В союзе с правдой и красотой
Лев Озеров. Необходимость прекрасного, М., «Советский писатель». 1983, 328 с.
Совмещение поэтического и критического дарования – явление редкое в литературе. Может ли в принципе поэт быть критиком? По-другому говоря, может ли непосредственность, своевольность поэтического мироощущения сочетаться с объективной трезвостью критического взгляда? Может. И одно из доказательств того – книги Л. Озерова, написанные о поэтах и поэзии.
Уже при выходе «Работы поэта» (1963) стало ясно: критика для Л. Озерова – жизненная и творческая потребность, что в дальнейшем подтвердилось его книгой «Мастерство и волшебство» (первое издание – 1972 год, второе – 1976). И вот теперь – «Необходимость прекрасного».
В сущности, все эти книги относятся к той сфере творческой деятельности, которая была названа Блоком «прозой поэта». Вхождение Л. Озерова в художественный мир классики, раздумья над стихами современников продиктованы прежде всего стремлением понять природу искусства и выявить его связи с объективной жизнью, что становится параллелью (а не подменой!) к собственно поэтическому открытию действительности. В своих критических статьях Л. Озеров настроен на основательный литературоведческий анализ. Он, как правило, в курсе самых последних завоеваний науки о литературе. И вместе с тем работы Л. Озерова далеки от холодного академизма. Личность поэта дает о себе знать в живости изложения, в эссеистских композиционных сдвигах, во всякого рода лирических отступлениях. Короче говоря, в указанных книгах Л. Озерова по-своему реализуется положение, согласно которому критика представляет собой синтез науки и художественной литературы.
Мне кажется, что уже в самих названиях трех книг Л. Озерова обозначена та центральная авторская идея, которая объединяет эти работы в некое единое целое. Поэзия как высочайший вид духовной деятельности, поэзия как «волшебство», как «прекрасное» сопрягается здесь с представлениями о «работе», «мастерстве», «необходимости». В последней книге тезис о связи этического и эстетического начал в поэтическом искусстве набран, так сказать, курсивом.
«Необходимость прекрасного», – пишет Л. Озеров, – это слова Льва Толстого…
Правда и прекрасное, прекрасное и правда были для него взаимосвязаны.
Русская поэзия в лучших своих проявлениях стремилась, к сочетанию общественных; идеалов с правдой, а правды – с красотой. Это сочетание всякий раз принимало все новые и новые формы, Но суть этого сочетания оставалась священной для русской литературы. Правде и красота – духовный ориентир, и образец, и завет» (стр. 3). О чем бы и о ком бы ни писал Л. Озеров, он помнит об этом завете.
Большая часть книги «Необходимость прекрасного» посвящена деятельности поэтов, чьи имена уже встречались на страницах предыдущих работ Л. Озерова, – это Пушкин, Тютчев, Фет, Ахматова, Пастернак. Но если раньше автора интересовал широкий план их жизни и творчества, то теперь все чаще предпринимаются попытки дать представление о какой-то одной стороне поэзии любимого художника. Исследовательское внимание направлено на живую клетку поэтического творчества. Но часть в данном случае всегда предполагает целое. Берется, скажем, известнейшее стихотворение Пушкина «Дар напрасный, дар случайный, Жизнь, зачем ты мне дана?» Что это? Пессимизм? А как же тогда быть с великим пушкинским жизнелюбием? Ставя вопрос таким образом, Л. Озеров сразу же создает напряженную проблемную ситуацию. Она становится еще более напряженной, когда критик вводит это стихотворение в контекст идеологической борьбы 20-х годов XIX столетия, когда приводится стихотворное послание Пушкину, написанное митрополитом Филаретом, и ответ на него. Л. Озеров ненавязчиво, но настойчиво ведет читателя к мысли, что художественное содержание отдельного произведения познается через выявление разнообразных обстоятельств жизни поэта, при которых создавалось это произведение, через выяснение психологических предпосылок, вызвавших его к жизни. «Можно ли на основании одного стихотворения сказать, чему оно учит?» – спрашивает автор и отвечает: «И можно, и нельзя. Можно – потому, что в нем есть законченность этого мгновения, этого настроя чувств и мыслей. Нельзя – потому, что это мгновение, этот настрой чувств – лишь звено в большой цепи образов художника» (стр. 34).
