№4, 1981/Обзоры и рецензии

В поисках новых решений

Е. А. Краснощекова, Художественный мир Всеволода Иванова, «Советский писатель». М. 1980. 352 стр.

У книг Вс. Иванова странная судьба: о них написано много – но интересного в то же время мало, оценки его творчества разноречивы, амплитуда их колебаний чрезвычайно велика, разные периоды творчества писателя освещены неравномерно…

Но Вс. Иванов и писатель странный: прекрасного новеллиста, его тянуло к романам; замечательный живописец, он хотел «пояснять» и уходил в сторону от своего природного дара; всю жизнь стремившийся к творческому самопознанию, он оставил записи о творчестве более точные, чем его же книги о писательском труде («Переписка с Горьким» и дневниковые заметки сегодня кажутся интереснее «Истории моих книг»). Периоды блестящих взлетов соседствовали в его творчестве с кризисами и опустошающими спадами. И потому подлинная история его книг – это история и его побед, и его поражений.

Исследование творчества таких писателей само по себе есть проблема. Каким путем идти? Как соблюсти меру истины и такта? Не будет ли пропуск отдельных звеньев фигурой умолчания? И имеем ли мы на это право?

Книга Е. Краснощековой интересна как попытка решить сложную методологическую задачу.

Для этого автору понадобилось не только сломать шаблоны, но и найти новые принципы исследования. Не во всем критик оказался последовательным. Но достигнутое и найденное заслуживают внимательного анализа.

Е. Краснощекова выразила свое отношение к материалу уже тем, что ввела принцип четкой избирательности: она рассматривает не творческий путь писателя в целом, но лишь «самые плодотворные периоды динамической и протяженной эволюции Вс. Иванова, когда рождались произведения с яркими признаками собственно ивановского художественного мира» (стр. 5). Так в центр исследования попадает, прежде всего «партизанский цикл» начала 20-х годов, затем новеллистика первого революционного десятилетия, романы первой половины 30-х годов, фантастические повести и рассказы 40 – 50-х годов. Ценностный критерий осуществляется еще и тем, что при анализе отобранных произведений «предпочтительное внимание отдается той конкретной творческой задаче, которая тогда более всего увлекала писателя» (стр. 5). Это совпадает и с объективной стороной дела: «Партизанские повести» действительно характеризуют стилевые искания писателя, в новеллистике 20-х годов запечатлелось углубление психологизма в его Творчестве, для романа начала 30-х годов были характерны поиски новых жанровых форм, а «органический сплав фантастики с реальностью» привел к созданию «фантастического цикла» в 40 – 50-е годы.

Опыт текстологической работы (Е. Краснощекова – активный участник подготовки к печати нового издания Собрания сочинений Вс. Иванова, впервые представившего свободные от позднейших редакторских и авторских искажений тексты писателя) сказался в опоре на первые журнальные публикации, в сверке журнальных и книжных изданий, во внимании к творческой истории произведений. Такой подход к наследию писателя, считает Е. Краснощекова, оказался возможен только в 60 – 70-е годы, когда в литературоведении отчетливо обозначился интерес к собственно филологическому аспекту исследования; максимальное приближение к художественному тексту, интерес к стилю, внимание к своеобразию творческой индивидуальности. Но, определяя свою книгу как порождение умонастроения 60 – 70-х годов, Е. Краснощекова, в сущности, вышла за пределы чисто филологических новаций, ибо она исходит из предпосылки, которую точно выразил Ю. Трифонов: наше время не только обострило интерес к 20-м годам, но обнаружило по отношению к ним «другое зрение, другой счет» 1. Эта исходная позиция и определила самые существенные особенности новой книги о Вс. Иванове.

Художник и время – такова внутренняя тема исследования. Их схождения и расхождения – вот что интересует критика. Для того чтобы выявить драматизм этих отношений (в нем автор не сомневается, и по праву), Е. Краснощекова внимательно анализирует художественный мир Вс. Иванова, структуру его видения: так, в качестве элементов его архитектоники выступают ритм, цвет, искусно инкрустированный орнаментальный образ. Своеобразным барометром отношения Вс. Иванова к внешнему миру, то пытливого и беспокойного, то тревожного и «боязливого», по словам самого писателя, становится в книге мотив дороги, странствий, путешествий…

Критик прав, рассматривая (вслед за А. Лежневым) талант писателя как органический сплав «крепкого «земляного» реализма и лирической орнаментальности» (стр. 52), прав и в том, что отмечает подвижность этих составных начал, их способность к развитию, предопределившую, в конце концов, динамику внутреннего движения писателя.

