В центре исследования – художественная индивидуальность

Г. А. Бялый, Русский реализм конца XIX века, Изд. ЛГУ, 1973, 168 стр

В сборник «Русский реализм конца XIX века» вошли статьи разных лет (за исключением работы «Вечные» темы у Достоевского и Л. Толстого»), получившие за последнюю четверть века достаточную научную апробацию.

Но и сейчас обращаешься к ним, споря, соглашаясь, подтверждая концепцию исследователя собственными наблюдениями, с заинтересованностью первого прочтения. Здесь не место вдаваться в подробный анализ своеобразия литературоведческого «почерка» Г. Бялого, но нельзя не заметить, что один из секретов «занимательности» (не имеющей ничего общего с «романическим» литературоведением) его трудов в том, что он, обращаясь к историко-литературным сюжетам, как бы на ваших глазах демонстрирует сам процесс постижения истины, заставляя вас неукоснительно следить за логикой исследования.

Немаловажное значение в этом случае приобретает и методологический монизм автора, четкость исследовательской позиции (угол зрения, излюбленная проблематика), отсутствие эклектизма в методике литературоведческого анализа.

В центре внимания Г. Бялого – художественная индивидуальность, пути и судьбы русских писателей-реалистов той эпохи, в которой «все переворотилось» не только в плане социально-нравственном, но и в плане эстетическом. «Заповедная» область интересов исследователя там, где необходима серьезная историко-литературная эрудиция, чтобы под внешней неброскостью эстетических принципов, приемов, стилистических фигур увидеть индивидуальное нравственно-философское и психологическое содержание, присущее именно этому, а не иному художнику слова. Отсюда – столь последовательный и целеустремленный интерес ученого к сопоставительному анализу художественных «микромиров» Тургенева и Достоевского, Достоевского и Толстого и т, д.

Г. Бялому чужд прямолинейно понимаемый социологизм. Его интересует непосредственно эстетическая (при полном понимании ее социальной обусловленности) формосодержательность русского реализма последней трети прошлого столетия, его внутренне-художественные закономерности и потребности развития, по-разному преломившиеся в творческих судьбах разных художников.

Анализируя эстетические искания Гаршина, Короленко, Чехова, Г. Бялый рассматривает их как свидетельство зарождающихся, новых потребностей художественного сознания новой эпохи, потребностей, проявляющихся порой еще творчески-импульсивно, латентно, без видимых связей с социальными процессами. Эти потребности заявляют о себе в неудовлетворенности «спокойствием» реализма (Гаршин), его «безгероизмом» (Короленко), его «нормативностью» (Чехов), «Убивая»»старый» реализм и подготавливая рождение нового, Чехов «впитал» в себя и «переплавил» по-своему эстетическую встревоженность современников.

«Идя своим путем, он осуществил гаршинскую задачу соединения «беспокойного» искусства с широким и объективным охватом жизненных бытовых явлений, а стремление Короленко дополнить реалистическое исследование жизни романтическими порывами, поэзией предчувствий, поэзией «настроения» – вобрал в свое искусство и дал ему новую жизнь в своей поэтике бесконечно малых величин и «подводного течения» (стр. 30). Эту концепцию дополняют опубликованные в книге «Заметки о художественной манере А. П. Чехова».

В статье «Две школы психологического реализма» Г. Бялого интересует иной аспект русской реалистической литературы. Он пытается разобраться в особенностях искусства психологизма, свойственных Тургеневу и Достоевскому, рассматривая их в единой художественной системе каждого из писателей. Нет нужды говорить о плодотворности такого подхода по сравнению с эмпирическим (пусть даже удачным по наблюдениям) регистрированием отдельных черт и черточек психологического анализа, с которым приходится еще зачастую встречаться. Сопоставляя тургеневский «Дневник лишнего человека» и «Записки из подполья» Достоевского, Г. Бялый устанавливает «разительные черты сходства в самом психологическом облике героев» (стр. 33), близость принципов изображения душевной жизни. Она характерна и для психологического мира новых людей, воспроизводимых Тургеневым и Достоевским (автор сопоставляет Базарова и Раскольникова).

Но автор не ограничивается констатацией близости. Он выявляет различия, свойственные психологизму писателей, обусловленные стилевыми различиями их творчества, несущими на себе отпечаток психологической индивидуальности каждого, и сделанные им выводы представляются убедительными. Тургенев, пишет он, «чуждается психологической гиперболизации и парадоксальных поворотов чувства» (стр. 37), Достоевский же рассматривает сущность явлений «в гипертрофированном состоянии, в такой форме, когда дальнейшее его развитие становится уже невозможным» (стр. 39).

