«У слов долгое эхо» (пять эссе)

ОПРАВДАНИЕ КАББАЛЫ

Оно не первый раз предпринимается и не последний раз кончается ничем, однако в моем случае два обстоятельства заслуживают внимания. Первым является мое почти полное незнание еврейского, второе заключается в том, что оправдать я намерен не доктрину, а герменевтические и криптографические приемы, которые она использует. К этим приемам, как известно, относится чтение священных текстов по вертикали, чтение, называемое bouestrophedon (одна строка читается справа налево, а следующая – слева направо), осуществляемая по определенному принципу замена одних букв алфавита другими, подсчет количества букв и т.д. Легче всего отнестись к этим манипуляциям с иронией; я попытаюсь в них разобраться.

Очевидна обусловленность этих штудий представлением, что в создании Библии решающей была роль наития. Взгляд, согласно которому евангелисты и пророки суть писари, бездумно воспроизводящие то, что диктует Бог, с особой резкостью заявлен в Formula consensus helvetica¹ , которая претендует на неоспоримую авторитетность в отношении согласных букв Священного Писания и даже диакритических знаков, отсутствовавших в древнейших версиях. (Подобное неукоснительное осуществление человеком сочинительских устремлений Божества проявляется в виде воодушевления и восторга, что еще точнее было бы назвать исступленностью.) Мусульмане идут еще дальше, утверждая, что Коран в своем доподлинном виде, мать Книги, – это одно из проявлений Бога, подобно Его Милосердию, Его Ярости, а следовательно, он предшествовал и языку, и Творению. Встречаются и лютеранские теологи, которые не решаются признать сотворенность Писания и видят в нем воплощение Духа.

Итак, Духа. Здесь близки мы к разгадке тайны. Не абсолютным Божеством, а лишь третьей ипостасью Божества внушена была Библия. Представление это общепринято. Бэкон писал в 1625 году: «Повествуя о радости Соломона, перо Духа Святого не так замедляло свой бег, как при описании скорби Иова» (В переводе я следую латинской версии: diffusius tractavit Jobi afflictiones ² . Точнее, пожалуй, была английская: hath laboured more ³  — Прим. перводчика). Ему вторит его современник Джон Донн: «Дух Святой наделен даром красноречия, даром могучим и щедрым, но сколь он далек от пустословия, от словесной нищеты и избыточности».

Дать определение Духу невозможно, как невозможно отмахнуться от пугающей природы триединства, частью которого он является. Мирянам-католикам она видится неким триединым телом, в равной мере вызывающим восхищение и скуку; прогрессистам – никчемным цербером теологизма, предрассудком, который помогут изжить успехи цивилизации. Истинная сущность Троицы неизмеримо сложнее. Если зримо представить себе сведенных воедино Отца, Сына и нечто бесплотное, то перед нами предстанет монстр, порожденный больным сознанием, жуткий гибрид, сродни чудовищам ночных кошмаров. Пожалуй, это так, но зададимся вопросом, не производит ли жуткого впечатления все то, что недоступно нашему пониманию? Эта общая закономерность выступает еще рельефнее благодаря непостижимости самого явления.

