Шкловский – персонаж в прозе В. Каверина и Л. Гинзбург

«ЛИТЕРАТУРНАЯ ЛИЧНОСТЬ»

О Викторе Шкловском часто говорили как о персонаже. Противники, в ответ на его отрицание понятия «литературный тип», объявляли «литературным типом» его самого («Герой романа «Ход коня» – «я»¹), а заодно пеняли ему, что этим «я» и исчерпывается содержание его текстов («В. Шкловский одинаковым стилем пишет о Достоевском, о кинокартине, о маневрах Красной Армии. Поэтому мы не видим Достоевского и не видим Красной Армии: мы видим только Шкловского»²). А соратники и ученики готовы были применить к прозе Шкловского тот же «закон персонифицирования, оличения искусства», что Тынянов находил в поэзии Блока³ (Б. Эйхенбаум: «Он (Шкловский. – Авт.) существует не только как автор, а скорее как литературный персонаж, как герой какого-то ненаписанного романа – и романа проблемного»⁴; Т. Хмельницкая: «В наше время авторы сами стали своими героями <…> Историческая же миссия авторской литературной личности нашего времени выполнена Шкловским блестяще»⁵).

Причины восприятия Шкловского как «литературной личности» очевидны: это и его удивительная биография, и «скандальная» репутация, но более всего – его речевое поведение. За текстами лидера «формальной школы» современникам неизменно виделся его образ – даже не оратора, а скорее человека, одержимого словесным порывом (А. Лежнев: «При имени Шкловского я представлю не его статьи или его рассказы, а представляю его самого, и притом непременно говорящим»⁶; А. Чудаков: «В разговорах Шкловского Шкловский чувствовался каждую секунду. Его говоренье – это его проза, только незаписываемая…»⁷). Имя Шкловского вновь и вновь превращалось в метафору: его речевая (писательская) манера вызывает ассоциацию с «неиссякаемым источником», чуть ли не с «фонтаном» Козьмы Пруткова (С. Замятин: «недержание остроумия»⁸; О. Мандельштам: «Мысль бьет изо рта, из ноздрей, из ушей, прядает равнодушным и постоянным током, ежеминутно обновляющимся и равным себе <…> Если хотите, в этом есть нечто непристойное»⁹ ). Он сам представляется находящимся в центре публичного действа, выставленным напоказ или атакующим и захватывающим «зрителя». «Шкловский <…> виден весь, как купальщик, выходящий из реки», – так Н. Берковский обыгрывает излюбленное формалистами понятие «обнажение приема»¹⁰;»…Шкловский <…> настоящий литературный броневик»¹¹ – так О. Мандельштам «реализует» формалистическую идею «сдвига», «литературной революции». Кстати, сам «автор-персонаж» в своих высказываниях по этому поводу охотно использовал свой двойной статус для лукавой игры с читателем, то сливаясь со своим литературным двойником, то отмежевываясь от него («В своих беллетристических произведениях я всегда писал о себе и был героем своих книг»; «…Тот Виктор Шкловский, про которого я пишу, вероятно, не совсем я, и если бы мы встретились и начали разговаривать, то между нами даже возможны недоразумения»¹² ).

Неудивительно при таком резонансе «литературной личности» Шкловского, что он постоянно становился прототипом романов и повестей. Петербургский и петроградский периоды его жизни отражены в «Повести о пустяках» К. Тимирязева (Ю. Анненкова), петроградский («Дом искусств») – в «Безумном корабле» О. Форш, киевский – в «Белой гвардии» М. Булгакова¹³, берлинский – в «Даре» В. Набокова, московский (после эмиграции) – в «Скандалисте» В. Каверина, «У» и «Поэте» Вс. Иванова. Существует предположение, что А. Платонов увидел некоторые черты своего Сербинова из «Чевенгура» именно в Шкловском, под впечатлением их воронежских встреч¹⁴.

Авторы романов состязаются со своим прототипом в игре слов, комически переиначивая его фамилию по аналогии: местечковый Шклов обрастает другими городками в черте оседлости: Шполы (Шполянский в «Белой гвардии»), Житомир и Вильно (Житомирский и Виленский в «Повести о пустяках»). Устные выступления и тексты знаменитого формалиста отзываются в романах причудливым эхом –цитатным¹⁵, пародическим¹⁶, пародийным¹⁷. Он узнается по внешнйм приметам¹⁸, стилю поведения## Особо подчеркивались двусмысленность, игровой характер, выстроенность его поведения. Таков платоновский Сербинов («Симон перечитал написанное, получилось умно, двусмысленно, враждебно и насмешливо над обоими – и над губернией, и над Чевенгуром, – так всегда писал Сербинов про тех, которых не надеялся приобрести в товарищи»), Жуканец О.

