Узбекские народные сказки. Генезис и поэтика

Г. А. Джалалов, Узбекский народный сказочный эпос, «Фан», Ташкент, 1980, 271 стр.

Первые исследования особенностей узбекских народных сказок появились в отечественной фольклористике относительно недавно. Ибо само сколько-нибудь систематическое и планомерное собирание узбекских фольклорных произведений началось лишь в 20-х годах нынешнего столетия. Однако за короткое время, опираясь на лучшие европейские и русские традиции, узбекская фольклористика достигла известной зрелости, смогла поставить и большей частью разрешить целый ряд принципиальных вопросов, связанных с национальной спецификой узбекского фольклора. Этому во многом способствовали работы узбекских ученых-фольклористов – М. Афзалова, Б. Каримова, Х. Зарифова, К. Имамова. В этот ряд смело можно поставить и монографию Г. Джалалова «Узбекский народный сказочный эпос».

Автор не замыкает свои исследования в узконациональные рамки. Почти повсюду в его монографии ощущается широкий фон европейского и восточного устного народного творчества, на котором и становится очевидным своеобразие узбекской сказки. Приняв в своей монографии традиционное деление сказок на три группы (сказки о животных, бытовые и волшебные), Г. Джалалов проводит обстоятельный анализ каждой из этих групп в отдельности. Причем интересуют его прежде всего вопросы возникновения и становления этих жанров, их особенности.

Генетические корни узбекского сказочного эпоса, согласно устоявшейся в советской фольклористике течке зрения, Г. Джалалов видит в глубокой древности, в первобытных представлениях об устройстве мира. Само же «жанрообразование в фольклоре, – отмечает он, – связано, с одной стороны, с переосмыслением в реалистическом духе мифологических представлений, с другой – слиянием этих демократизированных представлений с чисто бытовой линией древней культуры» (стр. 55-56). Так, на основе тотемистических, анимистических и мифологических представлений людей первобытного общества возникают сказки о животных. Но, собственно, сказками они становятся, по мнению автора, несколько позднее, в результате существенного переосмысления древних мотивов, возникновения аллегории, с помощью которой в условиях социального неравенства и классовой борьбы сказки о животных становились иносказательным способом выражения идеологии и этики демократических слоев, их отношения к порокам классового общества.

Многие мотивы бытовых сказок восходят к древним мифам и легендам, основанным на дуалистических представлениях. Но и здесь они теряли «мистическую или ограниченно-племенную окраску и приобретали социально-общественный характер, отражая борьбу между представителями правящих и угнетенных классов» (стр. 61).

Подход к проблемам развития образов и мотивов узбекских народных сказок с позиций историзма – одно из бесспорных достоинств монографии Г. Джалалова. Основы развития узбекского сказочного эпоса он связывает с «ростом самосознания трудящихся», с «конкретизацией социальных объектов критики». В этой же связи рассматриваются обнаруженные автором и в сказках о животных, и в особенности в сатирико-бытовых сказках элементы народной смеховой культуры.

Обращение Г. Джалалова к работам и терминологии М. Бахтина представляется нам весьма плодотворным. Жаль только, что в нем нет широты и последовательности, которые помогли бы автору рассмотреть аспекты узбекской сказки, не нашедшие сейчас достаточного освещения в исследовании.

Остановимся в связи с этим несколько подробней на вопросе о происхождении различных «образов и тенденций народной насмешки, которую мы находим как в древнем фольклоре, так и в письменной литературе» (стр. 57). Г. Джалалов отвечает на него, исходя из дуалистических представлений первобытных людей, из борьбы двух начал (добра и зла) в древней мифологии. Переосмысление этих представлений в новых социальных условиях и породило, по его мнению, «средства и приемы иронии, иносказания, намека, насмешки». По-видимому, такой путь действительно имел место, но нам бы хотелось здесь напомнить еще об одном источнике «народной насмешки», вскрытом в работах М. Бахтина» Имеется в виду «ритуальный смех», который был «направлен на высшее: срамословили и осмеивали солнце (высшего бога), других богов, высшую земную власть, чтобы заставить их обновиться» ¹.

