«Умственная оргия». Ф. М. Достоевский и тверские либералы

1

В апреле 1859-го, после четырех лет каторги в Омске и пяти с половиной лет военной службы в Семипалатинске, Достоевский был помилован и восстановлен в дворянском звании. Ему было позволено вернуться в европейскую Россию, но с обязательством «жительствовать в отставке в Твери»^1. Туда он приезжает приблизительно 19 августа, и первое впечатление – самое мрачное. «Теперь я заперт в Твери, и это хуже Семипалатинска <…> – жалуется писатель еще 22 сентября. – Сумрачно, холодно, каменные дома, никакого движения, никаких интересов, – даже библиотеки нет порядочной»². Вернувшись после путешествия длиной 4000 верст вместе с женой и пасынком, подавленный нищетой и удрученный низкой оценкой своих первых после ссылки произведений, Достоевский проводит первые месяцы в Твери в судорожных попытках вновь получить разрешение на проживание в Санкт-Петербурге, чего он добивается в конце ноября при помощи губернатора П. Т. Баранова. В конце декабря Достоевский уже был в Петербурге.

Тем не менее пребывание в верхневолжском городе не прошло для него зря. Осенью изоляция смягчается, и Достоевский оказывается очевидцем целого ряда любопытных событий, связанных с написанием манифеста об отмене крепостного права. В центре всего дела – Алексей Михайлович Унковский, молодой помещик из Твери и горячая голова, известный в высших правительственных кругах с апреля 1857 года, когда он, будучи только что избранным предводителем губернского дворянства, воспользовался этой должностью, чтобы собрать группу весьма отважных реформаторов.

В то время как большая часть дворянства с первых же шагов правительства в направлении отмены крепостного права (царский рескрипт от ноября 1857 года, который допускал необходимость «улучшения быта помещичьих крестьян») пустилась в беспорядочную, но шумную кампанию по сохранению имущества и привилегий, Унковский и его сподвижники, напротив, настаивали на полной и немедленной передаче крестьянам земель. Дворян Верхней Волги, области с небогатыми, но идеально расположенными для торговли землями, на самом деле интересовало не сохранение земельной собственности, а свежие капиталы, которыми государство компенсировало отчуждение собственности в пользу крестьян: так бывшие помещики получили бы возмещение от правительства в виде казначейских обязательств, финансированных за счет приватизации огромного имущества, принадлежащего государству (монополий, мануфактур), в которое как раз унковцы и собирались вложить средства от компенсации, полученной за отчуждение земель. Таким образом, бывшее дворянство превратилось бы в современный класс предпринимателей и сохранило бы общественное первенство, уже не как юридически привилегированное сословие, а как стержень нового социального блока (русской буржуазии, если угодно), в котором слились бы динамические элементы всех сословий.

Скоро к такой экономической программе добавляются политические требования. В феврале 1859-го работа Губернского комитета завершается принятием Положения, в котором, помимо уже известных пунктов либеральной программы (полные гражданские права бывшим крепостным, немедленное прекращение феодальных обязательств, выдача крестьянам соответствующего земельного участка за счет  государства), содержится и требование реформы местного управления в сторону большей его автономности и межсословности³.

Унковский входит также в состав губернских представителей, призванных в Петербург в августе 1859 года для участия в заключительной фазе работы Редакционных комиссий. В октябре, во время краткого пребывания в Твери, он печатает и распространяет обширную программную платформу, в которой содержатся наиболее характерные пункты его движения, участников которого в Петербурге называли «выкупщиками», то есть сторонниками немедленного и обязательного выкупа земельной собственности крестьянами. Отмена крепостного права должна была способствовать проведению полной юридической, административной, а в перспективе и государственной реформы: «Итак все дело в гласности, в учреждении независимого суда, в ответственности должностных лиц перед судом, в строгом разделении властей и в самоуправлении обществ в хозяйственном отношении»⁴. Система, получившаяся в результате этой новой волны реформ, должна была бы выглядеть как сеть местных выборных автономий: «Создайте самостоятельное, выборное, хозяйственно-распорядительное управление, обяжите его представлять гласно отчеты о своих действиях правительству и обществу и сделайте его ответственным только перед судом <…> и больше ничего не нужно»⁵. Буржуазный характер такой программы (создать административную и политическую систему, которая гарантировала бы свободу и динамичность экономических отношений) будет ясно описан через десять лет А. А. Головачевым, правой рукой Унковского и, возможно, главным автором экономической программы «выкупщиков»:

«Уничтожение крепостного права не есть реформа, касающаяся только помещиков и их крестьян, а напротив есть реформа общегосударственная и вносит в нашу жизнь новое начало: свободный труд. Это новое начало должно изменить весь строй социальной жизни народа, должно изменить понятия, нравы и потребности общества, а с ними направление не одной сельскохозяйственной, но и всей вообще промышленности; при таком значении реформы уединять ее от всех других – значит парализовать действие тех начал, которые вдвигаются в жизнь новым законом»⁶. Вернувшись в Петербург, чтобы участвовать в окончании работы Редакционной комиссии, Унковский вместе с другими четырьмя делегатами – от Харькова и Ярославля направляет царю призыв, так называемый «адрес пяти» (16.10.1859), где уже известная программа «выкупщиков» завершается едва скрываемым требованием политической демократизации через образование «хозяйственно-распорядительного управления, общего для всех сословий, основанного на выборном начале»⁷. Александр II сумел оценить такую прямоту: «Т. е. конституцию!!!» ⁸– написал он собственноручно рядом с процитированной выше фразой. В целом призыв показался ему «ни с чем несообразным и дерзким до крайности»⁹.

В декабре группа Унковского подняла новую бурю: в дворянском собрании, где должно было произойти переизбрание всех должностных лиц Тверской губернии, приверженец Унковского А. И. Европеус выступил против запрета на обсуждение общих политических вопросов, выдвинутого незадолго до этого министром внутренних дел С. С. Ланским. В самый день открытия работы собрания, 8 декабря, он взял слово, чтобы отстаивать учреждение свободно избираемых представительных органов, против «произвола бюрократии»¹⁰. Неделю спустя, 15-го числа, было составлено обращение к царю, подписанное 154 дворянами (первым подписавшим был Унковский) и содержащее аналогичные требования. Единственным краткосрочным последствием этого стало удаление Унковского с должности предводителя. «Помню однажды рано поутру я выглянул в окно и был поражен необыкновенным движением людей и экипажей по улице, – так вспоминает этот день один очевидец. – Ну, думаю, верно есть ответ. Быстро одевшись, я взял извозчика и поехал к Унковскому. Жил он в собственном маленком домике, но подъехать к нему не было никакой возможности. Я принужден был слезть с извозчика и едва мог пробиться к крыльцу дома. Было уже известно, что на имя губернатора прислана телеграмма от министра внутренных дел о том, что предводитель дворянства Унковский отрешен от должности <…> Сам Унковский встречал каждого из нас остроумным замечанием: «Я первый в России санкюлот!»»¹¹¹¹

Это было 19 декабря. В тот вечер Достоевский покинул Тверь, чтобы вернуться в Петербург.

2

Достоевский был настолько близким свидетелем либеральных инициатив верхневолжского города, что друзья обращались к нему из Петербурга, чтобы узнать детали декабрьских событий. «Говорят, Европеус в Твери страшно ораторствовал, – пишет ему 20 декабря А. Н. Плещеев. – Напиши мне, что там было»¹². Письмо послано, правда, несвоевременно: Достоевского уже нет в Твери, и как раз 20-го числа он приезжает в столицу.

Интерес, проявленный Плещеевым, был отнюдь не случайным: он тоже был петрашевцем и, в свою очередь, недавно вернулся из ссылки, так же как и сам Европеус, который во время своего юношеского пребывания в Петербурге вращался в радикально настроенных кругах, где отличился прежде всего своим ярым фурьеризмом: 7 апреля 1849 года он даже устроил у себя в квартире обед в честь Фурье. 22 декабря того же года вместе с Достоевским и другими «мятежниками» Плещеев и Европеус подверглись церемонии так и не состоявшейся «казни» на Семеновском плацу и были потом на многие годы сосланы в дисциплинарные батальоны¹³.