1. Из рецензии в «Днях» (Берлин); цит. по: Галушкин А. Я. Комментарии // Шкловский В. Гамбургский счет. Статьи – воспоминания – эссе (1914 – 1933). М.: Советский писатель, 1990. С. 491.[↩]
2. Из статьи С. Мстиславского «Стиль – это тема»; цит. по: Чудаков А. П. Два первых десятилетия // Шкловский В. Гамбургский счет. С. 25.[↩]
3. См.: Тынянов Ю. Й. Блок // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. С. 120.[↩]
4. Эйхенбаум Б. М. О Викторе Шкловском // Эйхенбаум Б. М.»Мой временник…» Художественная проза и избранные статьи 20 – 30-х годов. СПб.: Инапресс, 2001. С. 135.[↩]
5. Из статьи Т. Хмельницкой, опубликованной в этом номере «Вопросов литературы». Ср. с суждением современного исследователя: «…он сам и был плутовским героем своих мемуаров»(Ханзен-Леве О. А. Русский формализм. Методологическая реконструкция развития на основе принципа остранения. М.: Языки русской культуры, 2001. С. 539).[↩]
6. Лежнев А. О литературе. Статьи. М.: Советский писатель, 1987. С. 393.[↩]
7. Чудаков А. Спрашиваю Шкловского // Литературное обозрение. 1990. N 6. С. 94.[↩]
8. Слова С. Замятина приводятся в воспоминаниях И. Шварца (Шварц И. Живу беспокойно… Из дневников. Л.: Советский писатель, 1990. С. 236).[↩]
9. Мандельштам О. Э. Об искусстве. М.: Искусство, 1995. С. 260.[↩]
10. Берковский Н. Мир, создаваемый литературой. М.: Советский писатель, 1989. С. 62.[↩]
11. Мандельштам О. Сочинения в 2 томах. Т. 2. М.: Художественная литература, 1990. С. 273.[↩]
12. Шкловский В. Гамбургский счет. С. 104, 106 – 107.[↩]
13. См.: Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. М.: Книга, 1988.[↩]
14. См.: Галушкин А. Комментарии // Шкловский В.»Еще ничего не кончилось…». М.: Пропаганда, 2002. С. 459. О взаимоотношениях А. Платонова и В. Шкловского см.: Андрей Платонов: Воспоминания современников; Материалы к биографии / Сост. Н. В. Корниенко и Е. Д. Шубиной. М.: Советский писатель, 1994. С. 172 – 183[↩]
15. Так, цитатой из Шкловского воспринимаются слова Житомирского из «Повести о пустяках»: «Стиль определяет собой содержание <…> по существу, безразлично, что именно в данном случае подлежит анализу – этот идиотский манифест, Дон Кихот Ламанчский или «Тристрам» Стерна»; манифест «критика» из «Безумного корабля» О. Форш: «Конечно, живое искусство не в приеме. Голый прием, его «обнажение» еще не искусство, а только механика искусства».[↩]
16. Например, пародичность ощущается в словах Толи Виленского из «Повести о пустяках»: «…война все еще продолжается, несмотря на то, что это становится скучным и как событие, и как литературный прием». Еще – в афоризмах персонажа из незавершенного романа Вс. Иванова «Поэт» («Друга», наделенного многими чертами Шкловского): «Микеланджело не очень был велик ростом, но он оставил после себя «Давида». И мы мерим Микеланджело по «Давиду», а не по скелету художника» (см.: Иванов Вс. Переписка с А. М. Горьким. Из дневников и записных книжек. М., 1985. С. 106). О «портретах» Шкловского в «У» и «Поэте» Вс. Иванова см.: Иванов Вяч. Вс. Судьбы Серапионовых братьев и путь Вс. Иванова // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М.: Языки русской культуры, 2000; Перемыгилев Е. Двойной портрет // Октябрь. 1994. N 9[↩]
17. Чаще всего Шкловского именно пародируют. Так, О. Форш переименовывает «формальный метод» в «китайский», иронизирует по поводу критических амбиций Шкловского и его соратников («…отдел второй вечера: определение форм русской поэзии на завтрашний день – быть ли русской прозе романом, быть ли ей новеллой»). Возможно, описание платоновским Сербиновым Чевенгура является пародийным ответом на главы «Третьей фабрики» Шкловского («Бухта зависти», «Воронежская губерния и Платонов», «Поля других губерний»), сталкивающие, смешивающие полинезийскую деревню с русской, столь же экзотической (у Шкловского: «Дикари смеялись и говорили новое слово – «гвоздей!!!»<…> Битые бутылки оказались очень полезными: ими дикари брились <…> Русский флаг на острове был кем-то сорван и пошел,на чью-то юбку»; «Тихо пашет крестьянин Воронежской губернии свое поле. На четырех коровах» – Шкловский В.»Еще ничего не кончилось…». С. 386, 387, 389; у Платонова: «В Чевенгуре нет исполкома, а есть много счастливых, но бесполезных вещей»; «Своим выводом Сербинов поместил соображение, что Чевенгур, вероятно, захвачен неизвестной малой народностью или прохожими бродягами, которым незнакомо искусство информации, и единственным их сигналом в мир служит глиняный маяк, где по ночам горит солома наверху либо другое сухое вещество»). Пародия Набокова синтетична: приводя образец писаний одного из своих героев, Ширина, автор «Дара» метит не только в Шкловского, но и в Пильняка и других «орнаменталистов». Подоплека этой пародии очевидна: поэтика Набокова, пишет А. Долинин, создавалась «в полемике с теми течениями в современной прозе, которые, следуя завету Шкловского, «боролись за создание новой формы…»»(Долинин А. Три заметки о романе Владимира Набокова «Дар» // В. В. Набоков: Pro et contra. Личность – и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей. Антология. СПб.: Изд. Русского христианского гуманитарного института, 1997. С. 728); об отношении Набокова к Шкловскому см. также: Ронен О. Пути Шкловского в «Путеводителе по Берлину» // Звезда. 1994: N [↩]
18. Например: большая голова (Жуканец в «Безумном кораблей «Голова эта – хорошего объема – отдаленно напоминала тюленью…»), пушкинские баки (Шполянский в «Белой гвардии» – см.: Каверин В. Эпилог: Мемуары. М.: Московский рабочий, 1989. С. 29).[↩]