В контексте времени

Микола Ільницкий, На вістрі серця і пера. Про спадкоємність художніх ідей і новаторство в сучасній українській радянській поезії, «Дніпро», Киев. 1980, 263 стр.

Критические разборы Миколы Ильницкого интересны прежде всего своей всесторонней основательностью. В них нет ничего от импровизации, пусть и блистательной, ничего отдающего произвольностью толкований, сказанного под настроение, в пылу полемики. Только – отстоявшееся, проверенное, прочувствованное и многократно обдуманное.

Оставив, казалось бы, всякую заботу о занимательности, автор неспешно наращивает сложную вязь аргументации, логические звенья которой «пригнаны» так безукоризненно, что восприятие читателя невольно подчиняется этому последовательному движению. Давность интереса к объектам исследования, умение видеть литературный факт или явление в развитии, в социально-исторической обусловленности, самостоятельность оценок и толкований, органичность сопоставлений и ассоциаций, – во всем этом нельзя не ощутить естественно сложившуюся рабочую систему – качество, позволяющее судить об уровне профессионализма автора.

Эта единая система исследования отчетливо проступает в книге М. Ильницкого «На острие сердца и пера. О преемственности художественных идей и новаторстве в современной украинской советской поэзии». Книга состоит из статей о современной украинской поэзии, но воспринимается как целостная монография. Это единство обусловлено широким литературным контекстом, в который вписаны творческие портреты таких ярких поэтов, как Дмитро Павлычко, Борис Олейник, Иван Драч, Виталий Коротич, Микола Винграновский, Роман Лубкивский, а также тем немаловажным обстоятельством, что при всей своей индивидуализированности эти портреты входят в сознание читателя не только сами по себе, но и как обобщенный образ того поэтического поколения, которое заявило о себе в начале 60-х годов и которое ныне во многом определяет лицо украинской поэзии.

Прослеживая пути становления целого созвездия «шестидесятников», критик подходит к этой проблеме отнюдь не академически – ведь начало его собственной литературной биографии относится к тому же периоду. В книге М. Ильницкого ощущается непосредственная, живая «вращенность» автора в движение общелитературного процесса, его личная причастность к событиям тогдашней литературной жизни. Ощущение это рождается не из каких-либо прямых ссылок и лирических отступлений, их как раз нет (вспомним последовательное стремление критика самоустраниться с передних планов, чтобы ни в коей мере не отвлечь на себя читательское внимание), – его порождает точность воссоздания тех или иных особенностей общественной атмосферы, а также «двойное зрение» автора, когда взгляд «изнутри», вобравший все многообразие живых впечатлений, как бы корректируется взглядом с высоты временной отдаленности, помогающим в этом многообразии отделить истинное от мнимого, найти главные, плодотворные тенденции.

М. Ильницкий говорит об особенностях творческого самоопределения очень разных поэтов, раскрывает своеобразие, неповторимость художественной манеры каждого из них и в то же время указывает на общие их черты, общие закономерности поэтического развития, опираясь при этом на «сводный» опыт многонациональной советской литературы. Глубокое проникновение в социальный «подтекст» тех или иных литературных явлений помогает ему точнее выявить причинно-следственные связи, избежать схематизма, облегченности в их осмыслении. Легче всего было бы, например, бурный взрыв «новаторства» в украинской поэзии начала 60-х годов, не без вызова противопоставляемого понятию «традиционности», объяснить очередным перепадом изменчивой моды, жаждой обновления стиля.

Критик подчеркивает, что смена стилистических тенденций не может быть произвольной, что истинное, глубинное обновление поэзии началось в конце 50-х годов не с изобретения новых форм, а с нового мировосприятия, с новых тем, нового к ним подхода, с новых мотивов и настроений. И процесс этот был вызван переменами в атмосфере духовной жизни советского общества, целым рядом важнейших социальных факторов, в частности достижениями науки и техники.