На этом список ветеранов дела Петрашевского, вовлеченных в мероприятия Унковского, не завершается: в Твери жил некоторое время еще и Ф. Г. Толь, в 40-х годах преподаватель литературы и воинствующий атеист, известный среди петрашевцев своими пропагандистскими способностями. Несмотря на то, что во время допросов Достоевский заявил, что мало его знает, возможно чтобы прикрыть его, он был одним из петрашевцев, наиболее компетентных в вопросах эстетики, и есть свидетельства о его спорах с Достоевским в 1848 году о социальной функции литературы¹⁴. Федор Михайлович и Толь виделись в последний раз в январе 1850 года в тобольской тюрьме, в Сибири, перед тем как их отправили на каторгу¹⁵. Еще одним петрашевцем в тверской провинции был В. А. Головинский, в свое время один из самых молодых и радикальных членов движения, в 1847 – 1849 годах сильно связанный с Достоевским (который ввел его в кружок и разделял с ним интерес к Прудону, теоретику социалистического федерализма) и являвшийся страстным защитником необходимости освобождения крестьян, даже путем восстания¹⁶. В 1844 году сам Унковский в возрасте шестнадцати лет кратковременно виделся с Петрашевским, тогда еще не ставшим известным социалистическим культуртрегером. Вскоре, исключенный из Царскосельского лицея за вольнодумные стихи, Унковский перевелся в Москву на юридический факультет и поменял круг друзей. «Кто знает, – прокомментирует он впоследствии, – если бы не обыск в лицее в 1844 г., то в 1848 г. (так! – Г. К.) я угодил бы вместе с Петрашевским»¹⁷.

Было вполне естественно, что в 1859 году Достоевский, предвидя долгое пребывание в «самом ненавистнейшем городе в свете»¹⁸, позаботился о том, чтобы восстановить старые связи. «Головинский здесь и познакомил меня разом со всем здешним обществом <…> – пишет он брату уже 1 октября. – Два-три человека есть хороших»¹⁹. А 23 октября своему старому коменданту в Семипалатинске А. И. Гейбовичу он напишет: «Между тем проезжает через Тверь один мой прежний знакомый, которому знакомы все в Твери <.»>

1. См.: Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского. Т. 1. СПб.: Академический проект, 1993. С. 258.[↩]
2. Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 тт. Т. 28. Л.: Наука, 1985. С. 337 (далее: Д, с указанием тома и страницы).[↩]
3. Цит. по: Чернышев Д. В. Унковский. Жизнь и судьба тверского реформатора. Тверь, 1998. С. 105[↩]
4. <Унковский А. М.> Соображения по докладам Редакционной комиссии // «Голоса из России». Кн. 9. London, 1860 (факс, переизд.: М: Наука, 1976). С. 30. [↩]
5. Там же. С. 46.[↩]
6. Головачев А. А. Десять лет реформ. СПб., 1872. С. 160.[↩]
7. Цит. по: Федоров В. А. Конец крепостничества в России. Документы, письма, мемуары, статьи. М.: Изд. МГУ, 1994. С. 171.[↩]
8. Там же. С. 484.[↩]
9. Семенов Н. Освобождение крестьян. Т. 2. СПб., 1890. С. 128.[↩]
10. Цит. по: Чернышев Д. В. Указ. соч. С. 121.[↩]
11. Цит. по: Унковский А. М. Алексей Михайлович Унковский (1828 – 1893). М., 1979. С. 61.[↩]
12. Литературный архив. Ф. М. Достоевский. Материалы и исследования / Под ред. А. С. Долинина. Л.: Изд. АН СССР, 1935. С. 451.[↩]
13. См.: Белов С. В. Достоевский и его окружение. Энциклопедический словарь. Т. 1. СПб.: Алетейя, 2001. С. 294; Т. 2. С. 104.[↩]
14. См.: Дело петрашевцев. В 3 тт. Т. 2. М. – Л.: Изд. АН СССР, 1937. С. 176.[↩]
15. Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского. Т. 1. С. 179. После двух лет каторги Толь оседает на некоторое время в Томске, где присоединяется к М. А. Бакунину, живущему поблизости, который с большим энтузиазмом о нем отзывается в письме к Герцену (см.:. ПисьмаМ. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву. СПб., 1906. С. 157 – 161). Вскоре Толь публикует роман «Труд и капитал»// Русское слово. 1860. N 10, 11. См.: Козьмин Б. П. Социальный роман петрашевца Феликса Толля // Его же. Литература и история. М.: Художественная литература, 1982.

    [↩]

16. См.: Дело петрашевцев. Т. 3. С. 243. Стоит отметить, что во время следствия Достоевский всячески старался прикрывать Головинского: см.: Д, 18. С. 141 – 142, 144.[↩]
17. Записки Алексея Михайловича Унковского // Русская мысль, 1906. N 6. С. 186.[↩]
18. Д, 28/1. С. 331.[↩]
19. Там же. С. 341.[↩]