В поисках утраченной толерантности. Людмила Улицкая

«Случай Улицкой» сегодня уникален тем, что ее проза — редкий образец серьезной литературы, имеющей коммерческий успех. И это важнее любых классификационных определений, в которые писательницу пытаются втиснуть, называя то представительницей «женской прозы» (Э. Мела, Т. Ровенская), то масскульта (О. Рыжова), то автором «камерной», серьезной литературы «не для всех» (М. Кучерская).

Книги Улицкой, издаваемые огромными — по сравнению с «серьезной литературой» — тиражами, возбуждают неизменный массовый интерес, ознаменованный высокими рейтингами продаж¹. Это несколько настораживает аудиторию, вольно или невольно ставящую любого успешного прозаика в один ряд с раскрученными брендами «Пелевин» и «Акунин» или с чисто жанровыми феноменами Марининой, Донцовой и др. С другой стороны, при весьма позднем «вхождении» Улицкой в литературу (начало 1990-х) ее произведения — от опубликованной в 1993 году издательством «Галлимар» повести «Сонечка» до последнего на сегодняшний день романа «Даниэль Штайн, переводчик» (2006) — отмечены многочисленными престижными литературными премиями², оценивающими отнюдь не коммерческий, но сугубо художественный потенциал текста.

Писательница не превращает свое творчество в конвейер «сделанных» вещей, не осуществляет игровых контаминаций, требующих читательской декодировки, не выстраивает переходящие из текста в текст и становящиеся штампами интриги и коллизии. Умение доступно говорить о вещах бытийных позволяет ей балансировать на грани «мейнстримовской» беллетристики и «высокой» словесности, «настоящего» и «форматного».

Каждое следующее произведение Улицкой связано с предыдущими не только своей тематикой, где доминируют вопросы жизни и смерти, времени и вечности, семьи, взаимоотношений мужчины и женщины, личности и мира, — но и особым миропространством, общим для всех ее персонажей. «Есть некое глубинное ощущение, — признавалась Улицкая в одном из интервью, — что все время пишу один и тот же текст, и искусство заключается именно в том, чтобы правильные куски вытаскивать и правильно ставить скобки»³.

Исторически и хронологически конкретизированная реальность, замкнутый хронотоп каждого рассказа или романа превращается в единую вселенную с совершенно особой атмосферой для Сонечки («Сонечка»), Эммы Ашотовны («Чужие дети»), Павла Кукоцкого («Казус Кукоцкого»), Медеи Синопли («Медея и ее дети»), Алика («Веселые похороны») и других героев.

Действие всегда развивается медленно, поскольку пересечение и наслаивание сюжетных линий достигается сопряжением вставных новелл. Сюжет не столько раскручивается, сколько пополняется новыми персонажами: в романе «Искренне Ваш Шурик» — женщинами, заводящими отношения с Шуриком; в романе «Медея и ее дети» хроника большого рода вырастает из историй каждого, прямо или косвенно с ним соотносящегося. Медея, Шурик, Кукоцкий, Сонечка — все они движутся «по кругу», живут в закольцованном пространстве, где время останавливается, а само пространство зримо уплотнено.

Центром художественного мира Улицкой является семья. В истории семей Кукоцких, Синопли, Корнов преломляется история и недалекое прошлое России. В этом отношении тексты Улицкой вполне сопоставимы с «Московской сагой» В. Аксенова, прозой Д. Рубиной или Т. Толстой. Однако наиболее очевидная параллель, пожалуй, — роман О. Славниковой «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки» (1997), в центре которого — также история «провинциальной благонамеренной семьи». Правда, в отличие от «Стрекозы…», где семья разрушается изнутри, оставаясь исключительно «женской», где каждая девочка мучительно и тотально зависима от собственной матери, в пространстве романного мира Улицкой семья становится понятием метафизическим, поскольку объединяет не только «биологических» родных, но и соседей, знакомых — всех родственных по духу, живущих в единой ценностной плоскости и способных нести ответственность за ближнего. Показателен в этом отношении роман «Медея и ее дети» (1996).

В контексте полемики с традицией заданная заглавием романа установка не оправдывает читательских ожиданий — в отличие от героини Коринфского эпоса⁴, Медея Синопли, бездетная вдова, не оказывается детоубийцей. Напротив, именно она собирает вокруг себя, своего дома многонациональную семью — людей далеких и близких, родных по духу и не очень, разных по возрасту, интересам, жизненным установкам и национальности: «Бездетная Медея собирала в своем доме в Крыму многочисленных племянников и вела над ними свое тихое ненаучное наблюдение. Считалось, что она всех их очень любит». Именно дом Медеи Синопли, в отличие, к примеру, от родового дома Градовых в «Московской саге» В. Аксенова, и Поселок, над которым он возвышается, оказываются центром семейного мифологического пространства, тогда как остальной мир выносится на периферию. Связано это с тем, что именно Медея, не имеющая детей собственных, становится матерью в самом широком смысле слова — тем созидающим началом, которое призвано упорядочить жизнь большой греко-армяно-русско-еврейской семьи, «такой большой», что «всех ее членов даже не знаешь в лицо и они теряются в перспективе бывшего, не бывшего и будущего». Она призвана быть носительницей генетической памяти, хранительницей семейных традиций и «семейного архива» как некоего знака памяти рода:

Сундучок <…> принадлежал некогда Леночке Степанян <…> Три поколения девочек замирали перед ним с вожделением. Все они верили в то, что сундучок Медеи полон драгоценностей <…> Но помимо ничтожных драгоценностей в сундучке <…> надежно упакованными хранились свечи, спички, нитки всех цветов, иголки и пуговицы всех размеров, шпульки к несуществующим швейным машинкам <…> тринадцать разноцветных прядей волос от первой стрижки годовалых детей Синопли, завернутые в папиросную бумагу, множество фотографий, трубка старого Харлампия и еще много чего.

1. В 2004 году на 17-й Международной книжной ярмарке в Москве Улицкая была объявлена писательницей года за рекордную популярность произведений некоммерческой литературы, в связи с чем Г. Юзефович в статье «Хорошая память» заметила: «Пока книги столь высокого качества остаются в чартах, все разговоры о «конце литературы» в России, мягко говоря, преждевременны» // Еженедельный журнал. 2004. 21 мая.

   [↩]

2. К настоящему времени писательница является обладательницей шести литературных премий: Премия Пене (Италия, 1997, 2006); Премия Джузеппе Ачерби (Италия, 1999); премия Медичи (Франция,  1998); Русский Букер (2001); Национальная литературная премия (Россия, 2005); Большая книга (Россия, 2007).[↩]
3. Улицкая Л. «Ощущение, что все время пишу один и тот же текст» / Беседовала Е. Калашникова // Частный корреспондент. 2001. 15 ноября.[↩]
4. Подробнее об этом см.: Прохорова Т. Г. Особенности проявления мифологического сознания в художественной структуре романа Л. Улицкой «Медея и ее дети» // Русский роман ХХ века: Духовный мир и поэтика жанра: Сб. научных трудов. Саратов, 2001.[↩]