№5, 1963/Обзоры и рецензии

В ожидании второго тома

Краткая Литературная Энциклопедия», т. 1, Аарне – Гаврилов, М. 1962, 1087 ст.

Выход в свет первого тома «Краткой Литературной Энциклопедии», безусловно, значительное событие, рожденное новой атмосферой современной общественной жизни, в условиях которой стало возможно широкое и полное освещение как истории литературы, так и современных процессов ее развития, более глубокое, чем раньше, проникновение в специфику художественного творчества, в общественную сущность искусства. Большой коллектив, создававший первый том КЛЭ, получил возможность объективно, с позиций сегодняшнего дня рассмотреть действительные художественные ценности.

Первый том, несмотря на достойную сожаления краткость, решительно подчеркнутую в названии энциклопедии, широко охватывает литературные процессы и проблемы, целые эпохи в развитии искусства.

Такая же широта охвата литератур разных стран и народов, высокий уровень многих обзорных и монографических статей – сильная сторона предпринятого издания. Энциклопедия во всех случаях остается энциклопедией. Ее «всеядность» неумолимо диктуется жесткими законами жанра, его природой. И все-таки время кладет свою глубокую печать и на структуру и на содержание этого, казалось бы, и устоявшегося, и не знающего границ жанра.

Совершенно очевидно, что и советская литературная энциклопедия, изданная в 60-х годах нашего века, призвана прежде всего отразить современное состояние литературы. К энциклопедии не только сегодня, но и завтра, не только советские, но и зарубежные читатели будут обращаться за самыми авторитетными справками о советских писателях и Критиках наших дней, за современными оценками литературных явлений. Закрепляя наши сегодняшние познания в истории и теории литературы социалистического реализма, утверждая наши эстетические идеалы, литературная энциклопедия призвана показать то новое, что внесено в развитие мирового искусства советской литературой.

Хотелось бы прежде всего бросить общий взгляд на советскую литературу разных этапов и посмотреть, как отражены в КЛЭ ее методологические позиции, основные линий развития, идейно-художественные искания. Именно при таком подходе и обнаруживается, что редакция КЛЭ не добилась методологически цельного освещения советской литературы во всех ее жанровых разновидностях и творческих индивидуальностях. Авторы энциклопедии слишком увлекаются рассмотрением литературы по писательским именам, не вычленяя того главного, принципиально важного, что связывает творчество писателей с литературным процессом в целом. Но ведь при рассмотрении литературных явлений нельзя не учитывать успехи современного литературоведения в изучении как общих историко-литературных проблем, так и творческих вкладов отдельных писателей.

Слабость методологических позиций сказывается как при оценке литературных процессов и явлений, уходящих своими корнями в предреволюционные годы (особенно в заметках «Акмеизм», «Ахматова», «Волошин» – заметках с весьма приблизительными формулировками), так и в оценке творчества некоторых писателей послереволюционных лет, вошедших в первый том КЛЭ (А. Аросев, А. Бибик, П. Бессалько, А, Богданов, А. Веселый, Ф. Березовский, И. Бабель и др.). Авторы заметок зачастую проходят мимо того главного, что внес писатель в литературу своего времени, как был связан с нею. При всей справедливости утверждения о преобладании поэзии над прозой в годы гражданской войны, нельзя не видеть наличия уже в это время и прозаических жанров. Так называемые «пролеткультовские» романы – А. Бибика «На черной полосе» (1921), П. Бессалько «Катастрофа» (1918), Н. Афиногенова-Степного «Семья» (1919) были лишены черт «космичности», «планетарности», той патетической отвлеченности от конкретных условий революционной борьбы, которые характеризуют пролеткультовскую поэзию первых послереволюционных лет. Ранней советской прозе, наряду с большими достижениями, были присущи свои существенные идейно-художественные просчеты и болезни.

Если некоторые поэты слишком поспешно звали к немедленной ломке старых и немедленному созданию новых художественных форм, то были прозаики, которые, при всех призывах к созданию «самостоятельной пролетарской культуры», охотнее всего осваивали старые романические формы, робко, искали новые жизненные конфликты и изобразительные средства.

