В пути

Опубликованные здесь стихи Ивана Драча написаны им в последние годы. Цель подборки – дать русскому читателю хотя бы самое общее и приблизительное представление о творческом облике этого интересного украинского поэта. Приблизительное – сказано не случайно: сколь ни добросовестны переводчики, Драч в переводе теряет. И теряет немало. Чтобы компенсировать потерю, буду в статье обильно цитировать поэта на его родном языке.

В отличие от предыдущих подборок – диалогов поэта и критика – задача «критика» здесь осложняется тем, что Драч еще очень мало знаком русскому читателю. Естественно поэтому, что придется говорить не только о тех его стихах, которые опубликованы в этом номере журнала, но в какой-то степени о всем творчестве поэта.

Несколько слов о самом Драче. Ему 29 лет. Он родился в с. Телиженцы на Киевщине, в крестьянской семье; после окончания школы учительствовал, был инструктором райкома комсомола, служил в армии, учился в Киевском университете, работал в редакции «Лiтературноï Украïни», окончил Высшие киносценарные курсы в Москве. Сейчас работает на Киевской киностудии имени Довженко (по его сценарию снимается фильм).

Началом своего творческого пути поэт считает «феерическую трагедию»»Нiж у сонцi» («Нож в солнце»), напечатанную в 1961 году. Через год в Киеве вышла первая книга Драча «Соняшник» («Подсолнечник»). В 1965 году – вторая книга «Протуберанцi серця».

Как видим; путь, пройденный Драчом, еще очень короток – какие-нибудь четыре года. И все-таки стихи его вот уже несколько лет вызывают к себе самый пристальный интерес на Украине. И не только на Украине: ряд переводов его стихотворений появился в русской печати, его переводят в Чехословакии (в 1964 году в Праге вышел сборник его избранных произведений), в Польше, Болгарии, Бразилии, Канаде.

С первых шагов Драча в литературе почти все написанное им вызывало, да и продолжает вызывать, споры. На Украине поэту не занимать как восторженных поклонников, так и ожесточенных противников. В критике, которой подвергался Драч, было немало справедливого, были и явные перехлесты.

Думается, что в преддверии писательского съезда настало время для объективной критической оценки поэта. В критике доброжелательной и конструктивной, в критике, отнюдь не смазывающей слабости и недостатки, а помогающей автору раскрыть его творческие возможности, заинтересован не только каждый из поэтов, но и вся наша литература в целом. Ведь Драч и его поэтические однополчане в украинской поэзии и других литературах – В. Коротич, М. Винграновский, Л. Костенко, О. Вациетис, Р. Рыскулов, О. Сулейменов, Г. Айги, Отар и Томаз Чиладзе и другие – не только будущее нашей поэзии, а ее сегодня.

Первой и, на мой взгляд, удачной попыткой критического осмысления творчества Драча была вступительная статья Л. Новиченко к сборнику «Соняшник». Критик правильно определил основные черты творческой индивидуальности поэта, объективно проанализировал как сильные, так и слабые стороны его таланта, (хотя не со всеми частностями в его статье можно согласиться, явно завышена, например, оценка слабой поэмы «Спрага» – «Жажда»). Значительно менее объективной кажется мне статья о Драче В. Турбина («Молодая гвардия», 1965, N 4). Написанная в присущей В. Турбину парадоксальной манере, статья содержит некоторые интересные наблюдения. Но критик, увидев в Драче только ярмарочного продавца ярких поэтических диковинок, проглядел, мне кажется, в нем главное – нравственный пафос его поэзии, ее беспокойный дух и драматическую напряженность мысли.

Драч пришел в украинскую поэзию в счастливое время, когда в ней, как и во всей духовной жизни нашей страны, шел процесс обновления. Почти одновременно с ним издали свои первые книги В. Коротич, М. Винграновский, В. Симоненко, несколько ранее – Лина Костенко. Голоса этих поэтов не спутаешь. И в то же время есть многое, что их объединяет (они учились не только у своих литературных «отцов», но и друг у друга). Это, во-первых, поиски новых средств художественной выразительности, усиленное внимание к поэтической форме, формальное экспериментаторство, а во-вторых, стремление, так сказать, «интеллектуализировать» поэзию, обогатить ее содержание темами и идеями, порождаемыми самой животрепещущей современностью. В произведениях этих молодых поэтов было немало полемических крайностей и идейных завихрений, установка на эксперимент создавала потенциальную угрозу отрыва от читателя и давала повод обвинять поэтов в формалистических тенденциях. «Молодые» имели успех, успех порождал «моду» и эпигонов, вульгаризирующих и опошляющих их достижения. И все-таки если спокойно и объективно оценить роль поэтов, пришедших в украинскую поэзию на рубеже 50-х и 60-х годов, то (нисколько не закрывая глаза на слабости и ошибки) надо признать ее в целом полезной.

