Увлекательная наука библиография
В. В. Кунин, Библиофилы пушкинской поры, «Книга», М. 1979, 352 стр.
В книге В. Кунина два главных героя – Сергей Александрович Соболевский и Сергей Дмитриевич Полторацкий.
«Совершенно противоположные по характеру люди» (стр. 13), они имели тем не менее и много общего, что и позволило объединить под крышкой одного переплета два посвященных им монографических очерка. Сразу оговоримся, монографичны эти очерки скорее по объему, нежели по содержанию: вместо последовательного рассказа о героях выбрано несколько ярких эпизодов («сюжетов») из их жизни, причем выбор диктовался не состоянием источников, а ходом мысли автора. Достоинство этой вполне научной книги (каждый факт в ней подтверждается добросовестной ссылкой на источник) заключается и в том, что благодаря искусной композиции и глубокой продуманности в отборе материала она ставит перед читателем ряд извечных вопросов, прямо с заглавной темой исследования как будто и не связанных и данных в тексте вне акцентирования.
Соболевский и Полторацкий родились в одном году, оба всю жизнь отдали собиранию книг и библиографии. Оба успели напечатать немного: по нескольку десятков библиографических статей. Они принадлежали к одному кругу, дружили. Но наиважнейшим обстоятельством, объединившим героев, явилась для автора судьба их библиофильских и библиографических трудов и их самих. («Главная тема книги – библиофилия и судьба», – признается автор; стр. 307.)
«Получивший блестящее образование, наделенный поразительной памятью, острым умом и… несомненными деловыми качествами, на что употребил все это Соболевский? Наиболее распространенный ответ почти всех, кто обращался к его биографии: на пустяки, растратил впустую. В самом деле, – спрашивает автор, – кто измерит и кто определит ту пользу, которую принесло Пушкину, Лермонтову, Мицкевичу, Мериме, Глинке, Одоевскому… – этот список славных имен можно продолжать еще долго – общение с собирателем книг, незаконнорожденным острословом и «неизвестным сочинителем всем известных эпиграмм», как называла Соболевского поэтесса Е. П. Ростопчина?» (стр. 43). Если бы, уезжая из Москвы в 1826 году составлять «Записку о народном воспитании», Пушкин не получил от Соболевского в дорогу экземпляр знаменитой книги Радищева, неизвестно, попали бы в «Записку» отзвуки «Путешествия». (Тонко аргументированное и, на наш взгляд, весьма убедительное предположение о том, что этот эпизод, описанный позднее Пушкиным в статье «Путешествие из Москвы в Петербург», имел место именно осенью 1826 года, является одной из бесспорных заслуг В. Кунина.) Каким бы стал текст «Медного всадника», если бы запрещенную в России книгу А. Мицкевича не привез из-за границы Пушкину все тот же Соболевский, писавший, между прочим, одному из литераторов: «Я при вас как пружина в часах: ко всему подстрекну, ко всему приохочу…» (стр. 66)?
Полторацкий себя пружиной в чужих часах не считал, имея собственные планы. О масштабе их можно судить, например, по такому намерению: «составить полную, систематическую подробную российскую библиографию – библиографический список всем статьям, помещенным в русских журналах, словарь географический, статистический России, биографический русских писателей…» Естественно, что одному человеку выполнить этот план невозможно. И Полторацкий, по-видимому, хорошо сознавал эту невозможность. Тем не менее он посвятил несколько десятилетий своей жизни этому обреченному делу.