Поэзия периода гражданской войны оказалась мобильнее, раньше приобщалась к современности, к ее эпическому отражению. Поэмы «Про землю, про волю, про рабочую долю» (1917) Д. Бедного, «Двенадцать» (1918) А. Блока, «150000000» (1920) В. Маяковского эпически развернуто рисовали революционную действительность, ее узловые конфликты и тем открывали дорогу эпическим жанрам в прозе.

При всех идейно-художественных просчетах романа этих лет, основная линия его развития совпадает с развитием традиций демократической русской литературы. Романисты опирались на ее опыт, обогащенный новаторством Горького. По своей идейной сущности романы этих лет представляли противовес романам Арцыбашева, Сологуба, Вербицкой и другой упаднической литературе предреволюционной поры.

Еще более сложные проблемы вставали перед авторами статей и заметок КЛЭ в освещении литературных явлений 20-х годов.

В последние годы советское литературоведение неоднократно обращалось к изучению этого этапа советской литературы. Однако совокупность фактов литературного развития 20-х годов зачастую оставалась вне поля зрения исследователей. Принято было больше говорить о том, чего не смогли сделать писатели этой поры, чего они «не поняли» или «не сумели понять», чем о том, что было сделано литературой 20-х годов.

КЛЭ расширяет круг писателей, ранее исключавшихся из литературного процесса. Однако и здесь есть свои просчеты и издержки. Обходится, в частности, молчанием та точка зрения, согласно которой основным пороком целого ряда произведений 20-х годов является поэтизация и романтизация стихийных сил революции и гражданской войны. Довольствуясь уклончивыми характеристиками тех писателей, которых до самого последнего времени величали не иначе, как «мелкобуржуазными певцами стихийности», редакция КЛЭ не находит ключей к творчеству этих писателей, не оценивает объективно, скажем, рассказы И. Бабеля или роман А. Веселого, не улавливает отличие революционной символики «рвущего ветра героики» у Н. Асеева от созданного А. Белым декадентско-символического образа «ветра», «метели», воспринимавшихся поэтом чисто мистически.

В довольно пространной заметке о И. Бабеле герой «Конармии» представлен как «интеллигентный юноша, для которого путь, пройденный в обстановке ожесточенной борьбы крестьян и рабочих против врагов революции, становится своеобразной школой мужества и революционного самосознания». Но в статье совершенно не говорится о характере изображения «ожесточенной борьбы крестьян и рабочих против врагов революции». Правда, упоминается критика «того времени», которая упрекала Бабеля «за натурализм и подчеркивание стихийного начала в трактовке гражданской войны». Но где же позиция автора заметки? Она, очевидно, в финальных строках: «Выдающееся изобразительное мастерство Бабеля и самобытность его творческих устремлений определили место писателя среди зачинателей советской литературы и роль в формировании ее стиля».

Сказать так – значит ничего не сказать, а еще более запутать вопрос об отношении к наследию И. Бабеля, споры вокруг которого продолжаются и сегодня.

Определить отношение к натуралистическим тенденциям в литературе 20-х годов кажется особенно важным и для того, чтобы разобраться в некоторых ее процессах, и для того, чтобы глубже понять, откуда идут натуралистические явления в современной литературе.

Наиболее бедно освещена в энциклопедии современная советская литература. Литературы народов Советского Союза представлены и большими обзорными статьями, и многочисленными критико-биографическими заметками (например, об Р. Асаеве, Н. Бабаеве, Ш. Биккулове, И. Вавилине, Е. Василевич, А. Велюгине, Н. Габышеве и многих других). И вместе с тем за бортом энциклопедии остались десятки писателей.

Еще в большей мере «не повезло» критикам и литературоведам. Лингвисты, скажем, представлены куда щедрее, почти с исчерпывающей полнотой!

В энциклопедию вошли Г. Абзианидзе, пишущий о грузинской литературе, В. Борисенко – о белорусской, Г. Васильев – о якутской. И это правильно! Активно работающие литературоведы и критики А. Абрамов, Ю. Барабаш, М. Батин, Б. Беляев, П. Бейсов не вошли в нее. И это неверно! Мы обедняем самих себя. Ведь это не только авторы интересных статей и книг о Маяковском, Бажове, Фадееве, Гончарове и других писателях, но и активные участники современной литературной жизни.

