В широком контексте

Г. Д. Вервес, Максим Рильський в колі слов’янських поетів, «Наумова думка», Київ, 1972, 311 стр.

Рассмотрение произведения и творчества того или иного писателя во всех его разнообразных генетических и функциональных связях, в широком контексте – одна из важнейших задач современного литературоведения. Решение ее позволяет увидеть в данном конкретном явлении отражение существенных закономерностей историко-литературного процесса. Именно из этого исходит Г. Вервес в своей книге «Максим Рыльский в кругу славянских поэтов». Исследователь стремится изучить творчество Рыльского в широком региональном и мировом контексте, определить важнейшие факторы литературной жизни эпохи, имевшие непосредственное отношение к украинскому поэту, назвать созвучные имена и события, рассказать о родственных явлениях в других славянских литературах. Вместе с тем работа Г. Вервеса содержит размышления о международном резонансе литературы социалистического реализма.

Сразу же отметим, что Г. Вервесу удалось осветить некоторые глубинные процессы в развитии славянской поэзии и вместе с тем охарактеризовать существенные особенности творчества Рыльского. Правда, не все периоды творчества поэта рассмотрены одинаково обстоятельно. Приходится пожалеть о том, что автор мало внимание уделил последним сборникам и циклам.

Несомненным достоинством рецензируемой работы, с нашей точки зрения, является то, что она соединяет в себе тщательное рассмотрение фактического материала с постановкой важных теоретических проблем. Скажем, во вводной главе подробно говорится о насущных проблемах современного сравнительного литературоведения, о типологических схождениях и литературных контактах. Много внимания уделяет автор роли эстетического фактора в этих контактах.

В той же вводной главе поставлен вопрос о путях развития поэзии XX века, о роли традиций и новаторстве. Путь Рыльского был сложен. Преодолевая разные влияния, в том числе и модернистские, он стал одним из выдающихся представителей литературы социалистического реализма.

В первой главе рассматривается творчество Рыльского дооктябрьской поры и его ближайшее русское и украинское литературное окружение. Здесь немало удачных страниц. Отметим, в частности, раздел о М. Вороном. И уже в этой главе проявилась одна из важнейших черт исследователя – тонкое понимание текста, внимательное отношение ко всем компонентам идейно-художественной структуры, умение показать своеобразие писателя.

При изучении литературных связей Г. Вервес учитывает активность обеих взаимодействующих литератур. Исследователь внимателен к различного рода «сигналам», свидетельствующим о наличии контактов. Такими сигналами являются, в частности, литературные реминисценции, прямые и непрямые цитаты, которые часто встречаются у Рыльского. Г. Вервес говорит и о круге чтения писателя. Это помогает войти в его внутренний мир, включающий в себя впечатления и от действительности, и от прочитанных и пережитых литературных произведений. И если в статьях поэт писал, например, о том, какое огромное впечатление на него всегда производила поэзия Блока, то исследователь от осмысления этих высказываний идет к постановке вопроса о блоковской традиции в поэзии Рыльского. А это ведет к пониманию своеобразия пути и всего творчества украинского поэта, ибо литературное влияние – не механический акт, а стимул к развитию творчества.

В этом убеждает хотя бы сопоставление «Чужеземки» Рыльского и «Незнакомки» Блока или выявление отзвуков «Снежной маски» в лирике юного Рыльского. Речь идет о конкретных результатах литературного взаимодействия, об их воплощении в самой художественной ткани исследуемых произведений.

Одна из глав книги посвящена проблеме неоклассицизма у Рыльского. Исследователь показывает, что для Рыльского «античность – не орнамент, а способ объяснения, детализация и раскрытия своего собственного понимания мира». Говоря об античных мотивах в сборниках Рыльского первой половины 20-х годов, Г. Вервес обращается и к произведениям ряда польских и русских поэтов. Он рассматривает творчество польских «неоклассиков» или «неопарнасцев», наибольшее внимание уделяя Леопольду Стаффу и Болеславу Лесьмяну.

Автор книги говорит и о таком явлении, как «эллинизм» акмеистов, всем ходом анализа доказывая, что отношение Рыльского к античности было принципиально иным, чем у акмеистов. Однако здесь хочется высказать одно, на наш взгляд, принципиальное возражение. Показывая непрерывное развитие Рыльского, его путь к вершинам истинной поэзии, Г. Вервес в этой главе не всегда учитывает сложность творческого пути тех поэтов, с которыми он сопоставляет (или которым противопоставляет) украинского поэта. Это относится, скажем, к Анне Ахматовой. Ведь одно дело – стихи Ахматовой 10-х годов, и совсем другое – ее более поздняя лирика.

Развивающуюся, динамичную поэзию Рыльскога можно понять лишь в том случае, если и сопоставляемые явления раскрывать в их динамике, а не ограничиваться какой-то, одной стороной, одним каким-то периодом их развития. Этот принцип широко осуществлен в ряде последующих глав. Но в данной главе автор от него отступает. Некоторые из характеристик, даваемых Г. Вервесом, могли бы быть точнее и глубже.