Автор пишет об отношении Полторацкого к критической библиографии: «Здесь был его мир, его царство, в котором то и дело сверкали новооткрытые золотые россыпи, возводились (увы, не часто завершавшиеся) грандиозные постройки; обнаруживались зияющие провалы и черные поступки недобросовестных людей… Он правил этим царством без малого семь десятилетий и многое в нем устроил по-своему – в своих понятиях о пользе и бесполезности, о добре и зле. Только вот разрушилось ли царство, ушло ли вместе с ним?» (стр. 300). Если Соболевский способствовал возникновению благоприятного творческого климата для современников, то Полторацкий делал то же для потомков. Колоссальные усилия, посредством которых он безнадежно пытался сдвинуть с места глыбу российской библиографии, не могли не облегчить труд идущих за ним библиографов (пусть даже и незнакомых с собранными им материалами). Таким образом, доля Полторацкого есть и в трудах В. Межова, А. Мезьер, А. Неустроева, Н. Лисовского, И. Масанова, Н. Смирнова-Сокольского, П. Беркова, К. Муратовой, в «Сводном каталоге русской книги гражданской печати XVIII века». «Будет она и в еще не созданной полной росписи содержания наших периодических изданий, в еще не составленном каталоге русских книг XIX века – во всем том, что еще предстоит сделать нашей библиографии.
В Отделе рукописей ГБЛ, в фонде С. Д. Полторацкого (ф. 233), хранятся собранные им подготовительные материалы для биобиблиографического «Словаря русских писателей». Здесь содержатся ответы на тысячи вопросов, волнующих исследователей русской литературы первой половины XIX века. Кто, например, может знать, какие анонимные и подписанные псевдонимами статьи в периодике принадлежат декабристу П. А. Муханову? Только Полторацкий1. В. Кунин убежден: «…Издание этого Словаря до сих пор не запоздало. Только надо издавать его в таком виде, в каком он был создан – это было бы сырье неоценимое (именно сырье!) для многих исследователей; такое издание, может быть, как никакое другое, дало бы представление о литературном и библиографическом процессе нашего прошлого века; это был бы памятник многим литераторам и среди них – собирателю материалов для «Словаря…» (стр. 309 – 310). С этими словами нельзя не согласиться – в справедливости их убеждает рецензируемая книга. Можно только добавить, что весьма полезно было бы также издать в серии «Труды отечественных книговедов», выпускаемой издательством «Книга», сборник избранных работ Соболевского.
Книга В. Кунина написана на добротной материальной основе – с привлечением большого числа малоизвестных публикаций и архивных материалов. Есть там, например, неопубликованное письмо В. Кюхельбекера к Соболевскому (стр. 36 – 37), а вот любопытный отрывок из письма Полторацкого к матери (1839): «…в Риме познакомился с молодым графом Виельгорским….Он был отличный образованнейший молодой человек и вдобавок большой библиоман; собирал все то, что только печатано о России, и составлял огромную библиотеку. Дал мне поручение покупать старинные книги о России. И я в Париже накупил ему на 4 тысячи, которые он собирался отдать мне после. Чахотка положила конец его любознательной и трудолюбивой жизни… Не идет мне требовать у них эти 4 тысячи» (стр. 238 – 239). Имеется в виду Иосиф Михайлович Виельгорский (1816 – 1839), приехавший незадолго до смерти в Рим, в свите наследника. Там он подружился с Гоголем, не отходившим от него во все время болезни и описавшим свои переживания в отрывке «Ночи на вилле». В одном из писем Гоголь восклицал: «Бедный мой Иосиф! один единственно прекрасный и возвышенно благородный из ваших петербургских молодых людей…» 2 Мы располагаем сравнительно немногими сведениями об этом друге Гоголя; цитированное же письмо Полторацкого рисует его с довольно интересной стороны. Книга В. Кунина вводит в научный оборот немало подобных свежих данных.
В заключение хотелось бы отметить, что заглавие книги «Библиофилы пушкинской поры», как нам кажется, слишком узко для рассказа о судьбе людей, доживших до 70- 80-х годов прошлого века.
«…Считается, что библиография – дело кропотливое и скучноватое, – пишет автор в «Предисловии», – библиофилия же – нечто вроде приятного развлечения. Соболевский и Полторацкий всей своей жизнью доказали, что, соединившись вместе, эти два рода занятий превращаются в увлекательный труд… Если читатель лишний раз убедится в том, что книги собирать не легко, а библиографией заниматься интересно, автор будет считать задачу выполненной» (стр. 13). Кроме этой задачи, как мы пытались здесь показать, В. Кунин выполнил еще одну: рассказал читателю о судьбе двух интереснейших людей пушкинского окружения, о судьбе их библиотек и научного наследия.