№6, 1959/Обзоры и рецензии

Упрощение – не метод анализа

 А. А. Сахалтуев, Повесть Л. Н. Толстого «Хаджи-Мурат», Тульское книжное издательство, 1958, 36 стр.

«Хаджи-Мурат» – одна из самых ясных, простых и вместе с тем самых сложных повестей «позднего» Толстого. Она ясна, ибо складывается из великолепных реалистических картин, проста, ибо всю ее пронизывает противопоставление деспотизма и его жертв, смерти и жизни. Но именно потому, что эта повесть так гармонична и художественно совершенна, надо вникнуть в каждый оттенок, не упустить ни одного штриха, чтобы вполне охватить мысль художника. Всякая односторонность или поспешность могут привести к искажению толстовского замысла.

Это относится в особенности к образу Хаджи-Мурата. Не раз уже этот образ толковался как иллюстрация к тем или иным представлениям о мюридизме: одни черты его выделялись и гиперболизировались, другие – стыдливо отодвигались на дальний план. И получалось нечто весьма далекое от намерений Толстого.

Такая односторонность была доведена до карикатуры в заметке В. Токарева, помещенной в журнале «Литература в школе» (1953, N 4). Автор относил Хаджи-Мурата к деспотам, к врагам «и русского и своего народа» и называл его не иначе, как «властолюбивым наибом», «временщиком», «хищником». «Вопреки утверждениям некоторых литературоведов, – замечал В. Токарев, – Хаджи-Мурат мало выигрывает от сравнения с холодным политиканом, мучителем народа Шамилем».

Может показаться, что автор рецензируемой брошюры А. Сахалтуев очень далек от подобных суждений. Он видит в Хаджи-Мурате не «временщика» и «хищника», а «одного из вожаков горцев в борьбе против насилий самодержавия», «талантливого полководца, которому Шамиль был обязан многими удачными военными операциями». Эта характеристика равно относится и к историческому, и к толстовскому Хаджи-Мурату; а вот что сказано непосредственно о герое повести: «В своих поступках Хаджи-Мурат во многом движим личными чувствами: жаждой мести, мечтой о власти, но это проявляется у него очень непосредственно, почти подетски. Вместе с тем объективно Хаджи-Мурат оказывается одним из руководителей народно-освободительной борьбы» (стр. 9).

Такой подход к повести, однако, мало чем отличается от подхода В. Токарева. Минус заменен плюсом, вот и вся разница. В некоторых же отношениях – как это ни парадоксально – В. Токарев оказывается ближе к истине, чем автор рецензируемой брошюры.

В его заметке по крайней мере приводится отзыв о Хаджи-Мурате одного из русских солдат (гл. V повести): «Сколько душ загубил, проклятый, теперь, поди, как его ублаготворять будут…» А. Сахалтуев умолчал об этих словах. А ведь в них – толстовское отношение к тому, что он называет «удачными военными операциями». Не случайно, когда кто-то на обеде у наместника рассказывает о двадцати шести пленных, убитых по приказу Хаджи-Мурата, это встречают небрежно снисходительным: «Что делать! Ala guerre comme a la guerre».То, чего не прощают солдаты, легко забывается в «свете».

Но В. Токарев несколько поторопился объявить Хаджи-Мурата «хищником». Работая над повестью, Толстой записал: «Я в первый раз ясно понял ту силу, какую приобретают типы от смело накладываемых теней». Эти слова – ключ к образу Хаджи-Мурата. Герой повести с его доброй, детской улыбкой резко противопоставлен деспотам, но в некоторых сценах и сближен с ними. Он воплощает для Толстого энергию и силу жизни, но и сам порой оказывается губителем жизни.

«Теневые эпизоды», которые опасливо обходит А. Сахалтуев, не только не сводят на нет определенность образа, но подчеркивают эту определенность. Мечты о покорении Кавказа, как и все, что напоминает в толстовском герое о жестоком наибе и расчетливом дипломате, заслоняются сто решением: «или умереть, или освободить семью». Судьба Хаджи-Мурата складывается так же неотвратимо трагично, как судьба солдата николаевской армии. Но дерзость, с которой герой бросается в безнадежную для него битву, позволяет Толстому сблизить его с легендарным Гамзатом, так же яростно, «до последнего» сражавшимся с войсками русского князя.