Интерес к биографии поэта, к психологическим глубинам его жизни нераздельно связан у Л. Озерова с пристальным вниманием к структурным особенностям отдельного произведения. Автор книги «Необходимость прекрасного» чрезвычайно дорожит умением читать художественный текст, вглядываясь в самые разнообразные оттенки поэтического образа. И не только дорожит, но и показывает пример такого умения. Не случайно одним из излюбленных критических приемов Л. Озерова становится сопоставление вариантов одних и тех же стихов, в результате которого становится наглядной художественная весомость окончательно завершенного произведения. Но при всем этом важно следующее: категория чтения в книге «Необходимость прекрасного» несводима лишь к уяснению одного текста, а непременно включает в себя то, что можно назвать нравственной памятью о всем творчестве художника. И даже шире – нравственной памятью о сложной диалектике искусства в целом. Именно поэтому критические этюды Л. Озерова об одном стихотворении, будь это «Дар напрасный…» Пушкина, или «Весенняя гроза» Тютчева, или «Шепот, робкое дыханье…» Фета, несут представления об эстетическом сознании и того времени, когда они написаны, и о сегодняшнем их восприятии, которое является результатом долгой, порой драматической, жизни замечательных художественных произведений. «Сейчас, на большом историческом расстоянии, – рассуждает Л. Озеров в статье «Шепот, робкое дыханье…», – кажется странным: почему современники спорили с Фетом? Но в том-то и дело, что очевидным оно оказалось в итоге длительного спора и развития.
Прошли годы и десятилетия, пока мы смогли приобщить произведения Фета к числу тех, которые читаемы и почитаемы. Мы деятельно приобщаемся к миру прекрасного, мы ищем способы включения красоты в общественную жизнь…» (стр. 185).
Читатель – активный участник литературного процесса, а не пассивный потребитель словесного творчества. Эта мысль выношена, глубоко прочувствована автором книги «Необходимость прекрасного», и доказывается она на самом разном материале. Особый интерес проявляет Л. Озеров к читательскому творчеству великих писателей, о чем свидетельствует статья «Без него нельзя жить… (Толстой и Тютчев)». Для Толстого чтение Тютчева было, по мнению автора книги, и пристрастием, и раздумьем, и молитвой. Но важнее всего, пожалуй, Л. Озерову обнаружить волны взаимодействия двух могучих потоков – поэзии Тютчева и прозы Толстого, – взаимодействия, которое во многом определило будущую судьбу русской литературы. Лирическая проникновенность Тютчева, по мнению Л. Озерова, внутренне связана с эпической мощью Толстого, желавшего вместить в себе все и вся. И здесь самое время сказать вот о чем. В книге «Необходимость прекрасного»»деликатная», по выражению автора, тема соотношения поэзии и прозы приобрела особую актуальность. Решая ее, Л. Озеров помнит Блока, который писал в свое время: «…Мы часто видим, что прозаик, свысока относящийся к поэзии, мало в ней смыслящий и считающий ее «игрушкой» и «роскошью» (шестидесятническая закваска), мог бы владеть прозой лучше, чем он владеет, и обратно: поэт, относящийся свысока к «презренной прозе», как-то теряет под собой почву, мертвеет и говорит не полным голосом, даже талантом…
Россия – молодая страна, и культура ее – синтетическая культура. Русскому художнику нельзя и не надо быть «специалистом». Писатель должен помнить о живописце, архитекторе, музыканте; тем более – прозаик о поэте и поэт о прозаике» 1. Своеобразным подтверждением правоты этих слов становится в книге Л. Озерова статья «Стихотворения в прозе». Здесь, обращаясь к творчеству И. Тургенева, автор доказывает: «Стихотворения в прозе» – это не механическое соединение двух литературных стихий, двух стилевых категорий. Это не количественные соотношения единиц стиха с единицами прозы, сведенных вместе, а новое качество, новый вид творчества. Этот новый тип естественно сочетает раскованное движение прозы с лирической дисциплиной стиха» (стр. 136). Тщательно аргументируя это положение, Л. Озеров прослеживает развитие традиций тургеневских «Стихотворений в прозе» в русской литературе XX века и приходит к любопытному выводу: «стихотворения в прозе» в большей степени свойственны самой природе русской речи, нежели вольный стих, верлибр. «Напевность прозы нам традиционно ближе, чем ненапевность (и аритмичность) свободного стиха» (стр. 174). С этим можно соглашаться или не соглашаться, но в любом случае толчок исследовательской мысли дан. А статья «Похвальное слово ямбу», венчающая книгу, несет дополнительную остроту в вопрос о возможностях традиционных форм стиха, и в частности ямба. И снова, как и в «Стихотворениях в прозе», здесь прозвучит мысль, что жизнеспособность литературной формы непременно связана со спецификой естественной речи, вступившей в союз с облюбованной ею просодией. На множестве примеров Л. Озеров показывает: ямб «с полным правом можно назвать свободным стихом, потому что владеющему им мастеру он дает ничем не стесняемую ритмико-синтаксическую и интонационную волю» (стр. 326).
Анализ стиха и прозы, ведущийся в книге «Необходимость прекрасного», поучителен.
Здесь напрочь отсутствует тот момент прикладничества, статистической мертвенности, который так часто встречается в специальной стиховедческой литературе. Для Л. Озерова даже самый формальный элемент поэтического текста – художественно функционален. Не потому ли, говоря о «его величестве ямбе», автор преисполнен истинного поэтического воодушевления, что находит выражение в самом лирическом стиле статьи, приближающейся к «стихотворению в прозе».