Вне учения об искуплении догмат о единстве в трех лицах представляется малосущественным. Если видеть в нем всего лишь непреложность, вытекающую из веры, то, обретая большую определенность и действенность, он не становится менее загадочным. Мы понимаем, что, отвергая идею о Боге в трех лицах – в сущности, даже и в двух, – мы неизбежно отводим Христу роль случайного посланца Господа, непредвиденно вошедшего в историю, а не вечного, недремлющего судьи нашего благочестия. Не будь Сын одновременно Отцом, и в искуплении не было бы божьего промысла; если он не вечен, то не вечно и самоуничижение до участи человека, умирающего на кресте. «Ни на что, кроме безбрежного совершенства, грешная душа на безбрежные годы не согласится», – утверждал Иеремия Тейлор⁴. Так догмы обрастают доказательствами, несмотря на то, что постулаты о порождении Отцом Сына и об исхождении Духа от них обоих наводят на еретическую мысль о предшествовании, не говоря уже об их весьма предосудительной метафорической сущности. Теология, настаивая на различиях, утверждает, что для путаницы нет оснований, ибо в первом случае речь идет о Сыне, а во втором – о Духе. Блистательное решение предложил Ириней⁵ – вечное порождение Сына и вечное исхождение Духа; некое вневременное деяние, обделенный zeitloses Zeitwort⁶ , с которым – подобострастно или скептически – мы обязаны считаться. Ад обрекает на муки одно наше тело, в то время как неразрешимая загадка трех лиц наполняет ужасом душу, являя собой теснящую кажущуюся бесконечность, подобную взаимоотражающим зеркалам. Данте представил их в образе прозрачных, разного цвета, кругов, отражающих друг друга; Донн – сплетением дивных змей. Toto coruscat trinitas mysterio, – писал Святой Павлин⁷ ; объята таинством, сияет Троица, Если Сын – это примирение Бога с миром, то Дух – это освящающее начало, ангельская сущность, согласно Афанасию⁸, а по мнению Македония⁹, главное в нем – быть связующим началом между нами и Богом, растворенным в сердцах и душах (по мнению социнианцев¹⁰, – боюсь, что весьма близких к истине, – перед нами лишь персонифицирующая формула речи, метафора божественного промысла, впоследствии многократно повторенная и перетолкованная). Скромная синтаксическая конструкция или нечто большее – это смутное третье лицо единосущной Троицы, как бы то ни было, но ему приписывается авторство Священного Писания. В той главе своего труда, где речь идет об Исламе, Гиббон¹¹ приводит список сочинений о Духе Святом, по самым скромным подсчетам насчитывающий более сотни наименований; меня в данном случае интересуют истоки: содержание Каббалы.

Каббалисты, подобно немалому числу нынешних христиан, были убеждены в божественной сути этой истории, убеждены в том, что она была задумана и осуществлена высшим разумом. А этим обстоятельством было обусловлено в свою очередь многое другое. Рассеянное поглощение расхожего текста – к примеру, столь недолговечных газетных статеек – предполагает нарядную толику случайного. Сообщают – навязывая его – некий факт: информируют о том, что вчерашнее происшествие, как всегда непредвиденное, имело место на такой-то улице, таком-то углу, в такое-то время дня – перечень, ни для кого ничего не значащий, – и наконец, что по такому-то адресу можно узнать подробности. В подобных сообщениях протяженность абзацев и их звучание являются фактором второстепенным. Совершенно иначе обстоит дело со стихами, незыблемым законом которых является подчиненность смысла эвфоническим задачам (или прихотям). Второстепенным является не мелодия стиха, а содержание. Таков ранний Теннисон, Верлен, поздний Суинберн: они стремились запечатлеть настроение чарующими и капризными переливами звуков. Присмотримся к третьему типу писателя – интеллектуалу. Обращаясь к прозе (Валери, Де Куинси) или к поэзии, он не исключает полностью случайного, однако настолько, насколько возможно, ограничивает этот неизбежный союз. Он уже ближе к Творцу, для которого зыбкий элемент случайности попросту не существует. К Творцу, всепреблагому Богу теологов, которому изначально ведомы – uno intelligendi actu¹² – не только все происходящее в этом миогообильном мире, но также те события, которые при слегка ином стечении обстоятельств были бы возможны – в том числе неосуществимые.

Представим теперь этот астральный творческий тип, проявивший себя не в описании монархий, разрушительных войн или птиц, а в истолковании написанных слов. Представим себе также, в соответствии с предавгустинианскими взглядами об устном внушении, что Бог диктует, слово за словом, все, что он задумал сказать(Ориген¹³ усматривал в словах Священного Писания три смысла: исторический, нравственный и мистический, соответствующих в человеке его телу, душе и духу; Иоанн Скот Эриугена¹⁴ – неисчислимое множество смыслов, подобное переливам оперения павлина.). Суть допущения (на котором основывались каббалисты – Прим. переводчика.) сводилась к представлению о Священном Писании как об абсолютном тексте, в котором доля случайности практически равна нулю. Прозрение замысла Писания чудом ниспослано тем, кто заполняет его страницы. Книга, в которой нет места случайному, формула неисчислимых возможностей, безупречных переходов смысла, ошеломляющих откровений, напластований света; можно ли удержаться от соблазна снова и снова, на все лады, перетолковывать ее, подобно тому, как это делала Каббала?

Перевод Вс. БАГНО.