Одной из самых удачных в книге является глава «Сквозь юную бурю», где рассматривается, в частности, вопрос об отношении Рыльского к творческому опыту В. Брюсова. Здесь в круг анализируемых явлений включается все то, что и сближало и разделяло двух самобытных художников, людей энциклопедических знаний и огромной культуры. Интересен анализ отдельных произведений двух поэтов. Но, пожалуй, наиболее важны страницы, посвященные отношению Рыльского к послеоктябрьскому творчеству Брюсова, который настойчиво подчеркивал закономерность и последовательность развития цивилизации, говорил о необходимости поставить на службу социалистической культуре великие завоевания культуры прошлого. Внимательно прослеживая отношение к проблемам искусства в творчестве Рыльского, исследователь показывает, как он приходит к выводу: дело не только в том, чтобы ценить прошлое, но и в том, чтобы развивать его передовые и демократические традиции. Отметим глубокие замечания о поэме «Чумаки», о постановке проблемы культуры в этом произведении. Можно было бы вспомнить еще и о программном в определенном смысле стихотворении 1927 года «Епоху, де б душею відпочить…», которое отражает мысли поэта о взаимоотношениях истории и современности, «книжной» культуры и живой действительности.

Несколько неожидан в книге переход от поэзии Брюсова и послеоктябрьского Блока к главе о группе «Скамандер», в которую входили выдающиеся поэты Польши – Ярослав Ивашкевич и Юлиан Тувим. Но эта глава оказывается теоретически оправданной и важной для развития концепции книги. Речь идет о типологических схождениях между творчеством Рыльского и некоторых польских поэтов, в первую очередь Ивашкевича и Тувима, во второй половине 20-х годов. Здесь даются любопытные примеры того, как неразрывно связаны между собой типологические контактные и генетические факторы. Исследователь уделяет внимание и многочисленным аналогиям, и разительным отличиям. Особенно показательны разделы о Тувиме, в частности об отношении Тувима и Рыльского к русской классической поэзии.

Глава о скамандритах, нарушая хронологическую непрерывность книги, в то же время сообщает ей широту, помогает ввести в рассмотрение творчества Рыльского новые критерии. Следующая глава – «Повторные традиции» – посвящена творчеству Рыльского второй половины 20-х годов. Исследователь замечает: «Начинался, примерно с середины 20-х годов, период повторных литературных традиций, который утвердил Рыльского на позициях избранного им реализма и окончательно обесцветил все соблазны модернистского Искусства XX века…» Речь в ней идет о традициях Шевченко, Пушкина и Мицкевича. Особенно обстоятельно рассмотрена наименее разработанная тема: «Рыльский и Мицкевич». Анализируя поэму «Марина», автор раскрывает глубокую самобытность этого произведения, в котором перекрещиваются традиции Мицкевича, Шевченко и народной песни. Поэтика «Марины» – одна из основных тем этого раздела.

Весь ход тщательного анализа позволяет исследователю сделать вывод о том, что именно в «Марине» заключен секрет сложного и переломного, может быть, решающего периода в творчестве Рыльского. «Декларация поэта и гражданина» (1932) закрепила то, что уже было осуществлено практически. В сборнике «Знак терезів», куда входила Декларация, было немало нового по сравнению с предшествующими циклами: космизм, глобальные масштабы мышления, ожидание бури. В поэтической практике Рыльского появляются верлибр и акцентный стих, новые строфические формы. Но, замечает Г. Вервес, «все эти черты были свойственны как революционной, так и авангардистской поэзии 20- 30-х годов». Отношения Рыльского с авангардизмом были весьма сложными. Он не признавал какого бы то ни было формализма, а в разрушительных призывах доморощенных «авангардистов» видел лишь угрозу для выработанной веками поэтической культуры. В то же время, жадно впитывая все созданное XX веком в области художественного слова, Рыльский не оставался равнодушным к поэтическим открытиям подлинно талантливых представителей авангардизма.

Характеристика авангардизма, данная Г. Вервесом, представляется нам принципиально важной и перспективной. Особенно интересны насыщенные богатейшим фактическим материалом страницы, посвященные идейно-эстетической характеристике украинского «авангарда». И все же отдельные положения Г. Вервеса нуждаются в некоторых уточнениях, на что в свое время указал Д. Марков¹.

Есть в книге Г. Вервеса целый ряд других сопоставлений, то развернутых, то по необходимости кратких. Примечательны, например, страницы, посвященные отношению Рыльского к поэзии Тычины. Речь идет и о своеобразной творческой встрече этих двух художников слова.

Интересны страницы, рассказывающие о том, как проходило сближение Рыльского с зарубежной революционной поэзией. Это, в частности, показано на примере Броневского. Раздел о Рыльском и Броневском содержит в себе и любопытные наблюдения о природе лирической поэзии, об особенностях лирики украинского и польского поэтов.

Опираясь на работы советских и чешских исследователей, Г. Вервес дает также ряд тонких и глубоких сопоставлений поэзии Рыльского и Незвала. А затем следует вывод о том, что именно в лоне социалистического реализма нашли свое выявление тревожные и величественные искания дерзновенного XX века, что именно социалистический реализм дал поэзии надежные крылья.

В рецензируемой работе подняты важные и серьезные проблемы. Одни из них исследованы полно и всесторонне, другие лишь намечены. Не совсем понятно, почему из поля зрения исследователя выпала белорусская поэзия, которой постоянно и активно интересовался Рыльский. Напомним хотя бы обращения украинского поэта к образам и мотивам Якуба Коласа, стихи о Коласе и Купале.

Оценивая работу в целом, хотелось бы в первую очередь подчеркнуть ее новаторский характер, широту подхода к проблемам славянской поэзии новейшего времени и проникновенный анализ творческого пути великого украинского поэта.

г. Дрогобыч

1. Д. Ф. Марков. Генезис социалистического реализма. Из опыта южнославянских и западнославянских литератур, «Наука», М. 1970, стр. 112 – 113.[↩]