Из новых для себя поэтических имен, которые вводит Л. Озеров в свою книгу, надо прежде всего назвать А. Дельвига, К. Бальмонта, Н. Заболоцкого. О каждом из них рассказывается по-своему. С затаенной болью повествуется о поэтической судьбе Дельвига («Бедный Дельвиг, добрый Дельвиг, славный Дельвиг!..» – стр. 37). Откуда эта боль? От убеждения: семена, брошенные Дельвигом в почву русской поэзии, не проросли в ней. «Розы Феокрита не прижились на снегах» (стр. 44). И вроде бы есть своя логика в забвении этих роз. Но Л. Озеров с этой логикой примириться не может, ибо для него правда и красота живут в самом духовном напряжении художника, в искренности его творческого порыва.
Так же лично представлен в книге Н. Заболоцкий. Но личное и в данном случае работает на выявление существенных сторон творчества поэта. Вроде бы воспроизведен не самый важный эпизод из жизни Заболоцкого: поэт приносит в редакцию журнала «Октябрь» свое переложение «Слова о полку Игореве». Однако Л. Озеров сумел рассказать об этом так, что мы увидели Заболоцкого на переломе творческой жизни, в преодолении трагедии. И здесь талант критика объединился с талантом мемуариста. А это весьма значимая особенность критической манеры Л. Озерова. Как мемуарист автор книги «Необходимость прекрасного» предельно избирателен. «Мемуарная память» помогает автору внести какие-то серьезные дополнительные аргументы в раскрытие важных сторон художественной деятельности замечательных поэтов. И это проявляется не только в очерке о Заболоцком. Я уверен, например, что исследователи творчества А. Ахматовой непременно возьмут на заметку устное замечание поэтессы о знаменитой строке из ее стихов о Блоке – «трагический тенор эпохи». «Объясните им, – говорила Анна Андреевна автору книги, имея в виду читателей, недоумевающих по поводу приложения «тенора» к Блоку, – что это не обывательское «душка-тенор»… У Баха тенор поет Евангелиста…» (стр. 256). Пример взят из статьи «Начала и концы», где встречаются и другие не менее ценные мемуарные свидетельства, касающиеся творчества Ахматовой и Пастернака.
Одна из самых обширных статей в книге посвящена рассмотрению художественного наследия К. Бальмонта («Будем как солнце»). Критик поставил перед собой серьезную задачу: освободить творчество Бальмонта от бальмонтовщины, от всякого рода мифологических напластований, которые затемняют лучшие стороны его поэзии. В какой-то мере с этой задачей Л. Озеров справился. Он безусловно прав, рассуждая о судьбе Бальмонта следующим образом: «Что чаще всего запоминается? Заносчивость, гениальничанье, эстрадное кривлянье… Это и создает прочную литературную репутацию, которую подчас очень трудно, просто невозможно разрушить.
К сожалению, не запомнились скромность, трудолюбие, большая культура, страсть к путешествиям, робость, застенчивость, доброта…
Вот и получилось, что неистовый и упоенный поэзией труженик Бальмонт запомнился не столько тем, что составляло его сущность, сколько тем, какое причудливое, а подчас и уродливое выражение принимала эта сущность далеко не лишенного тщеславия и честолюбия поэта» (стр. 213). И все-таки, пытаясь утвердить доброе имя Бальмонта, Л. Озеров в каких-то случаях допускает явные полемические издержки. Вольно или невольно в статье «Будем как солнце» Бальмонт-сатирик, Бальмонт-переводчик потеснил Бальмонта-лирика, чьими символистскими стихами упивалась читающая публика начала XX века. При этом нередко выдвигаемые тезисы оставались недоказанными: скажем, отдавая должное Бальмонту-переводчику, отводя не одну страницу рассказу об этой стороне творческой деятельности поэта, автор обходится без конкретного анализа переводов. А ведь не кто иной, как сам Л, Озеров на многих страницах своей работы выступает непримиримым противником голословности. К сожалению, издержки «поэтической критики» встречаются и в других местах книги «Необходимость прекрасного». Несколько легковесным получился очерк об А. Кольцове «Ветер с полудня». Работая над ним, Л, Озеров явно не учел нынешних серьезных исследований об этом поэте, и в частности работ Н. Скатова. Утратила, на мой взгляд, свою научную основательность за счет значительных сокращений статья «Бег времени» (о творчестве Ахматовой), ранее входившая в книгу «Мастерство и волшебство» под названием «Северная элегия»… Накладки досадные. И о них надо было сказать, так как Л. Озеров относится к тем критикам, которые, отбросив несущественное, пробиваются к самому главному в искусстве – к тому, что венчает в нем союз правды и красоты.
г. Иваново
- Александр Блок, Собр. соч. в 8-ми томах, т. 6, М. – Д., Гослитиздат, 1962, с. 175.[↩]