Десятки имен писателей, мимо которых прошло серьезное издание!.. Может быть, это случайное упущение? Нет, молчание – это уже отношение к работе писателя. Проявила же редколлегия заинтересованность, включив в КЛЭ имена молодых писателей В. Аксенова, А. Вознесенского, А. Володина, Г. Владимова, только что опубликовавшего повесть «Большая руда».

Правда, творчество молодых писателей оценивается весьма уклончиво, расплывчато: «Звездный билет» (1961) – роман о «нездоровых явлениях» среди молодежи, который «вызвал споры и критику в печати»; «Пьесы Володина, насыщенные лиризмом, сложные по своей проблематике, вызвали полемику в печати»; «Поэзия Вознесенского темпераментна, насыщена словесными и звуковыми ассоциациями, порой чрезвычайно усложненными, что давало критике повод упрекать поэта в склонности к формализму». Нелегко понять позицию редакции КЛЭ: то ли она полемизирует с критикой в адрес этих произведений, то ли не имеет своих четких взглядов…

Читая одну за другой заметки, посвященные современной советской литературе, начинаешь скоро замечать их характерную особенность – безликость. Чаще всего они превращаются в реестр биографических дат и книг писателей. Так написаны заметки о В. Ажаеве, А. Беляеве, О. Берггольц, А. Борщаговском, Е. Букове, С. Воронине, С. Васильеве и многих других писателях. Анализ книг подменяется описанием их тематического содержания: «В романе «Далеко от Москвы»… изображены трудовые подвиги советских строителей, проложивших в годы Отечественной войны нефтепровод в глухой тайге»; «…повесть «Ясные дали»… посвящена судьбе молодых рабочих. Рабочая тема осталась главной в романе «Широкое течение» (1953) и в повести «Очень хочется жить» (1958). Роман «Грачи прилетели» (1960) посвящен современной деревне» и т. п.

Лишь в самых редких случаях (например, в заметках о С. Антонове, Ю. Бондареве) авторы стремятся определить особенности творческой манеры, своеобразие дарования писателя.

Пестрота структуры статей и заметок, отсутствие единых и четких принципов отбора и изложения материала, так необходимых энциклопедическому изданию, приводят к тому, что в одной заметке творчеству писателя дается слишком неопределенная, случайная характеристика, в другой – восторженно-лирическая, в третьей – безразличная, в четвертой – совсем нет никаких оценок.

Только наличие единой, четно определенной позиции, цементирующей статьи и заметки энциклопедии в единое целое, способно уберечь издание от субъективно вкусовых симпатий к одним писателям или от столь же откровенного неуважения к другим. Обидно читать, например, холодно-описательные строки о С. Воронине и оскорбительную фразу «носят по преимуществу компилятивный характер», походя брошенную в адрес монографий А. Волкова о Горьком, Куприне, Серафимовиче. Это лишь наиболее разительные примеры, а их в энциклопедии не так уж мало.

Несколько слов о библиографической стороне издания. Советские писатели опять-таки оказались в невыгодном положении. Иногда перечень их хотя бы основных произведений отсутствует, а чаще этот «перечень» упрощен, сокращен и никакого представления о творчестве писателя дать не может. Чего стоят две строки под заметкой о С. Бабаевском, в которых перечислены три книги. Такие «справки» о советских писателях – сплошь и рядом. Создается впечатление, что авторы КЛЭ не занимались специальными разысканиями, не представляют всего объема работы писателя, а потому и затрудняются в выборе главных произведений.

Круг авторов КЛЭ, занятых освещением вопросов советской, литературы, очень узок. Не зависят ли многие недостатки тома от вкусов этого узкого круга лиц, пишущих обо всем?

Зато словно свежим ветром веет, когда появляются заметки авторитетного специалиста. В них сразу чувствуешь знание предмета, тщательность отбора материала, находишь свежие факты, четкие оценки (например, в статьях Н. Гудзия об А. Белецком и А. Веселовском, Д. Благого о Баратынском и Батюшкове, Ю. Оксмана о М. Алексееве, И. Черноуцана о Воровском, В. Жданова о П. Анненкове, А. Дементьева о Воровском, А. Пузикова о Бальзаке, А. Исбаха об Арагоне и др.).