В аннотации к брошюре А. Сахалтуева сказано, что автор «подробно рассматривает историю создания повести…» Но в брошюре нет объяснения того, как создавался образ Хаджи-Мурата, нет анализа вариантов. В вариантах Толстой исследует возможности, заложенные в герое (отчасти и не развернувшиеся): в одних набросках Хаджи-Мурат прежде всего лихой джигит, в других – религиозный фанатик, в третьих акцент сделан на его нравственной слабости.

Если, подобно А. Сахалтуеву, видеть в толстовском герое лишь «вожака горцев», – все эти пестрые и противоречивые варианты попросту необъяснимы.

Исследуя разные возможности, Толстой стремился увидеть в Хаджи-Мурате тип, цельный характер. Это особенно заметно в поздних вариантах: «Красивый и цельный тип настоящего горца», – сказано в одном; «Хаджи-Мурат был один из тех людей, который, когда брался за какое-либо дело, весь отдавался ему», – в другом. В окончательном варианте то, что противоречило основной характеристике, было либо сохранено, как «тени», либо вовсе снято. В частности, сняты были те штрихи, которые рисовали Хаджи-Мурата образцом любви к ближнему, – совсем в духе толстовского учения: «Он ходил просить прощения у старика Джемала, над которым все смеялись в ауле; подарил своему врагу кинжал в серебре и черкеску…»

Истолкование, которое А. Сахалтуев дал образу Хаджи-Мурата, достаточно произвольно. Но что же сказать о его истолковании образа Шамиля? «…в литературе о «Хаджи-Мурате», – говорит автор брошюры, – часто утверждают, что Шамиль, выведенный в повести, – это представитель восточного деспотизма. Однако характер образа имама, данного Толстым, не подтверждает такую версию. Шамиль показан писателем как руководитель борьбы горцев против насилий царской администрации» (стр. 10).

Эта точка зрения действительно необычная: с неменьшим основанием можно было бы доказывать, что Наполеон (в «Войне и мире») показан Толстым как руководитель французской армии. А. Сахалтуев чувствует здесь что-то неладное и спешит с разъяснением и оговоркой: «Правда, имам Чечни и Дагестана обрисован только в одной главе (XIX) и без особой к нему симпатии со стороны автора, так как является обидчиком Хаджи-Мурата, но он дан очень естественно, живо, хотя и не всесторонне».

Правильно, не всесторонне. Но если уж говорить о том, как Он показан, то всякому, кто читал повесть, ясно, что этот образ создан теми же приемами, что и образ Николая I. Толстой сближает этих персонажей, представляющих, как он не раз говорил, европейский и азиатский деспотизм и в главном, и в деталях: у обоих внешняя, подчеркнутая скромность лишь усиливает «впечатление величия», которое они желают и умеют производить; оба прохладно относятся к религии и приписывают свои мысли внушениям свыше; обоих отличает обдуманная жестокость, фарисейски выдаваемая за простую справедливость. Словом, образы Николая и Шамиля созданы одним способом – это знаменитое толстовское «срыванье всех и всяческих масок».

Подвергая сомнению установившийся (и вполне резонный) взгляд на образ Шамиля, А. Сахалтуев ни слова не говорит и о параллелизме (толстовское выражение) как композиционном принципе. Известно, что вся повесть построена на этом принципе: деспоты, стоящие во главе столь разных обществ, как бы повторяют друг друга; судьбы Хаджи-Мурата и солдата Авдеева тоже сближаются. Это черта мышления Толстого в повести; в вариантах сближение деспотов и их жертв проводится еще обнаженнее. «Слава Богу… развязала меня Царица Небесная, – говорит солдат перед смертью. – Ведь я нынче ночью бежать к Шмелю хотел». Не замечая этого параллелизма, А. Сахалтуев лишает себя возможности сказать что-либо дельное о композиции повести и, главное, понять мысль Толстого.

О литературном уровне этой брошюры можно судить по таким образцам: «Толстой… пишет о жестокости и бессмысленности войны против людей, в том числе кавказских горцев…» (стр. 6); «Николай не только развратен, но и жесток» (стр. 13); «Психологический портрет Николая дополняется его огромным самомнением» (там не); «…демонстрация Каменевым отрубленной головы Хаджи-Мурата снижает интерес читателя к фабульной стороне…» (стр. 25).

У тех, кто ее прочтет, брошюра А. Сахалтуева не создает представления о повести Толстого. Будем надеяться, что это последняя попытка предвзятого и произвольного истолкования «Хаджи-Мурата».

Цитировать

Ландор, М. Упрощение – не метод анализа / М. Ландор // Вопросы литературы. - 1959 - №6. - C. 234-235
Копировать