Поэтический мир Драча – мир богатый и сложный, мир сказочно-фантастический и реальный, мир «грубой прозы» и высокой духовности… Это мир, увиденный молодыми глазами поэта, умеющего, не прищуриваясь, смотреть на солнце («все на свiтi вiд примружених очей», – писал некогда Тычина; глаза Драча – не прищурены, широко открыты). В этом удивительном мире солнце ездит на велосипеде в красной рубахе навыпуск, «обминаючи хмари у небi», мальчик «зiрки збивае батогом, присвистуе, а вечiр пасеться, хвостом вимахуе», у холста творит чудеса Пикассо – «генiальна сльоза Землi в штанах, замурзаних райдугою», «симфонiï чорнi соколи гострять крила об чорнi дуби», у любимой «сяють колiн золотi месяченьки» («сияют колен золотые луны»), а сам кудесник-поэт продает «сонця – оранжевi тугi, з тривожними, музичними очима…». А когда умирает Хемингуэй, поэту является черный лев:

Вийшов з радiо чорний лев

I збудив мое серце опiвночi

В його чорних важких сльозах

Я побачив труну кришталеву¹.

 

Це був гордий печальний лев,

Чорний лев з золотою гривою,

Рiдний брат сонцеобризнiй меч-рибi,

Де сльоза атлантична кипить.

 

I вiн кликав на похорон брата

До труни, де з руками замовклими

Лежав сивий засмаглий² лев

З симфонiчним дитячим серцем.

(«Левиний етюд»)

Когда задумываешься над тем, в чем же пафос поэзии Драча, то в конце концов приходишь к выводу, применимому почти к каждому хорошему поэту, – это правда и красота. Творчество, поэзия для него – постижение и утверждение правды и красоты в мире; оба эти понятия в сознании поэта нераздельны. В одной из своих статей Драч назвал правду той первой заповедью художника, не зная которой ни один писатель не может переступить порога искусства. «От того, насколько верно осмыслит наша молодая литература жизнь, какую правду будет нести она в своем сердце, будет ли эта правда той единственной, партийной правдой, без которой сейчас человек не может дышать, – от этого будет зависеть ее признание и успех» ³. Я позволил себе процитировать эти слова Драча не потому, что они заключают новую для нас мысль, а потому, что они в какой-то степени проявляют тот нравственный пафос его творчества, не ощутив которого нельзя до конца понять его поэзию. На свою поэтическую работу Драч смотрит очень серьезно. О том, что для него профессия поэта отнюдь не игра в слова, а призвание и судьба, он хорошо сказал в одном из своих стихотворений:

Перо, мiй скальпелю вогненний,

Перо, мiй чорний лиходiй,

Мiй дикий поклик цiлоденний,

Первоцвiт мiй, перволюб мiй!..

(«Перо»)

Поэт стремится раскрыть красоту мира в самом широком значении этого слова: красоту мира материального и мира духовного – человеческих чувств и идей. Драч понимает социальную функцию красоты, понимает, что она так же нужна нашему обществу, как хлеб и вода, что красота делает человека счастливее (а разве не в этом в конечном счете призвание искусства?).

Покажу на одном лишь примере, как поэт умеет раскрыть читателю красоту действительности даже в самом малом и обыденном. Вот ведро, обыкновенное ведро – «цинковая форма». И вот что делает с ним поэт в своей «Балладе о ведре»:

Я – цинкова форма, I змiст⁴ в менi – вишнi,

Терново-огненнi запиленi кулi,

Що зорi багрянi пили на узвишшi

I зiрванi, п’янi лежать, як поснулi.

 

Я – цинкова форма. А змiст в менi – грушi,

Суперницi сонця, свiтильники саду,

З республiки сокiв заблуканi душi.

Пiдiбранi в пелени в нiч грушепаду.

 

Я – зрiзаний конус. А змiст мiй до

скону

Все незалежне, що вплине у мене:

Динi-дубiвки чи променi хрону,

Чи гички хрумтливоï тiло зелене.

 

Я – цинкова форма. А змiст не вiд мене.

Пiдвладне я часу, пiдвладне потребам.

Коли ж я порожне в буттi цiлоденнiм,

Тодi я по вiнця насипане небом.

