Уроки одной концепции
А. И. Мазаев. Концепция «производственного искусства» 20-х годов. Историко-критический очерк, «Наука», М. 1975, 270 стр.
Рецензируемая книга посвящена проблеме сложной и почти неизученной. Можно сказать, что в ней впервые концепция «производственного искусства» («производственничества») проанализирована и охарактеризована так полно. Освещение еще не изученных до конца теорий и эстетических концепций тех лет, когда закладывались основы советского искусства, шел сложный процесс становления новой художественной культуры, помогает не только глубже и правильнее понять начальный период развития советского искусства, но и достойно ответить разного рода советологам, которые, говоря о социалистической художественной культуре, приписывают «левому» искусству и его представителям непомерно большое значение, апологетизируют его, стремясь исказить реальный процесс развития художественной культуры Советской страны. Исследование А. Мазаева заставляет вспомнить и современные «левые» концепции буржуазного искусства, особенно те, в которых предметно-вещный мир приобрел значение самодовлеющей величины, обратиться еще раз к тем кризисным явлениям художественной жизни на Западе, в которых ярко выразились тенденции «овеществить» человека, помогает понять их несостоятельность и критически их оценить. Связь отдельных положений самой теории «производственничества», на которых останавливается автор, с проблемами прикладного искусства, технической эстетики и художественного конструирования, привлекающими к себе в последнее время все больше внимания, также определяет актуальность исследования.
Теоретическое осмысление концепции «производственного искусства» находится в тесной связи с кардинальными вопросами эстетики. Собственно, речь идет о путях развития искусства, его границах и возможностях, о формах связи искусства с действительностью и воздействия его на жизнь общества, о специфике новых видов эстетической деятельности, находящихся на стыке искусства и производства. Именно на эти вопросы пытались ответить создатели доктрины «производственничества». И в этом плане поучительны как их серьезные ошибки, так и некоторый позитивный опыт.
Автором собран и тщательно проанализирован обширный материал, значительная часть которого мало известна или, во всяком случае, не находится в активном научном употреблении. В свете ленинской критики Пролеткульта и футуризма, борьбы В. И. Ленина против забегания вперед и искусственного подталкивания сложного процесса развития художественной культуры А. Мазаев определяет «производственничество» как «своеобразную культурно-эстетическую параллель «левому коммунизму» (стр. 87).
Автором сделана успешная попытка разобраться в до сих пор не проясненном вопросе – в среде каких деятелей искусства возникла анализируемая концепция, кто из художников и теоретиков ее исповедовал, какие этапы в своем развитии она прошла. Исследователи обычно связывают концепцию «производственничества» прежде всего с представителями ЛЕФа, идейным ядром эстетической платформы которого она действительно была, и очень редко с Пролеткультом, деятельностью его художников и теоретиков. А. Мазаев справедливо полагает, что при таком подходе анализ и критика «производственничества» приобретают «несколько односторонний характер». Он обоснованно считает, что своим появлением концепция «производственного искусства» обязана прежде всего деятельности представителей именно двух вышеназванных направлений. «Искусство, истолкованное как производство материальных вещей, формирующих жизнь, искусство как моделирование самих форм общественной жизни – такова была общая программа Пролеткульта и «левого фронта», связавшая их в 1922 г. и получившая название «производственного искусства» (стр. 36 – 37).
Нельзя рассматривать любое явление культурной жизни, вырвав его из исторического контекста, и книга А. Мазаева написана с отчетливым пониманием этого важнейшего обстоятельства. Историзм в подходе к анализируемому явлению позволил рассмотреть максималистскую программу, сформулированную сторонниками «производственного искусства», как результат сложного социально-психологического комплекса, составленного «наполовину из приверженности революции и ее идеалам, наполовину из неверия и растерянности перед трудностями социалистического строительства» (стр. 83).
Стремление выявить и обнажить социально-психологические корни «производственничества» привело исследователя к необходимости анализа романтических настроений первых послереволюционных лет, особенно сильно заявивших о себе в пролетарской поэзии, основным содержанием которой в этот период стали идеи мировой революции, мирового коммунизма, преображенного труда. Воспевая и романтизируя труд, пролетарские художники поэтизируют и романтизируют само производство, орудия труда, машины. Своеобразная интерпретация хорошо знакомого специалистам материала под углом зрения интересующей проблемы расширяет наши представления о пролетарской поэзии послеоктябрьского периода. Это касается прежде всего анализа драматической эволюции романтического сознания в переходный период. Заметим только, что, говоря о пролетарской романтической поэзии, связанной определенным образом с эстетикой «производственного искусства», А. Мазаев имеет в виду прежде всего поэзию Пролеткульта. И здесь следовало бы автору сделать оговорку, ибо понятие «пролетарская поэзия» в первые послереволюционные годы было значительно шире и кругом пролеткультовских художников не ограничивалось.
Особое внимание исследователя справедливо привлекает фигура А. Гастева, одного из талантливых пролетарских поэтов, руководителя ЦИТа, энтузиаста научной организации труда, считавшего, что в трудные годы строительства нового мира необходимо подчинить человека принципам голой рационализации и «машинизма», что, естественно, обернулось полным игнорированием человеческой личности. «Позитивистскую ограниченность своего идеала, – верно замечает исследователь, – Гастев усугубил тем, что попытался оправдать его эстетически» (стр. 65). А. Мазаев стремится не только определить меру заблуждений этого преданного революции работника (что уже сделано в литературе), но и проследить источники «гастевского аскетизма».