Так, проникновение человека в космос сосредоточило внимание молодой украинской поэзии на проблемах мировых, вселенских, на поисках соответственно «глобального» образа. Иван Драч призывал спасать солнце от ножа убийцы в «модерном костюме», Микола Винграновский адресовал свою колыбельную «Европочке белой», «Афричке черной», как детям из одной колыбели – Земли, и это не было просто поэтической бравадой. Это был пафос гуманистический, искренний, но – и теперь это очевидно – порою слишком абстрактный, не всегда имевший достаточную опору в конкретной жизни, в сфере реальных человеческих чувств. Одним из первых осознал потребность надежнее опереться на земную твердь (в литературном плане – на живительную почву традиций) Борис Олейник.

Не случайно стихотворение, в лукаво-ироничной форме отразившее это немаловажное осознание, названо им с программной определенностью – «Стою на земле» Подобный поворот, означавший спад умозрительного космического энтузиазма, стал важной вехой на пути литературных ровесников Б. Олейника, повзрослевших, возвысившихся до понимания той истины, что жизнеспособность поэтической идеи зависит не только от ее «вселенской» устремленности, аи от силы «земного притяжения», означающей неотрывность от жизни родного края, истории его народа, стихии родного языка… Соответственно углубилось понимание поэтического новаторства.

Нельзя не согласиться с М. Ильницким, что самые заметные достижения поэтов, которым посвящена его книга, связаны именно с творческим развитием традиционных форм, с переходом от внешней, усложненности стиха к» истинно» сложности мысли и чувства, требующих для своего выражения простых и точных изобразительных средств. М. Ильницкий четко аргументирует мысль о том, что советскому искусству, эстетике социалистического реализма органически чуждо толкование литературных традиций на уровне одной лишь технологии, стихотворных форм, замкнутых в себе и не причастных к смыслу.

В этой связи критик раскрывает известную закономерность в первоначальном и последующем преломлении «космический» темы в поэзии М. Винграновского, И. Драча, В. Коротича. С течением лет их воображение тревожит уже не столько космос реальный, поверхностные приметы ‘ которого постепенно уходят за пределы стиха, сколько «космос души», и это несуетное беспокойство отражает традиционное стремление искусства понять человека в системе общих процессов жизни природы, как часть вселенной. Понять с учетом того нового, сегодняшнего знания, которым вооружили человечество успехи НТР, в частности космонавтики. Сплав вечного и быстротекущего – именно это соединение и позволяет, по мысли критика, остановить, запечатлеть в художественном образе современность.

Интересны раздумья М. Ильницкого о причинах тяготения нынешней поэзии к фольклору. Тенденция эта возникла, по его мнению, как защитная реакция, как противовес апологии техницизма, которая способствовала стандартизации поэтической метафоры, обезличенности самого поэтического мышления. Процесс этот вполне закономерен, и развитие его шло опять-таки в русле традиции, в украинской поэзии достаточно богатой, Не случайно обращение к фольклору у каждого талантливого поэта приобретает очень разный характер. И. Драч, например, отважился на сопряжение фольклорной символики с реалиями атомного века, – на стыках этих двух сфер, в результате причудливого смещения понятий, и возникает непривычный, подчас эпатирующий образ. В творчестве Б. Олейника фольклорное начало сказывается в особом, истинно народном мироощущении, в нравственной оценке людей и событий; в его стихах и поэмах находим глубокую психологическую интерпретацию фольклорных мотивов. Та же тенденция заметно проявляется в творчестве Д. Павлычко и М. Винграновского – в первом случае как тонкий отзвук народного песенного творчества, во втором – как очень органичный национальный элемент в самой стихии поэтического выражения.

Конечно же, эти особенности и ранее отмечала критика, но в той соотнесенности, которую выявляет М. Ильницкий, увиденные сквозь призму очень четкого сравнительного анализа, подробности эти как бы укрупняются, за их совокупностью открывается общность литературного явления. Обоснованным представляется также вывод критика о том, что с обращением поэтов к фольклору, с творческим переосмыслением фольклорных образов ныне связаны серьезные художественные достижения, хоть «самостоятельным сильным стилистическим, течением в поэзии фольклоризм все же не стал».