Но есть в книге и иной, более широкий контекст. Е. Краснощекова рассматривает творчество Вс. Иванова в русле литературы 20-х годов. Это позволяет понять, как складывалась творческая судьба писателя во взаимоотношениях с современниками.

К сожалению, в книге Е. Краснощековой этот контекст выступает несколько выровненным, преимущественно в своем позитивном аспекте. Критик анализирует моменты схождений Вс. Иванова и литературы и высказывает по этому вопросу много ценных соображений. Так, интересны наблюдения о переходе литературы от жанра к жанру (от малых форм – к социальному роману), о своеобразной диффузии жанров («новелла начала 20-х годов искала сцеплений с другими жанрами, мало заботясь о чистоте и суверенитете собственного»; стр. 88), о причинах распространения сказа, о переходе в середине 20-х годов к более спокойным и сдержанным стилевым формам повествования, о различных концепциях человека, о повороте к психологизму и т. п. Автор показывает, как в литературе 20-х годов совершалось опробование разных жанровых и стилевых систем и как творчество Вс. Иванова участвовало в этом процессе. Наиболее характерные произведения писателя рассмотрены критиком как типичные «срезы» на «новеллистическом дереве» той эпохи» (там же). Исследуя победы писателя, Е. Краснощекова видит их там, где осуществлялся «удачный стык органической талантливости Вс. Иванова и смелых литературных поисков этой поры…» (стр. 37). Выстраивая интереснейшие ряды – Вс. Иванов и И. Бабель, Вс. Иванов и А. Платонов, и И. Бунин, и Б. Пильняк, и М. Горький, и К. Федин, и А. Фадеев, и многие другие, – критик доказывает, что об усвоении писателем тенденций, широко разлитых в эпохе, можно говорить только в том случае, если эта тенденция попадала на «свою» почву. Манера Вс. Иванова искони была близка той, что получила название орнаментальной, его любовь к фантастическому и контрастам изначально была созвучна той же страсти И. Бабеля, его любовь к метафорам, ярким пейзажам естественно сближала его с Горьким и т. п. Более того, были периоды в развитии общества и литературы, которые оказались совершенно адекватны таланту Вс. Иванова, – так было в начале 20-х годов, когда выражением художественного и гражданского чувства революционно настроенных писателей стали лирическая проза, декоративный образ, напряженный, порой патетический стиль. На этой волне и были созданы – и восприняты как победа молодой литературы – «Партизанские повести». В середине 20-х годов Вс. Иванов оказался очень чуток к запросам реальной жизни, когда одним из первых преодолел рационалистический штамп и вышел к вечным темам, поставив в эпоху увлечения идеей радикальной «перековки» человека вопрос о таинственной жизни человеческого духа, об автономности человеческой психики, о сложной связи внутреннего мира личности и исторических преобразований. Об этом Е. Краснощекова пишет убедительно и подробно. Жаль только, что с той же пристальностью и диалектичностью не проанализировано творчество Вс. Иванова в контексте тех критических споров, которые его окружали, – тем более, что этот вопрос не лишен драматизма, имеющего самое непосредственное отношение к судьбе писателя.

По логике Е. Краснощековой, кривая роста Вс. Иванова поначалу резко шла вверх: от первого же несомненного успеха писателя – повести «Партизаны» – к «Бронепоезду 14 – 69» и «Цветным ветрам». «Совершился сильный рывок, – пишет критик, – но в направлении, обозначенном еще первой книгой писателя «Рогульки» и «Алтайскими сказками»…» (стр. 35). Метафорическое мышление, опора на образ, живописное слово, орнаментальный стиль – все это предстало в цикле «Партизанские повести» в том классическом выражении, которое закрепило за Вс. Ивановым посмертную славу мастера. Но так было не всегда, развитие писателя характеризовалось подъемами и спадами. Неуклонного и последовательного движения в однажды избранном направлении не было. И тому можно найти разные объяснения.

