Умение видеть

Вопросы писательского труда меня волнуют давно. Им целиком посвящена моя книга «Золотая роза», которую я начал писать еще до войны. Книга эта до сих пор не окончена – опубликована лишь ее первая часть. Хочется закончить книгу скорей, но трудно сказать, когда мне это удастся.

Разговор о литературном мастерстве мне всегда представлялся важным и необходимым; особенно же нужен он теперь, когда мы наблюдаем некоторое пренебрежение к мастерству. Как ни странно, пренебрежение это не встречает достаточно сильного отпора со стороны писателей и критиков.

Вот почему мне хочется вновь напомнить молодым литераторам о некоторых важных сторонах мастерства. Возможно, что в какой-то степени я повторю то, о чем уже писал ранее. Да не посетует на меня за это читатель: есть вещи, которые нуждаются в повторении…

До сих пор в писательской среде спорят о способах накопления материала. Утверждают, например, что писатель должен в течение всей своей жизни, а особенно во время поездок, все время наблюдать, наблюдать и наблюдать и записывать все эти наблюдения в записную книжку.

Желание превратить писателя одновременно и в магнитофон, и фотографический аппарат совершенно несостоятельно. Надо не просто наблюдать, а жить и жить в гуще материала.

Я держусь, может быть, странного взгляда на записные книжки. Я не считаю их обязательными для писательской работы. Записные книжки – это самостоятельный и великолепный литературный жанр. Вспомните «Записные книжки» Чехова, Марка Твена, Ильфа, Ренара, братьев Гонкур и других писателей.

В конце концов, лучший оценщик и отборщик материала – это писательская память. Все, что осталось в памяти у писателя, и есть материал его книг – живой и гибкий; записная же книжка возвращает писателя к утомительным разнокалиберным наблюдениям, к детализации и только мешает ему. Проверьте, часто ли Чехов или Ильф шли по следам своих записных книжек в своих рассказах, и вы убедитесь, что они обращались к помощи записных книжек редко.

Однако, сколь интересным ни был бы материал, которым располагает писатель, книга не получится, если автор не умеет работать над словом.

Это особенно важно подчеркнуть, так как пренебрежение мастерством прежде всего сказывается на языке, приводит к его бедности, скудости, бесцветности. Изменяется самая сущность языка, те высокие качества русского языка, которые мы приняли как наследство классиков.

Что происходит? В язык вторгается тот язык казенных протоколов, о котором не раз говорил Корней Чуковский. Но что гораздо хуже – на литературу наступает мутный язык обывателя и пошляка. Некоторые писатели настолько потеряли чувство родного языка, что начинают вводить мещанский этот язык в свою авторскую речь.

Существует мнение, что накопление словаря есть дело техническое и как будто случайное. Нужно, мол, подбирать все хорошие слова, которые лежат на дороге. Легкий совет, проистекающий от человеческой лени.

Дело обстоит совершенно не так. Накопление словаря, которое идет машинально, вне индивидуальности писателя, вне его вкуса, вне его любви к одному и ненависти к другому слову, ничего не дает.

Писатель может пользоваться далеко не каждым словом, хотя бы оно и казалось очень удачным.

Слово живет полной жизнью только в окружении других слов. Действие двух фраз, состоящих из одних и тех же слов, может быть резко противоположным: или раздражающим, или (при правильной расстановке слов) огромным и потрясающим. Все дело о том, как повернуть рычаг фразы. Даже точка, поставленная вовремя, действует с леденящей силой.

Что сказать об обогащении языка? Давать какие бы то ни было рецепты этого обогащения было бы смешно.

Не будем говорить о классиках как источнике обогащения писательского языка. Это всем понятно и известно. Самое сильное» и живое веяние русского языка мы находим в языке народном.

Я проводил много лет и зим в Мещорском крае вблизи Рязани. Там говорят на образном и прекрасном русском языке. У жителей Мещоры современный и даже ультрасовременный язык органически сливается с языком старым и даже старинным, древним, на каком говорили еще во времена удельной Руси, Это слияние настолько легко и естественно, что производит пленительное впечатление.

В Мещоре мне удалось прикоснуться к чистым и первобытным истокам языка. К примеру, в Мещоре я часто слышал слово «свей». Оно встречается и в стихах Есенина: «И меня по ветряному свею, по тому ль песку, поведут с веревкою на шее полюбить тоску». Я спрашивал о значении этого слова людей очень эрудированных в области лингвистики, специалистов по русскому языку, но они ничего мне не могли объяснить. Они оправдывались тем, что это слово принадлежит к рязанскому местному диалекту, а знать все диалекты русского языка немыслимо.

Объяснил мне это слово старый пастух. Он не только объяснил его мне, но просто показал воочию на окском прибрежном песке. Песок был покрыт мельчайшей и красивой рябью, навеянной ветром. Эта рябь и называлась «свеем».