В краю волшебном ремесла

У Николая Рыленкова есть одно полемическое стихотворение, которое в известной степени предвосхищает наш критико-поэтический диалог. Я имею в виду стихотворение «Критик мой нахмурится сурово…». Предмет полемики – пейзажная лирика – служит отправной точкой и для этого стихотворения, и для моего резюме по поводу нового лирического цикла Рыленкова. Однако следует сразу же отметить отличие взглядов «хмурого критика» от моих личных убеждений. Впрочем, об этом я скажу в дальнейшем, а сейчас обращусь к упомянутым стихам, потому Что эти стихи, как в фокусе линзы, сосредоточили в себе существенные особенности творческого метода Николая Рыленкова. Итак, о чем же стихи «Критик мой нахмурится сурово…»?

В этом стихотворении Рыленков подытожил упреки, которые ему довелось слышать на протяжении многих лет.

Пишешь все пейзажи да пейзажи,

Луг в цвету, березку в поле дальнем.

Пусть все это мило, но нельзя же

Быть в наш век таким неактуальным! –

говорит «строгий друг» лирическому поэту. Поэт отвечает ему добродушной шуткой: мол, подобную «неактуальность» допускает и критик, когда идет – видимо, тоже по ошибке – с любимой в поля, когда он отыскивает ту самую березку, которую не устает славить поэт.

Иначе говоря, чувство природы живет, вопреки всем умозрительным построениям, в каждом человеке, и стихи поэта призваны развивать, утончать, совершенствовать это «вечное» чувство. Защиту пейзажной поэзии Николай Рыленков ведет давно. В процитированных стихах он иронизирует над незадачливым критиком: в добродушии поэта скрыто ощущение собственного превосходства, и ему представляется бесцельным занятием разъяснять «с ученым видом знатока» столь очевидные истины, как непреходящее обаяние природы, ее облагораживающее воздействие на современного человека и т. д. Но нередко в стихах и в прозаических выступлениях Рыленкова звучит досада, даже больше – нескрываемая обида на тех, кто стремится принизить пейзаж в поэзии, объявить его устаревшим, неактуальным, несозвучным с нашими умонастроениями, с нашей напряженной эпохой.

В «Страницах жизни» – предисловии, предпосланном однотомнику лирических стихотворений, – Рыленков вспоминает свою первую книгу избранных стихов «Дыхание». «Критика обошла ее молчанием, – скупо замечает поэт, но потом добавляет: – О лирике, да еще о лирике пейзажной, в то время не принято было говорить всерьез. Ее только терпели, как трудно искоренимый предрассудок, как живучий пережиток патриархальщины. А для меня отказ от пейзажной лирики был бы равносилен измене самому себе, нарушению своего нравственного долга перед теми, кто еще в детстве внушил мне любовь к неброской, задумчивой красоте природы родных мест».

В этом признании поэта содержится и его творческая декларация, хотя, может быть, к Рыленкову не совсем подходит громкое слово «декларация». Просто поэт говорит о пейзажной лирике как о личном призвании, как о своем нравственном долге перед земляками и односельчанами, шире – перед всеми читателями.

Действительно ли лирические раздумья – философски-созерцательны? А если даже это и так, то почему философская созерцательность – явление, которое несовместимо с высокой гражданственностью, почему поэт-созерцатель непременно плохой поэт?

В новом цикле Н. Рыленкова внимание читателей, вероятно, привлечет стихотворение «Средь стройных сосен и дубов плечистых…». Напряженный ритм нашей эпохи, стремительная смена впечатлений, которая достигается хотя бы невиданными прежде скоростями наших передвижений («Со скоростью звука живу» – Михаил Львов), наконец, обилие всевозможной «информации» – все это лишь предпосылки данного стихотворения Н. Рыленкова: о них поэт не говорит ни слова, но он подразумевает их. Только так и можно понять созданный в стихотворении образ «тишины». Но и другой вариант развития этой лирической темы – бегство утомленного, оглушенного грохотом вселенских городов человека в природу – тоже не приемлется поэтом. В природу, говорит он, «иду не для того, чтоб смыть усталость»; природа, несмолкаемая песня лета, которая живет с тишиной в ладу, которая в ладу с душевным настроем автора стихотворения, нужна ему для того, чтобы не забывалась в заботах дня несуетная душа красоты, чтобы, остановившись на миг, замерев перед лицом матери-природы, человек полнее и глубже воспринимал всю красоту окружающей действительности, красоту мира, в котором мы живем. Это «чисто» пейзажное стихотворение Н. Рыленкова вместе с тем характерно для его умонастроения, для его виденья жизни в целом. Если обратиться к многолетнему творческому опыту замечательного русского художника-пейзажиста, если взять вопрос шире, то мы сможем в какой-то степени выявить новую любопытную грань в общем процессе развития нашей литературы и, конечно, определить некоторые сильные и слабые стороны этого самобытного таланта.