Встречаются в энциклопедии и досадные опечатки, и не очень точные сведения. Например, в совсем маленькой заметке о вологодском поэте Сергее Викулове ошибочно сообщаются и дата его рождения, и дата начала литературной работы. Большие и малые изъяны, «передержки» и «недодержки», уклончивые формулировки и бездоказательные утверждения мешают цельному восприятию издания, вызывают несогласие с редакцией энциклопедии и ее авторами. Хотелось бы, чтобы таких изъянов не было в следующих томах КЛЭ, чтобы энциклопедия, освобождаясь от недостатков первого тома, стала зеркалом значительных успехов современного литературоведения, пособием надолго. А этого можно будет добиться, если редакция КЛЭ шире и глубже, с четких методологических позиций будет отражать в последующих томах состояние советской литературы и идущих в ней процессов.

г. Вологда

* * *

Энциклопедия всегда является наиболее полным отражением современного состояния науки, ее итогов и проблем. Более тридцати лет назад появился первый том «Литературной энциклопедии» под редакцией А. В. Луначарского. Ее достоинства и ее ошибки выражали определенный исторический момент в становлении советской литературной науки. Научное значение энциклопедии, как известно, было во многом обесценено вульгарно-социологической концепцией, недооценкой эстетической природы искусства, многочисленными фактическими ошибками.

С той поры наша наука прошла поистине длинный путь, вырабатывая свою методологию в острой борьбе с реакционными взглядами буржуазной науки. Энциклопедия, изданная в наши дни, станет подлинным вкладом в советское литературоведение, если передаст все богатство современной литературы и литературного наследия, если утвердит величие художественных идеалов социалистического реализма, мировое значение советской литературы как самой передовой литературы современности, если через всю энциклопедию последовательно пройдет живая линия борьбы с буржуазными теориями, ревизионизмом и догматизмом в литературе.

Стала ли КЛЭ выражением современной марксистско-ленинской литературной мысли, последним словом нашей науки? Каковы ее методологические основы? Нашли ли в ней – полное отражение подъем литературоведческой мысли последних лет, выработка строго исторической, марксистской системы литературных взглядов, разгром формализма и вульгарного социологизма, нигилистических и догматических тенденций?

Несомненно, КЛЭ не могла быть простым повторением предыдущего издания. В ней несравненно богачей глубже освещается не только литература Советского Союза и Запада, но и литература народов Востока (Китая, Ирана, Индии и т. д.). По-новому даны характеристики представителей славянских литератур1. В первом томе читатель найдет отличные, с полным знанием дела написанные обзоры различных литератур (например, армянской или английской), эстетико-литературных проблем («Возвышенное», «Литературная библиография»), глубокие характеристики отдельных художников (превосходные статьи о Бальзаке, Брехте, Андерсене) и др. В энциклопедии восстановлены многие забытые или устраненные из литературы в годы культа личности Сталина имена. В ряде статей проявилось стремление к объективной исторической оценке как неотъемлемая черта марксистско-ленинского литературоведения.

Вместе с тем в КЛЭ отчетливо сказались тенденции к эмпирическому, изолированному рассмотрению литературных явлений, слабость анализа литературных процессов, конкретно-исторических и социологических характеристик. Именно поэтому редакция КЛЭ не сумела дать методологически единого марксистского освещения ряда вопросов истории литературы и особенно советской во всем многообразии ее направлений и индивидуальностей.

За последние годы советское литературоведение стало глубже и многообразнее. В новых условиях общественной жизни, созданных партией, литературоведческая мысль повела плодотворное наступление на остатки вульгарно-социологических концепций, чуждых самому духу марксизма. Преодолевая ошибки, возникшие под влиянием культа личности Сталина, советское литературоведение создает все более многообразную и исторически точную картину литературной жизни.