Еще одно попутное замечание. Объясняя происхождение сюжетных мотивов, связанных с поведением героя «наоборот» виденному или слышанному во сне или наяву» (стр. 64)» автор монографии обнаруживает генетическую связь этих мотивов с распространенным у узбеков (и у многих других народов) «обратным истолкованием снов», с представлениями об ином мире, где все «понимается наоборот», наконец, с «оборотной магией». Все это чрезвычайно интересно и в основном убедительно.

Однако, на наш взгляд, далеко не все проявления «наоборотности», рассмотренные Г. Джалаловым в узбекских сказках, имеют прямое отношение к указанным источникам. По крайней мере в анализируемой им сказке «Сорок небылиц в трех неправдах», где герой «рождается раньше своих родителей; ходит без головы, сует обе нош в один сапог, варит пищу к котле без дна» (стр. 64), эта «наоборотность» совсем лишена каких-либо магических оттенков. Пожалуй, здесь дают о себе знать элементы совершенно иного мироощущения, иного типа культуры, где подобная эксцентричность вовсе не несет в себе печати таинственности, потусторонности, но обладает особой притягательной силой, особым обаянием. А о существовании такой («народной смеховой») культуры у узбеков можно составить представление, обратившись к различным формам народных празднеств, к различным «площадным действам», сохранившимся в несколько измененном виде по сей день (например, современная узбекская аския – своеобразное соревнование острословов, «смехачей» ²). Все они насквозь пронизаны подобного рода эксцентричностью. И по-видимому, именно обаяние этой эксцентричности должно было помочь герою «Сорока небылиц» завоевать сердце шахской дочери.

В волшебных сказках, которым в книге посвящена специальная глава, внимание исследователя привлекает проблема так называемых «бродячих» или «мигрирующих» сюжетов. Г. Джалалов справедливо пишет о том, что на узбекский фольклор «сильное влияние оказало устное народное творчество древней Индии, Ирана, Египта и Азербайджана» (стр. 84). Влияние это не было непосредственным. Различные сюжетные мотивы приходили через образцы письменной литературы, а также вместе с народными книгами: «Двадцать пять рассказов Веталы», «Тысяча и одна ночь», «Калила и Димна», «Тутинома». Нельзя не согласиться с автором, что такое влияние свидетельствует о наличии древних культурных связей между народами Средней Азии и Индии. Вместе с тем процесс этот никоим образом нельзя расценивать как слепое заимствование. Существующие у других народов мотивы на узбекской почве приобрели специфический национальный колорит, стали выражением чаяний и надежд узбекского народа. Более того, в индийских книгах («Рассказы Веталы», «Калила и Димна») ощутимо влияние религиозных и философских взглядов, выражающих интересы правящего класса. По мнению автора, это связано с социальными задачами, стоявшими перед переводчиками и переписчиками. Узбекские же народные сказки освободились от этих позднейших наслоений, они глубоко демократичны.

Одна из популярных разновидностей волшебной сказки справедливо связывается автором монографии с именем полулегендарных исторических личностей. Таковы, например, сказки об Искандере (Александре Македонском). Проникновение этого образа в народный сказочный эпос Г. Джалалов объясняет влиянием древних легенд о знаменитом полководце и государственном деятеле, с одной стороны, и воздействием позднейшей письменной литературы (Низами, Навои) – с другой. В узбекских сказках, как показывает их анализ, проведенный автором книги, образ Искандера существенно трансформирован. Более того, он вовсе не занимал воображения создателей фольклора как исторически конкретный образ царя. И привлекала лишь «возможность через популярное лицо передать народные чаяния и надежды» (стр. 105).