Автор показывает, что отношение А. Гастева к поэзии и искусству как к деятельности иллюзорной, а посему и несоизмеримой с чисто практической и организационной работой, приводит его в этот период к уходу от поэтического творчества в мир техники и инженерии. Импульсом к такому решению послужил и «по-своему великий социальный ригоризм, вынудивший поэта перевести проблему художественной культуры в план голодных и раздетых» (стр. 67). Здесь и в дальнейшем исследователь обоснованно выступает против того, чтобы видеть в деятельности большинства сторонников «производственного искусства» нарочитое, преднамеренное искажение истины. Определенную притягательность ряда положений этой концепции автор усматривает прежде всего в обращении творцов «производственничества» к действительно актуальным и важным жизненным проблемам своей эпохи. Именно с напряженным историческим моментом в жизни молодой республики – переходом к нэпу – закономерно связывает исследователь распад пролетарского романтизма и кристаллизацию важнейших положений концепции «производственного искусства», столь ярко заявившей о себе в художественной и теоретической деятельности А. Гастева. Тонким и точным представляется следующий вывод: «Гастев – живой мостик от пролетарского романтизма к «производственничеству» как замкнутой в себе эстетической доктрины. Но он же и рубеж, отделяющий героическое мироощущение рабочего класса первых лет революции от его идеологической имитации деятелями Пролеткульта и «левого фронта» в данной эстетике» (стр. 69).
Большое место в исследовании А. Мазаева отведено выяснению эстетико-культурного и социологического аспектов «производственного искусства», содержательно освещена проблема взаимоотношений «производственничества» и ЛЕФа. Известно, что в качестве отправной посылки своей деятельности «левые» теоретики приняли тезис о полном тождестве устремлений своего художественного направления и задач и потребностей культурной революции. Исследователь вскрывает обстоятельства, которые способствовали рождению этой иллюзии, и констатирует сразу обозначившийся разлад между «левым» искусством и широкой аудиторией, который и заставил авторов этой концепции отказаться от прежней практики, увидеть возможность налаживания связей с массами в материально-эстетическом творчестве, в «вещном искусстве». В этом плане чрезвычайно интересно прослежена А. Мазаевым та эволюция, которую пережило само понятие «вещи», впервые введенное в обиход О. Бриком: ранний «вещизм»»левых» постепенно оборачивается растворением искусства в материальном труде, лефовский «вещизм» оказывается таким образом в явном противоречии с человековедческим назначением литературы и искусства.
Специалистов по советской литературе, конечно же, не может не заинтересовать, как излагается в книге позиция Маяковского в связи с анализируемой концепцией. Тут наряду с верными и тонкими наблюдениями есть и моменты, вызывающие возражения. Связь поэта с «производственничеством» бесспорна, как бесспорно и то, что нельзя отождествлять художественную практику Маяковского с теоретическими декларациями ЛЕФа. Автор книги это безусловно знает, более того – не раз это подчеркивает. Но, будучи настроен «на свою волну», он склонен ставить иногда слишком сильный акцент на «производственничестве» поэта, читать его произведения, многомерные по смыслу, имеющие широкий адрес и звучание, только в свете исследуемой проблемы. Действительно, поэзия Маяковского содержит и декларации, и немало прямых и опосредствованных отголосков теории «производственничества», но творчество Маяковского-художника неизмеримо богаче даже его собственных теоретических установок. Как верно писал В. Ковский, «попадая в поэтический контекст, эстетические формулы Маяковского начинают светиться всеми красками художественной образности, метафоризирующей и размыкающей границы локальных значений» 1. (Попутно замечу, что в этот раздел книги А. Мазаева вкралась досадная опечатка: сатирическое стихотворение Маяковского «Гимн судье» названо «Гимном судьбе», – стр. 128.)
В исследовании А. Мазаева впервые столь полно раскрыт вклад каждого из, теоретиков «производственничества» (О. Брика, Н. Чужака, Н. Лунина, А. Гана, Б. Арватова) в разработку этой теории, проанализированы и прояснены многие парадоксы, связанные с ней. Оригинально истолкованной представляется нам метаморфоза, происшедшая с кубо-футуризмом, анализ его самодвижения к «производственничеству»; «кубо-футуризм, пожелавший приносить революции экономическую пользу, превращался в некое вывернутое иноподобие себе» (стр. 119). По-новому представлен в исследовании феномен «труда» в эстетике ЛЕФа и целый ряд других положений. Однако анализ концепции «производственного искусства» определенно выиграл бы, будь он включен в контекст эстетических споров 20-х годов. Содержание ряда наблюдений и выводов давало автору возможность спроецировать их на современный художественный процесс. Жаль, что А. Мазаев не нашел нужным, вопреки собственному заявлению (стр. 41), подробней остановиться на вопросе о влиянии «производственников» на развитие современной технической эстетики и художественного конструирования. (Об этом лишь скупо говорится в связи с анализом обоснования Б. Арватовым отличительных признаков и особенностей нового вида материально-художественного творчества, приближающегося к явлению, называемому сегодня дизайном.) Работа А. Мазаева убедительно свидетельствует о том, что сущность порожденных революцией принципиально но
вых отношений между художественной культурой и обществом была неверно понята теоретиками, выдвинувшими и пропагандировавшими концепцию «производственничества», и их субъективно искренняя попытка создать искусство, максимально участвующее в конструктивной работе пролетариата, сблизить его с повседневной практической деятельностью в целом не состоялась. Проведенный автором концептуальный анализ одного из сложных явлений художественной жизни 20-х годов, несомненно, заслуживает серьезного внимания литературоведов, критиков, эстетиков.
г. Донецк
- »Поэт и социализм. К эстетике В. В. Маяковского». «Наука», М. 1971, стр. 39. [↩]
Статья в PDF
Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №1, 1977