«АД», 1,32¹⁵

От сумрака предрассветного до вечернего сумрака, на исходе XII столетия, рысь скользила взглядом по деревянным доскам, частоколу металлических прутьев, череде мужчин и женщин, высоченной стене, да иной раз по деревянному желобу с плавающей в нем опавшей листвой. Она не знала, не могла знать, что ее влекло к любви и жестокости, к бурной радости рвать на куски и к ветру, доносящему запах дичи, однако что-то в ней противилось этим чувствам и подавляло их, и Господь сказал ей, спящей: Ты живешь в клетке и умрешь в ней, дабы один ведомый мне человек заприметил тебя, навсегда запомнил и запечатлел твой облик и свое представление о тебе в поэме, место которой в сцеплении времен закреплено навечно. Тебя гнетет неволя, но слово о тебе прозвучит в поэме. Господь во сне облагородил грубую природу зверя, который внял доводам и смирился со своей судьбой; однако, проснувшись, он ощутил лишь сумрачное смирение и твердое неведение, ибо законы бытия непостижимы для бесхитростного зверя.

Спустя годы Данте умирал в Равенне, столь же оболганный и одинокий, как и любой другой человек. Господь явился ему во сне и посвятил его в тайное предназначение его жизни и его труда; Данте, пораженный, узнал наконец, кем и чем он был на самом деле, и благословил свои невзгоды. Молва гласит, что, проснувшись, он почувствовал, что приобрел и утратил нечто безмерное, чего уже не вернуть и что даже от понимания ускользает, ибо законы бытия непостижимы для бесхитростных душ.

Перевод Вс. БАГНО.

ЗЕРКАЛО ЗАГАДОК

Представление, что в Священное Писание заложен (помимо буквального) некий символический смысл, не столь уж абсурдно и имеет давнюю историю: его высказывали Филон Александрийский¹⁶ , каббалисты, Сведенборг. Коль скоро истинность изложенных в Писании событий неоспорима (Бог – это истина, Истина не лжет и т. д.), мы вынуждены признать, что люди, участвуя в них, помимо своей воли участвуют в пьесе, написанной заранее, в тайне, и предназначенной для них Богом. Отсюда до предположения, что история мироздания – а стало быть, и наши жизни, вплоть до мельчайших подробностей наших жизней, – проникнута неким абсолютным, символическим смыслом, путь не столь уж длинный. Пройти его суждено было многим; но выделяется среди всех Леон Блуа. В проницательных «фрагментах» Новалиса и в томе «The London Adventure» ¹⁷ «Автобиографии» Мэчена¹⁸ выдвинута схожая гипотеза, согласно которой внешний мир – формы, погода, луна – не что иное, как язык, который люди забыли или с трудом разгадывают. Ее высказывает и Де Куинси: «Даже бессвязные звуки бытия представляют собой некие алгебраические задачи и языки, которые предполагают свои решения, свою стройную грамматику и свой синтаксис, так что малые части творения могут быть сокрытыми зеркалами наибольших».

Один стих Первого Послания к Коринфянам Святого Апостола Павла (XIII, 12) привлек к себе особое внимание Леона Блуа: Videmus mine per speculum in aenigmate: tune autem facie ad faciem. Nunc cognosce ex parte: tune autem cognoscat sicut et cognitus sum». Торрес Амат¹⁹ переводит весьма посредственно: «Пока мы видим Господа как бы в зеркале, расплывчатым отражением; потом же увидим его лицом к лицу. Покуда знание мое о нем несовершенно, а тогда познание мое о нем предстанет во всей ясности, подобно тому, как я сам познан». 44 слова выступают за 22; трудно быть более многословным и беспомощным. Более точен Сиприано де Валера²⁰ : «Сейчас мы видим сквозь зеркало, неотчетливо, а тогда увидим лицом к лицу. Сейчас я знаю лишь отчасти; а тогда познаю, подобно тому как я познан». Торрес Амат полагает, что стих раскрывает наше видение природы Бога; Сиприано де Валера (и Леон Блуа) усматривают в нем раскрытие природы нашего видения как такового.

Насколько мне известно, Блуа не придал своим рассуждениям законченный вид. В его обширном фрагментарном наследии (в котором, как всем известно, преобладают жалобы и обиды) мы обнаруживаем различные частные толкования. Вот некоторые из них, обнаруженные мной на броских страницах «Le mendiant ingrat», «Le Vieux de la Montagne» и «Linvendable» ²¹ . He уверен, что мне удалось выявить все: надеюсь, что специалист по творчеству Леона Блуа (каковым я не являюсь) меня дополнит и подправит.