Е. Краснощекова предлагает свое объяснение: она считает, что отношения между различными произведениями Вс. Иванова – это отношения «отталкивания – связи» (стр. 195). Это, по мнению критика, ощутимо – даже в пределах самого цельного цикла писателя – внутри «Партизанских повестей». Смену «философского чувствования» Е. Краснощекова улавливает в романе «Голубые пески»: в вопросе писателя «И плод ли созревший – люди?..» автор видит новое толкование отношений человека и природы – вызов, вражду, сменившие прежнее пантеистическое восприятие мира. От этого же романа тянутся нити к «Возвращению Будды» и к той первой ссоре писателя с самим собой, о которой в свое время с одобрением писал М. Горький. Критик внимательно исследует кризис Вс. Иванова 1923 – 1924 годов, выходы из него в циклах «Седьмой берег», «Экзотические рассказы», «Тайное тайных». И опять – интересен именно анализ связей между «Голубыми песками» и «Тайное тайных», так же как между этими циклами и рассказами из сборника «Седьмой берег». «Тайное тайных» Е. Краснощекова (едва ли не впервые в нашем литературоведении) трактует слишком широко – как рассказы определенного времени (1926 – 1927) и как начало нового периода в творчестве, особенности которого «с наибольшей определенностью проявились в новеллах 1926 – 1933 годов» (стр. 128), хотя в это же время были написаны романы «Кремль» (1929 – 1930), «Путешествие в страну, которой еще нет» (1930) и другие произведения писателя. По мере чтения книги становится ясно, что в напряженном творчестве писателя критика более всего интересует анализ именно ключевых произведений Вс. Иванова, где была скрыта «завязь» более поздних его созданий, а также тех книг, которые явились итоговыми, концентрирующими в себе развитие элементов, намечавшихся в более ранних вещах писателя. Так, критик мотивирует выделение повести «Чудесные похождения портного Фокина», во многом подготовившей «Похождения факира», которые, по мнению критика, завершали многие тенденции, пробивавшиеся на рубеже 20 – 30-х годов, когда «писатель работал исключительно интенсивно» (стр. 195). От этого романа критик – поверх многих произведений писателя – протягивает нити к позднему Вс. Иванову – циклу его произведений, объединяемых обычно под названием «фантастических повестей» («Сизиф – сын Эола», «Медная лампа», «Агасфер» и др.). Обо всем этом Е. Краснощекова пишет убедительно и подробно. Сбой начинается там, где возникает тема кризисов и спадов писателя.

Расхождение писателя с самим собой, справедливо пишет исследователь, началось тогда, когда орнаментальная проза стала изживать себя. Это происходило потому, что изменился сам ритм общественного развития – он стал стабильнее, революционные вихри улеглись, их сменили другие, долгое время казавшиеся менее драматичными. Восприятие орнаментальной прозы с ее патетикой, сложными ассоциативными связями, опорой на стиховую речь требовало к тому же и высокой культуры, которой массовый читатель не имел.

Выступая как бы от его имени, критика толкала писателя к «простоте» и доступности. Она заговорила о фотографичности писателя (так зафиксировал в своем дневнике эти споры Дм. Фурманов). Вс. Иванов с его ярким живописным даром, талантом непосредственного ощущения жизни оказался не ко двору, если верить критике. Можно было ее и не слушать, тем более что она отнюдь не была единодушной. Можно было смирить «избыток фантазии», с которым советовал бороться М. Горький (если вообще идти на то, чтобы его смирять), иначе говоря, уступить лишь издержки «дезорганизованного пафоса» (Н. Асеев). Но Вс. Иванов поступил радикальней, и в тот момент, когда критика спорила, что в этом писателе берет верх – «натура» или «рассчитанное мастерство», – сам художник уже делал шаг совсем в другую сторону.

И если в 20-е годы наиболее проницательные критики причисляли Вс. Иванова к художникам, которые «наделены чувствами философского восприятия жизни», причем подчеркивали, что «именно чувствами, глубина которых ищет внешнего выражения» (С. Пакентрейгер), то в 30-е годы не без давления критики иного толка в писателе возобладала тенденция к философствованию в прямом смысле. Непосредственность восприятия стихии жизни, от которой и шло философское начало в восприятии действительности и которая находила выражение в лирической эмоции, сочном образе, «цветном» восприятии мира, теперь начала заметно вытесняться «возвышенными и поучительными разговорами» (Вс. Иванов) героев, «пояснениями автора» (он же) и т. п. Возникла идея писать «по законам логики и реализма», но она обернулась тем, как признавался Вс. Иванов, что, ощущая себя «многоруким» и «многоликим», как идолы Индии, он «сам часто рубил себе… руки и ноги», «находя, что на двух ногах мне идти легче» (стр. 228). И еще долго-долго – то в архивных записях, то в заметках о литературе – мелькали отблески этой неравной борьбы. Ее пик приходится, вероятно, на середину 30-х годов, когда критика бранила писателя за вторую и третью части «Похождений факира», обвиняя его в формализме. В этих частях действительно были длинноты и многословие, о которых говорил писателю Максим Горький, но было там и другое: намеренная полемика с «мнимой «простотой» пошляков» (Вс. Иванов).