Умение сочетать всестороннее, объективное исследование литературного факта или явления с недвусмысленной определенностью вывода, вескостью итога – умение не простое. Оно свидетельствует не только об эрудиции критика, но и о самостоятельности его концепции.

Провинциализм мысли, замкнутая доморощенность представлений все еще нередки в нашей критике. И как часто проистекают они из неспособности к трезвому анализу и сопоставлению фактов! В манере М. Ильницкого сравнительный анализ, как уже говорилось, – одна из самых сильных сторон. При этом критик последовательно избегает прямолинейных, плоских противопоставлений.

Выявлению закономерностей развития украинской поэзии за последние двадцать лет помогают многочисленные аналогии, перебрасывающие мосты к опыту братских иноязычных литератур, причем широта охвата никогда не вырождается здесь в самоцель, формальные сопряжения. Удачное сравнение, подчеркивая и сходство, и различие, помогает точнее вычленить истинное в неоднозначном литературном потоке, показать своеобразие творческой манеры поэта. Скажем, непохожесть стиля Б. Олейника и И. Драча, резкое их отличие буквально искушают увидеть в этом несходстве некую антиподность, однако М. Ильницкий, как всегда, выбирает путь лишенного запальчивости, вдумчивого сопоставления. Никакого, пусть и завуалированного, лично-вкусового «или – или», – ведь цель исследователя не нахождение арифметически точного балла, призванного засвидетельствовать превосходство манеры того или другого поэта, а сравнительное выявление наиболее интересного и существенного в каждом из них.

В сущности, книга М. Ильницкого «На острие сердца и пера» – первый серьезный опыт научного осмысления интереснейшего этапа в развитии современной украинской поэзии. Даже те положения его и выводы, которые не поражают новизной первооткрытия, имеют самостоятельную, иной раз весьма характерную смысловую «подсветку». Точность аналитической «мозаики» в работах М. Ильницкого оборачивается целостностью картины, достоверностью масштабного изображения.

Говоря о сегодняшних признанных мастерах, их восхождение к творческим высотам автор неизменно осознает как трудный путь самовоспитания таланта, его самоочищения от всего наносного, легковесного, чужеродного. Благодаря такому подходу не только дается характеристика сложившейся поэтической манеры, но и прослеживается ее рождение. Отдавая благодарную дань истинным достижениям, критик не умалчивает о трудностях (и о потерях!) роста, но удивительное дело: даже когда он со свойственной ему прямотой говорит о неудачном экспериментаторстве, о явных творческих срывах, о досадных издержках той или иной художественной манеры, всегда, после самых нелицеприятных констатации, остается уверенность, что речь идет о поэте незаурядном, о таланте щедром и высоком, судьбой которого критик искренне и глубоко озабочен. Тон разговора, как уже говорилось, у М. Ильницкого всегда сдержанно-ровен, это, по выражению Е. Баратынского, тот «холод ума поверяющего», который необходим для беспристрастного поиска истины. Понимание невозможно без любви, без увлеченности предметом исследования, а что более, чем степень проникновения в поэзии «субстанцию незримую», свидетельствует об этом? Когда читаешь книги М. Ильницкого, неизменно рождается убеждение, что пишет он о том, что ему издавна и навсегда дорого.