Первое датируется июнем 1894 года. Вот его перевод: «Изречение Святого Павла «Videmus mine per speculum in aenigmate» приоткрывает завесу над сущей Бездной – душой человека. Пугающая неисчислимость бездн, таящихся в тверди небесной, иллюзорна, ибо она – всего лишь отражение бездн нашего внутреннего мира, видимое в «зеркале». Нам следует обратить взор свой внутрь и произвести сложнейшие астрономические расчеты в беспредельности наших сердец, ради которых Господь пошел на смерть… Мы видим Млечный Путь только потому, что он воистину существует в нашей душе».

Второе относится к ноябрю того же года. Мне вспомнилась одна моя давняя мысль. Царь является правителем и духовным отцом ста пятидесяти миллионов людей. Однако лежащая на нем безмерная ответственность мнима. В сущности, перед Богом он отвечает за весьма малое число своих ближних. Бели во время его правления бедняки в его империи были угнетены, если его правление принесло неисчислимые бедствия, кто знает, не был ли истинным и единственным их виновником слуга, чистивший его обувь? А проникни наш взгляд в сокровенные Глубины, кто оказался бы там царем, кто королем, а кто кичился бы тем, что он простой слуга?»

Третье я обнаружил в письме, написанном в декабре: «Все – лишь символ, даже самая жгучая скорбь. Все мы подобны тем спящим, которые кричат во сне.

1. Гельветическая формула согласия (лат.) – речь идет о так называемом Цюрихском соглашении (1549), направленном на примирение реформационных споров о природе Христа и таинстве святого причастия.[↩]
2. Пространнее изъясняло терзания Иова (лат.).[↩]
3. Прилежней трудилось (англ.).[↩]
4. Иеремия Тейлор (1613 – 1667) – английский священник и религиозный писатель, мастер проповеднического красноречия.[↩]
5. Святой Ириней Лионский (ок. 130 – ок. 200) – церковный писатель, автор труда «Против всех ересей».[↩]
6. Вневременное выражение времени (нем.).[↩]
7. Святой Павлин (353 – 431) – епископ Нолы (Южная Италия), латинский христианский поэт.[↩]
8. Святой Афанасий Александрийский (295- 373) – церковный деятель и писатель, автор сочинений против арианской ереси.[↩]
9. Македоний (IV в.) – епископ Константинополя, сблизившийся с арианством и основавший секту пневматомахов (или македониан), которая отрицала едияосущиость Святого Духа Отцу и Сыну.[↩]
10. Социнианцы – последователи действовавшего в Польше реформатора-протестанта Фауста Социна (1539 – 1604), отрицавшего догмат о Троице, божественную природу Христа, первородный грех и возможность искупления, кальвиновское учение о предопределении.[↩]
11. Эдуард Гиббон (1737 – 1794) – английский историк античности и раннего средневековья, чей труд «История упадка и разрушения Римской империи» был одной из настольных книг Борхеса.[↩]
12. В едином акте познания (лат.).[↩]
13. Ориген (ок. 185 – 253 или 254) – раннехристианский богослов, соединивший христианское вероучение с традициями платонизма, позднее (543) объявлен еретиком.[↩]
14. Иоанн Скот Эриугена (ок. 810 – ок. 877) – ирландский богослов-неоплатоник.[↩]
15. Борхес дает отсылку на стих «Ада»: «Проворная и вьющаяся рысь» (перевод М. Лозинского).[↩]
16. Филон Александрийский (21 или 28 до н. э. – 41 или 49 н. э.) – иудейско-эллинистический мыслитель-платоник, интерпретатор Библии.[↩]
17. »Лондонское приключение» (англ.). [↩]
18. Артур Мэчен (1863 – 1947) – английский писатель.[↩]
19. Феликс Торрес Амат (1772 – 1847) – испанский церковный деятель, автор знаменитого испанского перевода Библии.[↩]
20. Сиприано де Валера (1532? – 1602) – испанский священник, принявший протестантство и ставший видным деятелем Реформации, автор испанского перевода Библии (1602).[↩]
21. »Неблагодарный нищий», «Старец с горы», «Неподкупный» (франц.). [↩]