Критика тогда этого не заметила и не поддержала, поскольку пафос ее был совсем иным.

Писатель же решил, что он не прав. Из этого кризиса Вс. Иванов выходил долго и тяжело, и отголоски его есть даже в структуре фантастических повестей, которые Е. Краснощекова считает лучшим из всего, что было написано после «Похождений факира».

Фантастические повести – самое спорное место книги Е. Краснощековой. И самое непоследовательное. Замысел писателя, как всегда – интересный, в данном случае оказался исследован так, как если бы Вс. Иванову все удалось реализовать. Между тем соотношение замысла и исполнения было противоречивым. «Фантастический цикл», пишет Е. Краснощекова, мыслился как «образование сложное, многоплановое, где сталкивались бы века и народы, а общечеловеческие идеи получали окраску временную, не теряя своей извечной философской значимости. План, – продолжает автор, – был выполнен далеко не полностью… «Дыхание» цикла прерывисто, поскольку создавался он писателем, подавленным трудными жизненными обстоятельствами…» (стр. 279). Но повести и рассказы «фантастического цикла» проанализированы и описаны как произведения равной эстетической значимости, в то время как повесть «Агасфер» с ее многословными длиннотами явно уступает «Медной лампе» или притче о Сизифе. К сожалению, оказалась неразвернутой одна из ценных идей самого критика: так, Е. Краснощекова обращает наше внимание на то, как изменилась к 40 – 50-м годам идея путешествия и странничества в толковании Вс. Иванова. В ней еще сохранялись прежние акценты («Путешественник – это воля знать и видеть, что не видели и не испытали другие»), но в ней появилось и новое, в чем звучало не только вечное, но и временное. Продолжая свою мысль, Вс. Иванов писал: «…С другой стороны, путешествие не есть ли борьба с чувством неуютности мира, с чувством неприятной боязливости, чуждости? А отсюда и стремление избавиться от этого чувства, уйдя в неведомое» (стр. 286). Совершенно декларативно Е. Краснощекова делает верный вывод из этой мысли писателя: в концепции произведений это обернулось тем, что «какое бы место в обществе ни занимал герой цикла, он обречен на путешествие. Для него путешествие, с одной стороны, средство удовлетворения любопытства… а с другой – форма преодоления (пусть временного) конфликта с миром, разрешения собственных внутренних противоречий» (стр. 287). Но это положение в книге не развернуто, одна из самых любопытных и никем еще не высказанных идей, могущих дать ключ к общему анализу эволюции писателя, оказалась неразвитой. В чем сказалась «прерывистость» дыхания цикла? Как она проявилась в разных произведениях? Вероятно, критику надо было дать более детальный анализ повествовательной и жанровой структуры фантастических произведений писателя. И тогда бы мы увидели, как «они неоднородны. Рядом со словом, выражающим непосредственное чувство, стоит слово умозрительное и рассудочное; рядом со свободным полетом фантазии ощущается сделанность и «прием»; полное мощи и силы изображение подчас вытесняется растянутым и многословным описанием. Краски яркие, живые, но писатель как будто уже не доверяет ни содержательной силе ритма, ни изобразительным возможностям цвета. Так, появляются пустоты даже в наиболее удавшихся из фантастических повестей – в «Медной лампе», «Сизифе…». И сравнивая, например, повесть «Агасфер» с ранними повестями писателя, чувствуешь, что произведения, где философствование выступало в форме «чувств философского восприятия жизни», оказались все-таки ярче и глубже, чем те произведения, где писатель выступает как «мыслитель-философ»… Конечно, Е. Краснощекова понимает характер творческих трудностей Вс. Иванова. Конечно, нелегко противостоять привычному представлению, что, сколько бы ни жил писатель, он пишет все лучше и лучше. Оказывается, не всегда. И это драматично. Но для того, чтобы жизнь человека могла чему-то научить другого, вряд ли надо обходить его трудности.

«Другое зрение, другой счет», которыми отмечено сегодня восприятие нашими современниками искусства 20-х годов, покоятся на новом историческом опыте. Это ставит исследователя в новую позицию по отношению к предмету. Это рождает новые этические и методологические проблемы. Е. Краснощекова предложила свое решение: она написала книгу о «странном» писателе, рассказав историю его побед и оставив в тени историю его поражений. И такой путь оказался возможным, потому что автор книги руководствовался знанием дела, пониманием сложности писательской жизни и стремлением к истине.

  1. »Литературная газета», 10 ноября 1976 года. []

Цитировать

Белая, Г. В поисках новых решений / Г. Белая // Вопросы литературы. - 1981 - №4. - C. 260-267
Копировать