Буржуазным историкам литературы совершенно чуждо представление о закономерностях литературного развития, они отрывают литературу от истории, от современной общественной борьбы. Так, Р. Поджоли в книге очерков о русских писателях «Феникс и паук» сочетает фрейдизм с формализмом и компаративизмом. Глеб Струве, Марк Слоним, Э. Браун. В. Леттенбауэр ставят под сомнение самое понятие реализма в истории русской литературы, отрицают связь русской литературы с передовыми освободительными идеями. Буржуазным фальсификаторам истории литературы противостоят статьи и книги советских ученых по важнейшим общетеоретическим и конкретно-историческим вопросам, основанные на глубоком анализе конкретного материала, на окончательном преодолении методологии вульгарного социологизма. В основе этой борьбы за методологию марксизма лежит подлинный социологизм, который является краеугольным камнем марксистско-ленинской критики. Вульгарный социологизм вреден не социологическим подходом, но вульгаризацией исторического анализа.

В свое время в заметках на книгу Шулятикова В. И. Ленин усматривал «карикатуру на материализм в истории» именно в том, что Шулятиков дает «вместо конкретного анализа периодов, формаций, идеологий голую фразу об «организаторах» и до смешного натянутые, до неверности нелепые сопоставления» 2. Борьба против «голой фразы» в советской литературной науке помогла преодолению многих ошибок, непродуманных оценок, абстрактных концепций. Вышли монографии о Пушкине, Салтыкове-Щедрине, Л. Толстом, Достоевском, в которых отброшена прямолинейная схема, улучшавшая идейно-творческий путь писателя или, наоборот, зачеркивавшая в целом, как то было с Достоевским, все его наследие.

Между тем, к нашему огорчению, следы ненаучного, поверхностного подхода к истории литературы, нивелировки различных явлений ощутимо дают себя знать в КЛЭ.

Во имя дурно понятой борьбы с вульгарным социологизмом, с схематическим и упрощенным подходом к литературе преподносится не менее далекая от действительных фактов и не менее упрощенная картина развития литературы, покоящаяся на подмене «конкретного анализа» той же «голой фразой». Хотят этого или не хотят авторы КЛЭ, но они чаще всего возвращаются к буржуазно-либеральному пониманию «народности», к неопределенным «общечеловеческим» категориям. Все это ведет к грубому искажению исторической правды в ряде заметок и статей КЛЭ. В газетных статьях в не столь отдаленное время народность получала такое неопределенное и расплывчатое истолкование, при котором уже не было разницы между Гоголем и Белинским, Тургеневым и Чернышевским, Горьким и Толстым. Цветистые панегирики и акафисты заменяли конкретно-исторический и объективный социологический анализ художественного наследия.

Знаменательно, что освещение деятельности представителей русского декадентства, символизма и тому подобных явлений приобретает в КЛЭ своеобразный уклончивый характер. Брюсов принадлежал к числу замечательных поэтов начала XX столетия, внесших серьезный вклад в развитие русской поэзии. Он прошел сложный и противоречивый путь от вождя символизма до строителя советской литературы. Но из этого не следует, что нужно оправдывать декадентские увлечения Брюсова, скрывать от читателя всю противоречивость его облика. В этом не нуждается ни сам Брюсов, ни читатель. Между тем в статье КЛЭ, вопреки исторической очевидности, настойчиво внушается мысль, что на всем протяжении его жизни, в начале и в середине творческого пути, Брюсов – только случайный попутчик символизма. Так и сказано: «Философско-общественная позиция Брюсова, его поэтика резко противоречили основным положениям русского символизма…» Оказывается, что его знаменитые сборники «Русские символисты» (1894 – 1895) только отмечены «сильным влиянием западноевропейского декаданса», более того, они как бы иллюстративная «хрестоматия различных приемов новейшей западной поэзии». Выясняется, что «даже в те годы Брюсову были чужды не только крайности декадентства, но самая поэтика символизма». Последующие его сборники 90-х годов тоже только «отмечены влиянием декаданса», уже в тот период Брюсов «предвидит неизбежность революции», дает «резкую критику буржуазного общества» и видит «реальную движущую силу будущей революции – пролетариат». Одним словом, Брюсов не вождь символизма, а чуть ли не пролетарский поэт, враждебный мистике, иррационализму, поборник классических традиций и т. п. А как быть с его субъективизмом и пренебрежением к действительности, произвольной экстравагантностью образов, с его импрессионистической поэтикой (например, брошюра 1899 года «О искусстве», предисловие ко второму выпуску «Русских символистов»), с проповедью антидемократических идей и яростной полемикой против Ленина в журнале «Весы» и со многим другим?

