В каком веке жил Державин?

У кого может возникнуть такой вопрос? Ведь Державин не какой-нибудь средневековый летописец, самое существование которого может явиться поводом для научных споров. И потому так удивило нас утверждение, что «как бы младенчески первозданное мировосприятие объединяет Аввакума и Державина, свидетельствуя о том, что они во многом порождение одного «века», предшествующего развитой, осознающей себя культуре» ¹.

Итак, Державин живет в одном «веке» с Аввакумом, то есть его еще не коснулись идеи Просвещения, он вполне во власти традиционно-религиозных, средневековых представлений, которые так талантливо излагал неистовый протопоп. Можно и, с нашей точки зрения, должно спорить с таким отождествлением Державина и Аввакума, но через несколько страниц мы убеждаемся, что спорить незачем, ибо В. Кожинов сам себя блистательно опровергает. О Державине, который только что был отдан в полную власть «младенчески первозданного мировосприятия», мы у того же автора узнаем, как «широко и ярко воплотилась «ренессансная» стихия в поэзии Державина, в таких его великих творениях, как «Бог», «Ода на счастие», «На смерть князя Мещерского», «Евгению. Жизнь званская», «Водопад»…» (стр. 296).

Так в каком же «веке» жил Державин, в какой духовной атмосфере возникали его произведения? В конечную пору русского Средневековья или в эпоху Ренессанса? Ответа на этот вопрос мы у нашего автора не найдем.

Возможно, что занимательное литературоведение проникло и в область методологии историко-литературной науки, ибо смелые предположения о совместном проживании Аввакума и Державина в одном «веке» находятся в статье, озаглавленной очень академично – «О принципах построения истории литературы (методологические заметки)».

Задача, которую призвана решить новая методология, представляется очень непростой. Надо (а для чего надо – мы скажем ниже) доказать, что русская литература XVIII века была простым продолжением русской литературы века XVII; ничего принципиально нового в русскую литературу она не внесла и вместе с XVII веком только готовила почву для того художественно-идеологического взрыва, который, по мнению В. Кожинова, произошел после 1812 года.

И прежде всего нужно доказать, что в России XVIII века не было просветительства, ибо если признать существование русской просветительской мысли в XVIII веке, то уже ни о каком отождествлении «века» Аввакума и «века» Державина говорить не приходится. «Допустим, – рассуждает В. Кожинов, – что в России XVIII в. была социально-эстетическая почва для возникновения классицизма. Но неужели можно всерьез говорить об объективных предпосылках просветительства в русской жизни XVIII в.? Ведь реальной почвой просветительства в Западной Европе было сознательное движение «третьего сословия», направленное против феодализма или его пережитков; то же самое следует сказать и о сентиментализме. Между тем в России XVIII в., конечно же, не было ничего подобного» (стр. 278) Верно, что в России XVIII века не было движения «третьего сословия», но его не было и в XIX веке, и появилось оно уже только в начале XX. Но была и остро ощущалась всеми мыслящими людьми, среди которых численно преобладали дворяне, крепостническая отсталость России, а если это так, то, значит, была почва для усвоения и переработки просветительских идей, среди которых центральное место занимала идея естественного равенства людей, идея, совершенно чуждая Аввакуму и его последователям. И наконец, чтобы появление русского просветительства в XVIII веке не оказалось «совершенно невозможным», напомним, что именно дворяне – декабристы – выступали как носители буржуазной революционности, как деятели первого этапа русской буржуазной революции, хотя, повторяем, движения «третьего сословия» в 1820-х годах в России не было.

По В. Кожинову, в России XVIII века не было «ничего подобного» и тем литературным направлениям, которые историки литературы в ней находят, то есть классицизму или сентиментализму, поскольку для них, как мы уже видели, не было «социально-эстетической почвы». Не будем касаться социальных предпосылок возникновения в России XVIII века классицизма, хотя существование русского абсолютизма в его просвещенной или полупросвещенной форме – факт, известный каждому школьнику. Рассмотрим, что В. Кожинов считает необходимой для него «эстетической почвой». Классицизм во французской литературе появился после Возрождения как его следствие, а «между тем, согласно общепринятой схеме, русский классицизм рождается как бы «на пустом месте», сразу после средневековой литературы» (стр. 283). Итак, все ясно, Возрождения в России XVIII века не было (в этом вопросе В. Кожинов согласен с «общепринятой схемой»), а если не было Возрождения, то и не могло быть классицизма, который непременно следует за Возрождением.

Согласимся на мгновение с В. Кожиновым и последуем за ним. По его убеждению, в русской литературе было свое Возрождение, которое он в основном относит к Пушкинской эпохе: «Пушкин и его соратники, закончив и доведя до высшего художественного совершенства вековое литературное развитие, начавшееся в эпоху Петра, окончательно решили те самые задачи, которые на Западе решила ренессансная литература» (стр. 294). Значит, после этого русского Возрождения должен был бы появиться и русский классицизм (выше мы видели, что классицизм мог появиться только после Возрождения), но «ничего подобного» (пользуясь выражением В. Кожинова) не происходит.

1. В. Кожинов, О принципах построения истории литературы (методологические заметки), в сб. «Контекст. 1972. Литературно-теоретические исследования», «Наука», М. 1973, стр. 289. Далее ссылки на это издание даются в тексте.[↩]