№8, 1984/Жизнь. Искусство. Критика

Наш Горький

Горький мало спит. Ежедневно ложится в два – третьем, а в десять он уже всегда на ногах – сидит за столом и работает…

Горького всегда окружает масса людей. Я не помню случая, чтобы у него за завтраком или, за обедом не было кого-нибудь приезжего. Писатели, художники, журналисты, профессора, фотографы – все это съезжается буквально со всего света, чтобы увидеть Горького, поговорить с ним, написать его портрет. Я положительно думаю, что Алексей Максимович сейчас самый популярный писатель в мире…

Горький массу читает. В частности, все, что издается у нас в России. И все это запоминает.

С месяц тому назад я написал даже ему: «Не слишком ли много Вы читаете, Алексей Максимович?» И, каюсь, прибавил еще в пояснение: «уж очень много у нас разного барахла литературного печатают!»… И знаете, что он мне ответил? Замечательный совершенно ответ: «Это и есть мое дело: люблю, видеть, как растет человек…»

«Нижегородская коммуна», 11 марта 1928 года.

До лета прошлого года, когда я впервые посетил Италию, я не был лично знаком с Горьким. Я знал, что большой писатель не может быть маленьким человеком, но я знал также, что всякий большой писатель – живой и теплый человек. Встреча с Горьким радостно поразила меня. В нем я нашел человека, почти того самого, которого я так научился любить в произведениях Горького. Еще до этой встречи я познакомился с ним письменно. Он прислал мне доброе и внимательное письмо о моих «Барсуках», и несколько кратких его и метких суждений об этом романе были для меня дороже и значительней всего, что довелось мне читать в наших периодических изданиях.

Ответ на анкету «Советские писатели о Горьком» журнала «Журналист», 1928, N 3, с 7.

* * *

Можно пока начертить лишь наброски к портрету этого человека, могуче вставшего на рубеже двух значительнейших наших эпох. Влияние его на два смежных поколения до очевидности огромно… Ни один из литераторов русских, за исключением разве тех, кто уже приобрел бронзовую неподвижность в нашем сознании, чья слава скоплена за целое столетие, не имел такой популярности в народе. Его знают, читают все, должно быть, потому, что и вышел он оттуда, из самой гущи, – выдавила его из себя земля, как кряж, как обломок скалы, как ветвистое и полнолиственное дерево, и за весь свой сорокалетний писательский путь он не изменил своей начальной песне…

Поэтому нам обязательно следовало воспользоваться тем литературным наследством, которое ближе всего стояло к нам по духу и по времени. И здесь именно Горький сыграл неизмеримую роль в оформлении нашей молодой литературной поросли. Литературная молодежь стремилась воспринять у Горького значительную часть его изобразительного инструментария. Я имею в виду и необычайную по художественной точности выразительность горьковского образа, словно вырезанного на меди, и монументальность и вместе с тем почти афористическую лаконичность его персонажей, и внутреннюю мелодию чистой горьковской фразы, и романтическую взволнованность стиля, и еще, многое другое, что, несомненно, обогатило наш литературный арсенал.

Этой учебе у Горького в особенности способствовало еще и то немаловажное обстоятельство, что вряд ли во всей русской литературе существовал другой, подобный Горькому, наставник и верный друг молодых литераторов, которые приходили ему на смену…

Редкий из нас не имеет писем от него, полученных именно тогда, когда мы в особенности нуждались в них. Это дружеское участие и поддержка старого мастера, которому мы верим безусловно, не раз давали нам силу для дальнейшей работы; большая доля в успехах пореволюционной литературы принадлежит ему, Алексею Максимовичу. Случалось, Горький ошибался, хваля литератора, впоследствии не оправдавшего надежд; и все же насколько мудрее похвалить, поддержать даже малый, даже хилый росток, чем в железных сапогах бегать по едва засеянным нивам!

За немногими исключениями, у нас не было критики; у нас был один критик – наш современник, наш старший товарищ Максим Горький.

Ближе я узнал Алексея Максимовича позднее других, только в 1927 году, хотя переписку вел с ним и раньше. Первая встреча произошла в маленьком альберго, воротами в ворота с домом, где постоянно жил Горький… Я приводил себя в порядок, склонив голову к тазу с водой, когда услышал над собой этот голос:

– Так вот, это, значит, и есть Леонов. Давайте знакомиться, нуте-с!..

Человек этот был высок и костист; его сутуловатость, мне показалось, происходила не от возраста, а от желания быть проще, ближе к людям; его голубоватая, грубой ткани рубашка легко связывалась в памяти с колоритом того моря, на которое я уже нагляделся из скрипучего соррентинского трамвая. Броскими движениями он приглаживал усы, которые я давно уже знал по портретам. Он глядел в меня чуть искоса, как будто так меня лучше было видно. Когда обычную церемонию знакомства следовало почитать законченной, человек этот, одетый как бы в море, позвал завтракать к себе.

И вдруг все стало очень просто, точно мы были знакомы уже давно, только не видались целое десятилетие. Странно, беседуя с Горьким, никогда не чувствуешь разницы возрастов…

Алексей Максимович рассказывает, – и то блеснет в его неторопливой, окающей речи жесткое слово Чудры, то мягкая ирония Луки, то хорошее угловатое слово Шакира; я не встречал таких увлекательных рассказчиков ранее.

Цитировать

Леонов, Л. Наш Горький / Л. Леонов // Вопросы литературы. - 1984 - №8. - C. 8-18
Копировать