Да, Брюсов рационалист, но в 90 – 900-е годы он утверждает субъективизм познания, в искусстве видит самовыражение и «самопостижение» субъекта. Декадентски-импрессионистическая тематика преобладает в его статьях и в его стихах и прозе. Да, Брюсов осознает обреченность старого мира и видит растущую мощь рабочих («Городу», «Каменщик» и др.). Но он всем существом своим связан с буржуазной культурой и пролетариат представляется поэту враждебной стихийно-разрушительной силой. Все это сочетается у него с внутренней гуманистичностью, верой в торжество человеческого разума, неприятием мерзостей буржуазной жизни. Историк-марксист не должен скрывать всей противоречивости облика поэта, всей мучительной сложности его развития.

Пренебрежение социологическим подходом сказывается также в статьях о Белом, Блоке, Ахматовой, Волошине, о таких течениях, как акмеизм или «литература факта». Так, в заметке о Брике мы узнаем, что в теории и в лозунги «литературы факта», ничего общего не имеющие с коренными основами советской литературы, вкладывалось «положительное требование связи искусства с действительностью». Не менее показательно и то, что сборник «Пепел» Андрея Белого характеризуется следующим образом: в нем «запечатлены картины народной скорби… даны остро сатирические портреты власть имущих». Никто не отрицает значения этого поэта в истории русской литературы начала XX века, но это не изменяет того непреложного исторического факта, что символизм Белого экстатичен и мистичен, что борьба с буржуазным обществом и гражданская скорбь Белого, достигающая большой силы в «Пепле», сочетаются с реакционными тенденциями, с подменой социальной революции – «революцией духа», что мотивы крестьянской Руси связаны у него с неославянофильством и «почвенничеством». В «народничестве» Белого выразилась и его искренняя любовь к родине и крестьянству, и его надежды на «особую» крестьянскую революцию. Ведь именно в сектантстве видел он душу народную (см. «Серебряный голубь» и др.).

В ряде случаев авторы заметок КЛЭ уклоняются от точного определения классового, исторического содержания того или другого явления. Эта уклончивая критика не в традициях научного литературоведения. Нужно ли в статье о Вяземском, к примеру, умалчивать об аристократически-корпоративных установках Вяземского в 30-е годы, о его конфликте с Пушкиным и Белинским. Разве не характерна его статья о «Ревизоре» (1836) с ее отрицанием реалистической природы комедии и выпадами против Белинского? Или, например, в заметке «Антинигилистический роман» мы узнаем, что этот вид «общественно-политического романа» возник как идеологическая реакция на поражение освободительного движения в период первой революционной ситуации в России. Авторы антинигилистических романов «изображали новых людей эпохи – разночинскую молодежь, как «нигилистов», отрицающих нравственные устои, эстетические идеалы» и т. д. Как прикажете понимать этакую летописную заметку? Чья «идеологическая реакция», в чем ее суть, чем отличается сюжетика антинигилистического романа?

Антинигилистический роман – явление сложное и не однозначное. Нельзя смешивать, с одной стороны, Писемского, Лескова, Достоевского, Гончарова, и с другой, – Б. Маркевича, Клюшникова, Крестовского, Авсеенко. При всей общности тенденций, оголтелые реакционные писания последних носили черты резко выраженных дворянско-реакционных, шовинистических и черносотенных идей. Иное дело – Гончаров, с его ошибочным пониманием революционно-демократического движения. Ему в корне были чужды свойственные роману дворянской реакции (а не неопределенной и бессодержательной «идеологической реакции») идеи восстановления дворянства как единого класса, противостоящего «грязным махинациям полячишек и евреев». Избегая энциклопедической и научной точности классового определения даже таких явлений, как антинигилистический роман, авторы КЛЭ вынуждены пользоваться упрощенными объяснениями.

В каждом суждении энциклопедия должна исходить из всей совокупности исторических обстоятельств.

