «Русской Правде» у читателя может создаться представление об учености автора тем большее, чем меньше читатель понимает текст А. Никитина… А истинная цель обесславить С. Валка в глазах широкого читателя тщательно спрятана, и на не знающего скрытого существа полемики выпады против замечательного ученого могут все же произвести некоторое впечатление.

Явно чтобы заинтересовать и заинтриговать читателя, А. Никитин видит повсюду и в летописях, и в «Слове» загадки, непонятности, противоречия, неясности, возможные пропуски, ошибки и пр. Он воскрешает давным-давно оставленные в науке сомнения, вопросы – лишь бы усилить «загадочность»»Слова». Добро бы это способствовало какому-то новому объяснению текста, но происходит обратное: текст еще больше запутывается, сомнения растут, происходит разрушение текста памятника, и у читателя вообще появляется общее недоверие к нему.

Посудите сами. Текст «Слова» кажется А. Никитину порой «нагромождением фраз, плохо связанных между собой смыслом» (5, 185). «Слово», по мнению А. Никитина, «растеряло многие свои части» (7, 195) и в нем наличествуют «заимствования… темные места… отступления, пропуски, умолчания, реминисценции», «которые воспринимаются так же, как бесконечные шрамы, заплаты, пристройки чуланов, башенок, сторожек, галерей и притворов, скрывающие от нашего взгляда древний храм и превращающие его в конгломерат загадок» (6, 212).

А вот еще суждения А. Никитина о языке «Слова»: ему (А. Никитину) «мешала и явственная двуязычность: древний текст, хранивший все признаки благородной патины прошедших столетий, сменялся современной (? – Д. Л.) русской речью без каких-либо признаков старины. Право, тут можно было потерять голову!» (5, 185). Вот именно!

Стремление видеть во всем загадки, даже в совершенно понятном тексте, можно показать хотя бы на примере с Всеславом Полоцким, который, согласно «Слову», «изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя, великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше». В самом деле, что тут непонятно? «Кур» по – древнерусски петух (отсюда у нас такие слова, как «курок» – «петушок»; поговорка – «попасть как кур во щи» и пр.). Время в Древней Руси мерили по пению петухов. Всеслав так быстро носился по Руси, что успевал «великому Хорсу», то есть солнцу, «путь перерыскивать», домчаться раньше восхода солнца до Тьмуторокани. Зачем придумывать какие-то «курени» и пр. – слова и выражения, не зафиксированные словарями древнерусского языка, и искать объяснения им даже в далеком Двуречье, в то время как определение времени по «курам» в древнерусском языке постоянно. Возьмите «Словарь-справочник «Слова о полку Игореве». Трудно допустить, что он неизвестен А. Никитину. А если известен, то «замалчивание» – это тоже прием⁴.

1. Во избежание уже возникающих недоразумений хочу сразу же оговориться, что лично я до весны 1984 года никогда с А. Никитиным не встречался, а к Л. Гумилеву отношусь с пониманием.[↩]
2. Первая цифра в моих ссылках в скобках на статьи А. Никитина указывает номер журнала, а вторая – страницу.[↩]
3. Книге Л. Дмитриева «История первого издания «Слова о полку Игореве» Материалы и исследования» (М. – Л., Изд. АН СССР) издана в 1960 году: указание на работы Д. Лихачева см. на с. 5.[↩]
4. А. Никитин пишет: «…Энциклопедии «Слова о полку Игореве»… нет а вряд ли скоро будет» (6, 212). В «Словаре-справочнике» нет «всех толкований текста», но вряд ли есть необходимость увековечивать все абсолютно, что фантазировалось или безосновательство приписывалось «Слову». А основное и хоть немного правдоподобное в «Словаре-справочнике» имеется. Важно только, чтобы им пользовались, а, судя по выходящей литературе о «Слове», это случается почему-то редко.[↩]