Глубоким пониманием закономерностей, присущих художественным системам Достоевского и Льва Толстого, отмечены и статьи «Вечные» темы у Достоевского и Л. Толстого» и «Власть тьмы» в творчестве Л. Н. Толстого 80-х годов». В первой из них в сопоставительном плане автор исследует философское решение вопросов о сущности и смысле жизни и смерти в романах «Идиот» и «Анна Каренина». При многих идейных расхождениях, отмечает Г. Бялый, между Толстым и Достоевским существовала близость не только в самом факте настойчивого обращения к «вечным темам», но и в их этико-философской интерпретации. Это прежде всего заключается в сочувствии к «внеразумному», «сердечному» постижению истины жизни во имя практической реализации полученного знания. Это – апелляция к «вечным началам» нравственности, упование на «законы любви», которые должны быть положены в основу преобразования жизни, сосредоточенность на вопросах духовного возрождения человека, приобщающегося к социальной активности через искус самоуничтожения. Наблюдения исследователя существенно дополняют материал, который все еще ждет заинтересованного внимания: об идейно-философских взаимосвязях толстовства и религиозно-этических концепциях эпохи, представленных весьма многообразно.

О том, что тема воскресения, понимаемого как нравственное прозрение, становится доминирующей в творчестве позднего Толстого, Г. Бялый говорит во второй статье толстовского «микроцикла». Обстоятельным анализом произведений 80-х годов, с характерным для Г. Бялого интересом к деталям художественной структуры (в этом случае исследовательская методика целиком соответствует специфическому содержанию рассматриваемых произведений), автор убеждает, что общие для русской литературы задачи Толстой решает по-своему и в плане идейном, и в плане эстетическом.

Правда, известная имманентность анализа ведет к определенным издержкам, дающим о себе знать и в этой статье, и в некоторых других. Это проявляется в особенности в тех случаях, когда фиксация той или иной стилевой черты в творчестве писателя не находит подкрепления в ее функциональной обусловленности с точки зрения индивидуальных психо-идеологических или социально-психологических особенностей творческой личности. Или, с другой стороны, с точки зрения авторского задания.

Этим обстоятельством, думается, объясняются и недостатки интересной по наблюдениям статьи «О некоторых особенностях реализма Глеба Успенского». Специфику художественного метода Успенского автор попытался выяснить вне литературного народничества и народнической идеологии, изолировав писателя от той общественной почвы, порождением которой были как сильные, так и слабые стороны его произведений. Здесь исследовательская методика вступила в противоречие с объективным содержанием литературного явления и не дала возможности Г. Бялому уяснить его идейно-художественную сущность, на что уже однажды справедливо было указано критикой.

Разумеется, индивидуальные особенности метода Успенского нельзя сбрасывать со счетов. Но с одной стороны, нормативность художественного сознания беллетристов-народников вела к превалированию метода над стилем. С другой же – литературное народничество столь тесно связано с социальной действительностью и потребностями освободительного движения, что реализм народников невозможно понять в отрыве от этих факторов. Не случайно сами народники называли свое творчество искусством на социологической подкладке (Златовратский). Вот почему при анализе реализма Успенского нужен несколько иной инструментарий, нежели тот, которым воспользовался при своем анализе Г. Бялый.

Если же говорить о гносеологической сути художественного мышления Успенского, то, думается, формулировку ее надо видеть в известном высказывании самого писателя по поводу письма К. Маркса в редакцию «Отечественных записок». В статье «Горький упрек», противопоставляя труды Маркса народнически-односторонней публицистике, Успенский отмечает, что Маркс «не разделяет явления нашей жизни на отрадные и безотрадные, но берет их в полном объеме и извлекает из них ничем не прикрытую подлинную сущность». Писатель подчеркивает: «…Если мы примем его (Маркса. – В. С.) характеристику нашего положения без разделения явлений нашей жизни на отрадные и безотрадные, а только в том виде, как его понимает К. Маркс, то есть в виде соединения в каждой отдельной личности здоровья и гнили, отрадного и безотрадного, – то мы можем с достаточной ясностью объяснить себе, почему вся наша жизнь во всех своих проявлениях представляется нам самим то как бы одним сплошным упадком во всех отношениях, то, напротив, едва приметным, но могучим развитием самобытных форм жизни». Сам Успенский постоянно и настойчиво стремился к диалектическому синтезированию всей парадоксальности действительности. Для него характерна своеобразная «оксюморонность» художественного видения мира как разрешение его парадоксальности. И с этой точки зрения реализм Успенского займет свое место в том ряду реалистов (Достоевский, Толстой, Чехов), которым отданы исследовательские предпочтения Г. Бялого.

Несколько особняком стоят в книге Г. Бялого статьи о поэзии Надсона и драматургии Шпажинского. Они отличаются и по жанровым особенностям, и – соответственно – по методике анализа. Представляя собою попытку целостного историко-литературного обзора деятельности писателя в «малом», если так можно выразиться, жанре, они, естественно, многопроблемны и не содержат той богатой и изобретательной аргументации, которой отличаются лучшие работы Г. Вялого, о чем и напомнила еще раз новая книга.

г. Уфа