Одним из наиболее удачных представляется мне раздел книги, рассказывающий о творчестве Павлычко – «Поэзия любви и ненависти». По мысли автора, фигура этого интереснейшего поэта является органическим звеном связи между поколением украинских классиков и теми новыми силами, которые пришли в литературу чуть позднее Д. Павлычко – в начале 60-х годов. Критик выводит творческую генеалогию Д. Павлычко из традиций революционной лирики украинских (и не только украинских) поэтов, отмечает то благотворное влияние, которое оказало на формирование его таланта поэтическое наследие Ивана Франко. Углубленность в сокровенные истоки сегодняшней зрелой манеры поэта помогает М. Ильницкому точнее постичь ее художественную природу, ощутить «франковский дух целенаправленного социального анализа» в способности Д. Павлычко осознать большую политическую тему как глубоко личную, в той резкой идейно-смысловой поляризации, которая отличает все его творчество. Путем очень точного, предметного анализа целого ряда стихотворений критик подводит читателя к выводу, что главная сила слова поэта заключается в прямоте высказывания, в естественности для него прямой публицистической инвективы. Хотя и это основополагающее качество не является застывшим, оно трансформируется со временем, приобретает новое, окрашенное философскими размышлениями, выражение. Вникать в эту тонко прослеженную критиком диалектику по-настоящему интересно.

Обращает на себя внимание (особенно по контрасту с уравновешенной, свободной от импульсивных «перехлестов» манерой разговора) весомость кардинальных заключений, их убежденная ответственность. Глубокая продуманность чувствуется, например, в утверждении критика, что «никто из ровесников поэта (Павлычко. – Л. Ф.) и его молодых талантливых коллег не создал еще такой стройной идейно-эстетической целостности, где бы сущность лирического героя пребывала в такой слитности с миром, в таком взаимопонимании со временем». Как видим, даже тогда, когда разговор идет по самому крупному счету, М. Ильницкий обнаруживает смелость суждений, их творческое первородство. Никакой суеты мысли, ничего скороспелого, не выверенного. Но в прогнозах, во всякого рода допущениях, спроецированных в будущее, критик осторожен. Пожалуй, иногда даже слишком. Так, утверждая, что космос как тема, порожденная конкретными техническими достижениями, переплетается в современной украинской поэзии с мотивами глобальности самоощущения лирического героя, который осознает себя элементом всего сущего, критик задается вопросом: какое преломление темы найдет в душе читателя больший отзвук? И тут же отвечает: «Напрасно гадать: человеческая душа открыта для всех ощущений». Это уж излишняя дань принципу объективности. Ясно, что речь идет не о простом тематическом «переплетении», а о прорастании темы новым, усложненным поэтическим качеством. И второе – безусловно интереснее. Самое существенное в поэзии Б. Олейника – целостность, внутреннее единство его творчества – исследует М. Ильницкий в разделе «Движение. Познание. Опыт» (этот же материал лег в основу более полной книжки о Б. Олейнике «На покой права не дано»). Отличительные черты манеры Б. Олейника трудно вычленить из контекста как отдельного произведения, так и всего созданного автором, они взаимосвязаны и в своей совокупности порождают то, что мы называем творческой индивидуальностью. Поэтому критик исходит из таких аналитических принципов, которые помогли бы уловить внутреннюю суть явления. Исходным и определяющим в осмыслении естества поэзии Б. Олейника становится для него личность лирического героя, та логика души, которая придает всему сказанному мировоззренческое и художественное единство. Путь поэта к высотам мастерства, несмотря на уверенную поступательность этого многотрудного восхождения, по мысли критика, все-таки являет собой длинную цепь преодолений, нелегкость которых еще более подчеркивает масштабы сделанного. Подобный угол зрения встречаем и в этюдах, посвященных творчеству И. Драча, М. Винграновского, В. Коротича, Р. Лубкивского. Правда, иногда испытанный прием не срабатывает, критик как бы «выдыхается» на подступах к главному. Так, из раздела «Расширяется оркестровка мира» яснее видно, как шел к себе сегодняшнему Иван Драч, нежели то, к чему он реально пришел, каково ем нынешнее творческое лицо.

Вопросы преемственности художественных идей и новаторства, хотя и являются главенствующими в рецензируемой книге, не исчерпывают ее содержания. Исследование М. Ильницкого, всесторонне осветившее еще мало изученный этап развития украинской поэзии, обозначившее ее новейшие тенденции, безусловно, является вкладом в наше литературоведение.

г. Херсон