Совершенно особый интерес в связи с поставленными вопросами представляет глава «Взаимосвязь и взаимовлияние сказок с другими жанрами узбекского фольклора». Тонкий и глубокий анализ позволил ученому обнаружить в структуре целого ряда дастанов характерные элементы волшебных сказок, что, безусловно, свидетельствует о сложном взаимовлиянии этих по существу различных фольклорных жанров. Важны и интересны наблюдения над своеобразным симбиозом сказок и загадок, сказок и пословиц, сказок и народных песен.

И все-таки здесь автор не всегда поднимается до высоты серьезных теоретических обобщений, подменяя их в некоторых случаях простой описательностью, констатацией. В какой-то мере это объясняется, по-видимому, недостаточной разработанностью данной проблемы в современной фольклористике. И этот раздел книги Г. Джалалова следует рассматривать как первые шаги в исследовании межжанровых взаимосвязей и взаимовлияний в узбекском фольклоре.

В кругу поднятых автором монографии вопросов специальное место отведено изучению структуры и поэтики узбекских волшебных сказок. Во многом используя методику функционального анализа волшебной сказки, предложенную В. Проппом, Г. Джалалов обращает внимание читателей на природу конфликта, его место в общей структуре произведения. Это в свою очередь приводит автора к рассмотрению так называемых «многосюжетных сказок», которые, по его справедливому утверждению, составляют большинство узбекских волшебных сказок. Взаимоотношения различных сюжетных линий в таких произведениях народного творчества выявляются через рассмотрение взаимоотношений конфликтов. Это позволяет вычленить в структуре многосюжетных сказок основные и эпизодические конфликты, которые соответствуют основным и дополнительным сюжетным линиям. Такая сложная структура сюжета обусловлена более поздним присоединением к «основе» дополнительных мотивов. Из всего этого складывается своеобразная гипотеза развития жанра узбекской волшебной сказки, предложенная Г. Джалаловым. Начальный этап этого развития связан, по его мнению, с «первичным накоплением арсенала корневых сказочных мотивов», в дальнейшем идет лишь «присоединение новых мотивов к прежней основе», остающейся в принципе устойчивой.

Одна из характерных черт поэтики волшебной сказки, в частности узбекской, – употребление традиционных сказочных формул. Монография Г. Джалалова являет собой начало исследования этого аспекта узбекских сказок. Различные типы традиционных сказочных формул, их роль в сюжете и композиции, их связи с идейно-художественными особенностями, контекстом и структурой узбекской сказки – все это обстоятельно изучено автором.

По широте и глубине затронутой проблематики книга Г. Джалалова стала поистине знаменательным явлением в узбекской фольклористике. Приведенное в ней обстоятельное и многоаспектное исследование узбекского сказочного эпоса целиком базируется на теоретических положениях, выработанных десятилетиями изучения многонационального фольклора нашей страны. Вместе с тем оно само становится важным подспорьем в дальнейшей разработке вопросов, связанных с изучением различных разновидностей народной сказки.

Автор подчеркивает лаконичность, поразительную отточенность слова в узбекской сказке. Тем досаднее становится порой некоторая небрежность его к собственному слову. Например, на стр. 56 читаем: «Формирование и развитие жанра сатирико-бытовой сказки, разумеется, связано не только с эпохой первобытнообщинного строя, корни жанра, несомненно, уходят в глубокую древность».

Буквальное толкование этой фразы, по-видимому, должно связать сатирико-бытовую сказку с эпохой допервобытнообщинных отношений. Пожалуй, самая спокойная читательская реакция на это – недоумение. Но, впрочем, и сам Г. Джалалов, как становится ясным из ближайшего контекста, вовсе не настаивает на этой мысли. Значит, дело в стиле.

Хотя это уже детали, которым, конечно, не умалить значения этого фундаментального исследования в узбекской фольклористике.

г. Ташкент

1. М. М. Бахтин, Проблемы поэтики Достоевского, изд. 3-е, «Художественная литература», М. 1972, стр. 214 – 215.[↩]
2. Отличительная особенность смеха аскии – это его всеобщность: смеются все, даже те, против кого направлена насмешка, – и всеохватность: объектом насмешки могут стать все без исключения. Смех аскии заразителен и богат оттенками.[↩]