Любовь к природе – всеобъемлющее, «вечное» человеческое чувство. Не случайно среди таких «вечных» лирических тем, как жизнь, смерть, любовь, поэзия, искусство, смысл и назначение человеческого существования, тема любви к природе, к матери-земле занимает одно из ведущих мест.

А. М. Горький в статье «О «Библиотеке поэта» (1931) определил характерные особенности понимания и трактовки этих тем в социалистическом обществе, вернул нашему литературоведению, нашей критике даже само понятие «вечных» лирических тем. Призыв Горького – решительнее, активнее изображать подчинение «стихийных сил» природы «силам нашего разума и воли» – является непреложной творческой программой для многих художников, соприкасающихся с темой природы, темой сельского бытия. Правда, Горький отнюдь не перечеркивал и те общие, традиционные принципы, из которых исходили и исходят художники-пейзажисты. Эти принципы в самых общих чертах сводятся к тому, что природа и миросозерцание человека, стоящего с ней лицом к лицу, должны быть слиты в одно поэтическое целое до поразительной прелести, как говорил Г. Успенский о Кольцове. Вот в этом слиянии, в этом постижении тайной души природы мы почему-то нередко видим намек на пантеизм, дуализм или другой оттенок философского идеализма, а поэтому предпочитаем отрывать природу от живущего в ней, принадлежащего ей, как часть принадлежит целому, человека, предпочитаем умалчивать о том, что «Вселенная не имеет ни цели, ни смысла вне сферы человеческой деятельности или деятельности других разумных существ». Эти слова я привел из статьи-ответа академика А. Прохорова американскому ученому Чарлзу Таунсу. Многие положения этой статьи могут быть соотнесены с проблемами и задачами, стоящими перед нашей поэзией. Я, например, тоже считаю, что перед художником, – имеется в виду современный художник, – как и перед его предшественниками, сокровенное общение с природой открывает безграничные творческие возможности.

Художник-пейзажист может ставить и решать острейшие общественные вопросы, продолжая – представьте! – оставаться «созерцателем» в своих лирических раздумьях и медитациях. Он может выражать свою морально-философскую интерпретацию Вселенной, принимая марксистское положение о том, что разумные существа – это часть Вселенной, высшее проявление материи.

Правда, иными доброхотами от эстетики он немедленно будет зачислен в «пассивные любомудры», но сама его поэзия от этого не проиграет. Не проиграет она и от того, что художник, созерцая ход небесных тел, не упомянет об искусственных спутниках земли, а поразится, например, такой «простой» и «вечной» мысли: в середине XX века «борьба» человека с пространством и временем вступила в свою решающую фазу, но эта фаза чревата подлинно трагическими коллизиями, ибо Вселенную «победить» невозможно, она беспредельна и никогда не может быть постигнута до конца. Художник может, наконец, сделать и более локальный вывод, тот, который сделал Л. Мартынов в стихотворении «Как все это случилось, в самом деле?..»:

Ты не свидетель! Ты, как говорится,

Виновник этих самых перемен.

Наша наука далека от вульгарно-социологического толкования проблемы «человек и природа», которым все еще грешат иные наши критические и литературоведческие опыты. Вот почему, возвращаясь к поэзии Н. Рыленкова, я хотел бы упор сделать на его пейзажную лирику.

Поиски слитности, единства, нерасторжимости, поиски гармонии между миром природы и миром человеческих отношений и чувствований занимают Рыленкова гораздо больше, чем картины «переделки природы». Рыленков хочет видеть и действительно видит Смоленщину не только глазами «телесными», но и сверх того глазами души своей, оком духовным, как говорили в старину. Он ставит перед собой вполне определенную задачу: