Уроки армянской древности
Ваче Налбандян, Уроки армянской древности, «Советакан грох», Ереван, 1985, 302 с.
Так называется книга Ваче Налбандяна, посвященная древнеармянской литературе. Это название, думаю, избрано не случайно, не ради «красоты». Это значит, что рассматривается живое наследие веков, то, что сегодня не просто предмет занятий специалистов-филологов, а элемент нашей духовной жизни, истоки новой нашей культуры.
Статьи В. Налбандяна, собранные в этой книге, охватывают некоторые важнейшие вехи древнеармянской литературы от ее зарождения и до последнего крупного представителя– Саят-Новы. Первая статья– о Месропе Маштоце– создателе армянской письменности, поэте и проповеднике. Его роль неповторима и уникальна в армянской истории. Армения теряла государственность, была разделена на две части– западную, которая находилась под властью Византии, и восточную, подвластную Ирану. В. Налбандян, привлекая обширный материал, обрисовывает тот исторический фон, на котором разворачивалась деятельность Месропа. Армянская церковь причислила его к лику святых– в этом акте отразилось, прежде всего, всенародное признание его великих заслуг. Маштоц дал народу незаменимое оружие. Именно высокоразвитая письменная и вообще духовная культура сыграла важнейшую роль в том, что армянский народ выжил и внес свою достойную лепту в сокровищницу мировой культуры.
В. Налбандян приводит любопытные факты, свидетельствующие о преклонении перед книгой, перед письменами, которое было столь характерно для армянского средневековья: книги ведь были и заветом отцов, и словом божиим… «…В силу создавшейся обстановки судьба армянского народа решалась не только в самоотверженной борьбе воинов на поле брани, но и в значительной степени в стремлении народа сохранить свой национальный облик, свой язык, свою самобытную культуру, национальные традиции, верования и т. д.» (стр. 11).
Вот это духовное начало, компенсировавшее отсутствие или недостаточность начала материального (в данном случае– государственности) в течение многих веков,– может быть, один из главных уроков армянской истории и армянской литературы,– доказывает исследователь в работе о Маштоце.
Впрочем, V веку (а Маштоц создал армянские письмена в начале V века) посвящена не одна статья. Это было удивительное время. С одной стороны, Армения окончательно теряла государственную независимость, а с другой– это было время неповторимого расцвета армянской литературы, и в первую очередь– исторической прозы. До конца века были написаны «Истории» и другие труды Корюна, Езника Кахбаци, Егишэ, Мовсеса Хоренаци, Агатангехоса, Павстоса Бузанда, Лазара Парбеци и др.
Все эти произведения были проникнуты не только страстной религиозностью, но и горячим патриотизмом. Они были удивительно не похожи друг на друга, и В. Налбандян указывает одну из причин этого разнообразия в статье «К вопросу о роли античных, византийских и местных традиций в становлении национальной литературы».
Армянская литература формировалась под влиянием различных факторов, среди которых автор выделяет народно-фольклорные, античные традиции и влияние Священного писания. Он, несомненно, прав, заключая статью словами о том, что проблема «весьма сложна и требует новых изысканий, новых комплексных исследований» (стр. 55).
Такие исследования должны углубить наши знания не только об особенностях национальной литературы, но и о ее взаимосвязях с другими литературами и культурами, о ее месте в мировой литературе. Для этого надо пойти вглубь, от сбора внешних фактов перейти к изучению поэтики и структуры художественных феноменов. Скажем, мало констатировать, что Мовсес Хоренаци, которого прозвали «отцом армянской историографии», не только учился в Греции, изучал древнегреческую литературу, восхищался ею, называя Древнюю Грецию «матерью знания»,– надо показать влияние древнегреческого «строгого» стиля на его мышление и поэтику.
В. Налбандян занимает плодотворную позицию, считая, что литература V века– это и художественная проза, и историография одновременно. Без такого подхода невозможно правильно понять закономерности развития нашей литературы. С этих позиций и написана статья о поэтике Егишэ– выдающегося писателя V века, автора прославленной книги «О Вардане и войне Армянской». Если, скажем, «История Армении» Хоренаци, как уже говорилось, отличается истинно античной строгостью, то труд Егишэ– вдохновенный гимн самоотверженной борьбе национального героя Вардана и его соратников («варданидов») против персидских захватчиков. Здесь уже, в отличие от книги Хоренаци, сказывается сильное влияние Священного писания. Как отмечает В. Налбандян, еще М. Абегян обратил внимание на слово, которым Егишэ характеризует свой труд– «чарагрел»; слово это означает– риторическое писание, повествование. Развивая этот тезис классика арменоведения М. Абегяна, В. Налбандян описывает риторические элементы сочинения Егишэ, показывая, что его страстное искусство сродни не столько мастерству античных риторов, сколько традициям христианской патристики. Принципиально важно также, что Егишэ говорит не просто о религиозной войне, а о войне, имеющей целью свободу, духовную и государственную, родной Армении. Эти взаимосвязанные и взаимодействующие аспекты– патриотический и религиозный– очень характерны для труда Егишэ. Особенно важно то, что В. Налбандян называет высоким лиризмом. Вот уже 1500 лет многие изречения и целые куски из творения Егишэ звучат в устах народа, не теряя своей вдохновляющей силы.
В одном пункте, думаю, нельзя согласиться с ученым. Он (правда, вскользь) говорит о влиянии народного эпического искусства на стиль Егишэ. Сходные моменты, возможно, и есть. Но в принципиальном плане вряд ли есть основание говорить о таком влиянии. Стиль и поэтика Егишэ основываются на «культурном», книжном языке. Библия и народный эпос не отрицали друг друга, но шли параллельно, не влияя друг на друга, особенно в V веке, когда христианство еще только-только овладевало умами и сердцами людей в Армении. Можно и нужно говорить о сильном, имеющем принципиальное значение влиянии устного слова, народного эпического мышления на стиль Павстоса Бузанда, что, кстати, делают В. Налбандян и другие специалисты. Но своеобразие и обаяние Егишэ, думается, в другом– в изысканно чистом, вдохновенном, высоком его стиле.
В отдельных статьях представлены жизнь и творчество Нерсеса Шнорали (Благодатного) и Саят-Новы.
Нерсес Шнорали был крупнейшим представителем армянской культуры XII века. Жил и творил он в Киликии, которая в результате сложных исторических процессов стада последним оплотом армянской государственности и пала в XIV столетии под ударами сельджуков и крестоносцев. Киликийское армянское царство просуществовало сравнительно недолго, но сыграло Важнейшую роль в культурной и политической истории армянского народа. Здесь действовали целые школы писателей, художников-миниатюристов, архитекторов и т. д. Нерсес Шнорали вырос на этой почве. Он был отпрыском большого и прославленного княжеского рода Пахлавуни. В раннем детстве вместе с братом принял духовный сан, в дальнейшем заменил брата на троне католикоса киликийского. Но какой интерес был в этом религиозном деятеле к мирской жизни, как близко к сердцу он принимал заботы мирян, государственные дела! Он многое сделал для сплочения армянского дворянства, примирения враждующих феодальных домов.
Литературное творчество Шнорали ярко отражало политические интересы армянского народа. Одно из его ранних произведений– поэма «Сказ в стиле Гомера о Гайканском (то есть армянском.– А. Е.) народе», в которой молодой поэт обозревает историю своего народа. «Для Шнорали история, прошлое народа– не отвлеченные понятия… он… воспринимает историю с позиций современности, стремится поставить ее на службу жгучим проблемам настоящего и будущего» (стр. 215),– справедливо пишет В. Налбандян. Но, конечно, шедевром светской поэзии Шнорали была поэма «Элегия на взятие Эдессы». Это была высокая поэзия, и именно в таком качестве элегия стала одной из вершин армянской патриотической поэзии. Речь здесь идет о падении Эдессы под ударами арабов. Но в поэме фигурируют и столица павшего багратидского армянского царства Ани, и вся осиротевшая Армения. Шнорали оплакивает их судьбу. Этот мужественный плач– скорее всего призыв к сопротивлению. В поэме так тонко переданы человеческие переживания, горе, боль за погибших, что мы можем говорить о новом качестве изображения человека. Несомненно, прав В. Налбандян, когда пишет: «После Нарекаци это было поистине откровением, выражением нового отношения к человеку, к его духовному миру, к самой ценности его личных переживаний» (стр. 226).
Саят-Нова, великий поэт-ашуг, не перестает привлекать внимание специалистов. С того времени, когда в 1852 году тифлисский врач Г. Ахвердян издал сборник его песен, не утихает интерес к его творчеству и жизни. Саят-Нова жил двести лет тому назад, но его песни живы до сих пор, его стихотворения не теряют своей свежести. Он творил на трех языках Закавказья– на родном армянском, грузинском и азербайджанском. Его творчество в огромной степени было порождением жизни Тбилиси XVIII века– этого удивительного города, где бок о бок жили представители разных народов Закавказья…
Творчество Саят-Новы, с одной стороны, было завершением средневековой армянской лирики, а с другой, впитало в себя многое от грузинской и азербайджанской словесности (каждая из этих литератур с полным правом рассматривает его в общей цепи своего развития). «Опираясь на достижения национального художественного мышления, в частности, на достижения армянской средневековой поэзии, а также фольклора (не только армянского, но и грузинского и азербайджанского), с успехом продолжая традиции средневековой лирической поэзии, одновременно творчески усваивая и развивая на национальной почве наиболее ценные элементы восточной ашугской поэзии в целом, выдающиеся мастера армянского поэтического искусства, и в первую очередь Саят-Нова… освободили армянскую поэзию от стягивающих ее чужеродных уз и направили ее по пути национального развития» (стр. 272). Так характеризует В. Налбандян роль Саят-Новы в развитии армянской ашугской поэзии (которую здесь же верно характеризует как разновидность поэзии, развивающейся «между» устным и письменным творчеством).
В. Налбандян дает общий обзор работ о Саят-Нове (выделяя среди них книгу Паруйра Севака), а также характеристику того периода армянской истории и армяно-грузинских отношений. К поставленным проблемам автор подходит трезво, осторожно, не поддается эмоциям и расхожим представлениям. Кое-кто решил, что раз Саят-Нова был талантливым ашугом, значит, он получил хорошее образование, знал предыдущую армянскую литературу и т. д. Исследователь настаивает: поэт не получил систематического школьного образования, соглашается со словами Г. Ахвердяна о том, что Саят-Нова грабара (древнеармянского языка ) не знал, грамматики не учил (стр. 239). «Главной школой одаренного юноши была жизнь» (там же).
В этой работе В. Налбандяна особого внимания заслуживают страницы об отношениях армянского и грузинского народов в ту пору. Каковы бы ни были сложности в этих отношениях, народы-соседи очень часто волею истории стояли плечом к плечу против многочисленных общих врагов, и в XVIII веке многие деятели армянского освободительного движения свои надежды связывали с грузинским царством. Творчество Саят-Новы стало поэтическим символом армяно-грузинского сотрудничества и дружбы.
Книга В. Налбандяна и по материалу, и по манере изложения вызовет, думаю, интерес у русского и всесоюзного читателя и даст ему достаточно полное представление о некоторых важнейших этапах развития древней армянской литературы.
г. Ереван.