Вульгарные социологи крайне упрощенно толковали о классовости Писателя, отрицали объективную природу художественного мира. Но это не означает, что литературная наука должна отказаться от анализа классовой природы искусства. В работах В. И. Ленина раскрыта диалектическая связь классового и народного, классового сознания и объективного содержания художественного мира. Народность того или другого писателя определяется степенью и широтой отражения в его творчестве народного и освободительного движения на данном историческом этапе. Именно в этом смысл ленинской характеристики классовой природы творчества Л. Толстого и его же оценки русских просветителей. Без точного анализа эпохи, общественной и литературной борьбы немыслима оценка того или другого литературного имени и явления.

Хорошо, что в нашей критике стали смелее пользоваться категориями эстетического анализа. Но совершенно неверно, как это делается некоторыми авторами КЛЭ, вдаваться в иную крайность, подменяя анализ субъективистскими эстетическими оценками. В статьях об Ахматовой, Волошине и ряде других поэтов такие формулы, как «прозрачная, отточенная, законченная», «ясность и «вещность» образов», «зримые, вещественные образы» заменяют конкретно-историческую характеристику. Марксистско-ленинская методология требует, чтобы определение таланта писателя было неразрывно связано с анализом его направления, его места в литературно-общественной борьбе.

Неправильное освещение различных явлений модернистского толка, отказ от четкого и ясного отношения к противоречиям того или другого художественного явления сопровождаются в КЛЭ недостаточным вниманием к социалистическим традициям в истории художественного творчества. Но для правильного понимания современного искусства необходимо помнить его традиции. «Весьма важно, – говорил Н. С. Хрущев, – чтобы наше молодое поколение знало историю страны, борьбы трудящихся за свое освобождение, героическую историю Коммунистической партии, воспитывалось на революционных традициях нашей партии, нашего рабочего класса».

В этом смысле вызывает недоумение невнимание редакции КЛЭ к ряду явлений пролетарской литературы. Думается, что старая «Литературная энциклопедия» поступила правильно, дав в числе теоретических статей статью «Агитационная литература». Можно спорить о точности этого термина, но агитационная литература, несомненно, имеет все признаки особого вида литературной деятельности, и это отлично понимали Плеханов и Луначарский.

Следует сказать, что и методическая сторона издания не всегда соответствует элементарным требованиям, предъявляемым к энциклопедии. Бросается в глаза разнобой в подаче фактов, в типе заметок. Многие заметки написаны не профессионально, большинство справок имеет био-библиографический характер. В заметках нет того, что отличает одного писателя от другого, нет сжатой и лаконичной литературоведческой характеристики по существу.

Читатель часто не получает ясного представления о литературной позиции, своеобразии метода и стиля творчества писателей. В одних случаях в заметках сообщаются излишние биографические данные, в других нет самых необходимых сведений; в одних вся заметка – перечисление изданий, в других – не названы даже основные произведения. Разнобой в подаче материала, небрежность формулировок, непродуманность выбора данных свидетельствуют, что редакции КЛЭ не хватает четко разработанных и ясных методических, установок.

Мы не останавливаемся на многочисленных фактических ошибках и несообразностях; в печати и на обсуждениях о них уже говорилось немало. Нас интересовали прежде всего принципиальные методологические основы новой литературной энциклопедии. К сожалению, первый том энциклопедии, вышедший в историческое время большого творческого подъема нашей художественной мысли, не может служить образцом подлинно научного, марксистского изучения литературы. Наоборот, многие статьи этого тома по своим научным качествам стоят ниже книг и монографий, появившихся в последнее десятилетие. Субъективный подход к отбору имен, неверные характеристики в ряде статей, неумение раскрыть большие литературно-исторические процессы и связать творчество отдельных писателей с этими историческими движениями помешали редакции КЛЭ подняться на уровень достижений советского литературоведения.

Мы руководствуемся принципами марксистско-ленинского литературоведения, и поэтому суждения и оценки советской энциклопедии должны отличаться ясностью, прямотой, определенностью, научной объективностью.

  1. О зарубежных литературах в первом томе КЛЭ см. рецензию С. Тураева («Вопросы литературы», 1963, N 2).[]
  2. »В. И. Ленин о литературе и искусстве», Гослитиздат, М. 1957, стр. 492. []

Цитировать

Поляков, М. В ожидании второго тома / М. Поляков, В. Гура // Вопросы литературы. - 1963 - №5. - C. 208-217
Копировать