Эта «баллада» – отнюдь не лирический пустячок, и глубоко ошибается тот, кто за подобные стихи обвинит их автора в «мелкотемье» (в наш век ракет и вдруг – про ведро!). В стихотворении очень наглядно отразились важные стороны и жизненной и художественной философии Драча – его духовное здоровье, оптимизм, его поиск красоты в мире простых и обыденных вещей (я уж не говорю об остроте художественного зрения поэта, о его умении показать привычный предмет в новом и неожиданном ракурсе).

В овладении большой современной темой Драч встречается еще с серьезными трудностями (эти трудности, например, отразились в поэме «Нож в солнце»). В художественном освоении проблематики широкого общественного звучания ему еще предстоит пройти нелегкий путь, многим овладеть и многое отбросить. Ибо освоение такой проблематики подчас связано у поэта и с определенными утратами. В его поэзии очень четко и во многом еще неслиянно начали существовать две струи: «чистой» лирики и гражданственной, причем во второй еще немало решений декларативных, риторических. И все-таки Драч – поэт современный уже потому, что своими чувствами и мыслями связан с нами, своими современниками и согражданами, потому что его творчество так или иначе обусловлено и задано нашим временем, жизнью нашего общества. Поэт чувствует себя сопричастным тому, что делается в мире: «А вiтри двадцятого столiття мое серце трудне пiдiймають» («Двi сестри»). Он задумывается над трагическими противоречиями эпохи, породившей величайшие надежды, величайшие свершения, величайшие научные открытия и Хиросиму, фашизм, концлагеря, угрозу атомной смерти человечества («Нiж у сонцi», «Балада про Чайку», «прометееïвська балада»), пишет о светочах человеческой мысли, художниках, музыкантах («Смерть Шевченка», «Сльоза Пiкассо», «Врубелевский етюд», «Соната Прокоф’ева» и др.) и о «простых» тружениках родной земли («Двi сестри», «Балада про дядька Гордiя», «Похорон голови колгоспу»), об архитектуре Крещатика и принципе относительности, о дорогах Италии и о любви, о керамических конях знаменитого народного скульптора Железняка и о тайнах ДНК…

Это чувство сопричастности миру и его тревогам нашло своеобразное преломление в строках «Баладi про острiв Антораж». Замысел стихотворения подсказан поэту прочитанным где-то сообщением о новозеландском моряке, добровольном «робинзоне», бежавшем от цивилизации на безлюдный остров Тихого океана. Автор осуждает здесь и капиталистическую цивилизацию, от ужасов которой бежит человек, и самого беглеца, дезертировавшего от общественной борьбы. В заключительной части баллады поэт призывает «синоптиков духа» искать причины общественной инертности в самоизоляции людей, создавших в сердцах своих духовный «остров Антораж».

С этим свойственным Драчу (и его лирическому герою) чувством сопричастности всему сущему связано и сознание ответственности за все, большое и малое, происходящее в мире, – и за судьбу человечества, и за судьбу отдельного, пускай самого «маленького», человека. Временами это сознание личной моральной ответственности порождает у поэта даже какое-то своеобразное чувство «безвинной вины» перед людьми трудной, неудачливой судьбы:

Непомiчена прийшла людина,

Непомiченою тихо вмерла.

Стань! Тяжка провина безневинна

Крила над тобою разпростерла.

(«Двi сестри»)

(Это же чувство «безвинной вины» перед «незаметными» людьми – в «Баладi про дядька Гордiя».) Не будем спешить с выводами: это не «сентиментальность», не эмоции «кающегося интеллигента», а чувства гражданина, считающего себя в ответе за каждую судьбу человеческую.

Говоря о гражданственности музы Драча, трудно пройти мимо его стихотворения «Похороны председателя колхоза (Из феерической трагедии «Нож в солнце»)».

Не будет преувеличением сказать, что своим драматизмом, глубиной поэтического обобщения и изобразительной силой это стихотворение может быть сопоставлено с картиной смерти Боженко в довженковском «Щорсе», с «Похоронами друга» Тычины. Здесь мы вступаем в родной Драчу мир романтической символики и поэтической условности. И видим, что эта условность и эта символика не зашифровывают и не «эстетизируют» действительность, а раскрывают ее глубинную суть. И хотя в стихотворении мертвый говорит с живыми, а Небо с Землей, фантастика тут воистину правдивее самой правды.

Бесспорна удача автора в создании подлинно героического образа нашего современника. Его председатель колхоза – одновременно и простой и великий человек.

1. Хрустальный гроб.[↩]
2. Седой загорелый.[↩]
3. И. Драч, Правда, мастерство, горизонты, «Литературная газета», 1 декабря 1962 года.[↩]
4. Содержание.[↩]