Творческий путь Михаила Зощенко
Л. Ф. Ершов, Из истории советской сатиры. М. Зощенко и сатирическая проза 20 -40-х годов, «Наука», Л. 1973, 155 стр.
Нелегко назвать другого советского писателя, который бы, подобно М. Зощенко, столь стремительно вошел в литературу, что уже через четыре-пять лет после этого по тиражам изданий уступал (по авторитетному свидетельству И. Владиславлева, автора «Литературы великого десятилетия») лишь Демьяну Бедному, и о котором тем не менее вплоть до 1973 года не было бы написано ни одной монографии.
А писалось о Зощенко немало. Уже с середины 20-х годов, как известно, творчество сатирика стало предметом яростных критических споров. И хотя неоправданно часто в центре внимания критики оказывался главным образом вопрос, имеет ли право Зощенко быть причисленным к «большой» литературе или юмор его – нечто родственное «пустякам» Горбунова и Лейкина, все же и в 20-е годы, и позже в периодике и в качестве предисловий к произведениям писателя появилось немало интересных работ, до сих пор не утративших своего значения (Е. Журбиной, А. Бескиной, И. Саца, Ц. Вольпе, И. Эвентова и ряда других исследователей). Однако ни тогда, ни в последующие годы книги, посвященной Зощенко, так и не было написано.
Думаю, что уже по одному этому вышедшая недавно монография Л. Ершова не может не привлечь внимание читателей. Тем более что, несмотря на свое двухсоставное название, это монография именно о Зощенко.
Прежде чем написать книгу о Зощенко, Л. Ершов выпустил монографии «Советская сатирическая проза 20-х годов» (1960) и «Советская сатирическая проза» (1966), в которых, в ряду других советских сатириков, речь шла, естественно, и о Зощенко. И все-таки работать над рецензируемой книгой наверняка было нелегко. Ведь сейчас очевидно, что создать в 1973 году книгу о Зощенко, отвечающую высоким требованиям дня, было невозможно, не отказавшись от каких-то прежних взглядов и не попытавшись взглянуть на творчество талантливого сатирика по-новому…
Кстати, это пришлось сделать и автору книги.
Восемь с небольшим авторских листов. Двухстраничное предисловие, объясняющее замысел работы, как она видится автору. Пять глав, прослеживающих эволюцию творчества Зощенко от ранних лирико-психологических рассказов к рассказам 20-х – первой половины 30-х годов, сделавших имя писателя известным во всех уголках страны, и к «сентиментальным» повестям, затем к «Возвращенной молодости» и «Голубой книге», к несатирическим произведениям 30-х годов и к повести «Перед восходом солнца»… В последней, шестой главе речь идет о комедиях Зощенко. Наконец, небольшое заключение.
Скажем сразу: монография дает читателю достаточно полное и в основном верное представление о творческом пути Зощенко, о трудных поисках писателя и о разных этапах его развития (слишком бегло говорится, пожалуй, лишь о несатирических повестях 30-х годов, между тем как они многое объясняют в эволюции Зощенко от сатирических рассказов и повестей к замыслу трилогии «Ключи счастья»). В работе привлекается большой фактический материал, в том числе малоизвестный (в качестве примера здесь стоит вспомнить хотя бы о ранних, неопубликованных произведениях, хранящихся в архиве вдовы писателя, на которые не раз ссылается исследователь, о внимании критика к фельетонам Зощенко, написанным осенью 1930 года для многотиражек Балтийского судостроительного завода и станкостроительного завода имени Я. М. Свердлова, о материалах архива Пушкинского дома – при разговоре о комедии на зарубежном материале, над которой Зощенко работал в 1948 – 1949 годах).
Не может не радовать и то обстоятельство, что, говоря о Зощенко-художнике, Л. Ершов постоянно обращается к высказываниям самого Зощенко, раскрывающим «секреты» его мастерства, помогающим «изнутри» проследить рождение замысла отдельных произведений и его воплощение.
Особо следует отметить, что на протяжении всей монографии творчество Зощенко предстает на фоне русской советской сатирической прозы в целом. И хотя иногда создается впечатление, что фон этот переносится несколько «механически» в книгу о Зощенко из других, предшествовавших ей работ исследователя (см. стр. 21 – 28, 31 – 32 и др.), в целом сопоставление рассказов Зощенко и рассказов коллег автора «Бани» и «Аристократки» по сатирическому «цеху», так же, как и параллели между Зощенко и Гоголем, Лесковым, Горбуновым, несомненно, расширяет горизонты читательского восприятия.
Естественно, от первой в нашем литературоведении монографии о Зощенко трудно требовать, чтобы в ней были решены все вопросы, возникавшие в связи с творчеством сатирика – в той или иной форме – на протяжении нескольких десятилетий… И все же, не подвергая, как говорится, сомнению ценность книги в целом, хотелось бы высказать в адрес автора некоторые претензии.
Упрек вызывает уже сама манера изложения материала: ведь тот далеко не лучший «академизм», что граничит с наукообразием, в работе о таком мастере смеха, каким был Зощенко, в каких-то случаях просто противопоказан. Конечно же, абсолютно неуместно требовать от автора «занимательности» изложения во что бы то ни стало. Но, право же, книгу о Зощенко не очень украшают наблюдения вроде: «Если в юмористических новеллах у Зощенко преобладает «рубленый стиль», дробное членение на небольшие абзацы, широко используется инверсия, то в сатирическом рассказе стилистика более традиционна, а ритм повествования замедлен посредством искусной ретардации действия» (стр. 35), или: «Стремление к опрощению речи героев сопровождалось ростом объемности зощенковского стиля, полифонией и многофункциональностью сказа» (стр. 53). И вряд ли уместны в такого рода книге научные рассуждения, подобные тому, что «в сатирическом рассказе 20-х годов наметилось несколько типов развязок. Во-первых, герой может внутренне не измениться к концу повествования; он разоблачен писателем, вред его очевиден для других персонажей и читателей, но сам он не перерождается. Во-вторых, у отрицательного героя может наметиться перелом; он начинает понимать пагубность той линии жизни, которой придерживался ранее. И, наконец, сатирический герой может, потрясенный тем или иным событием, которое раскрывает вред и опасность прежнего его существования, переродиться» (стр. 62 – 63). Разве в сатирическом рассказе 20-х годов, скажем, XIX века «типы развязок» были принципиально иными?
Как я уже говорил, работа Л. Ершова – первая монография о Зощенко. И все-таки писать о сатирике так, будто другими исследователями о нем вообще почти ничего не говорилось, вряд ли правомерно. Пожалеть о том, что столь редки обращения к лучшим работам предшественников, приходится не один раз. Ведь ссылки на работы 20 – 30-х годов, да и на созданные позже (глава о Зощенко во втором томе четырехтомной «Истории русской советской литературы», подготовленной коллективом ИМЛИ, большая вступительная статья П. Громова, предпосланная «Избранным произведениям» Зощенко в двух томах, статьи в периодике К. Чуковского, В. Каверина и др.) позволили бы не просто избежать повторения общеизвестных истин; опора на работы обращавшихся к теме до него и спор с ними по существу дела помогли бы исследователю показать, как менялось с годами отношение критики к писателю, и позволили бы читателям увидеть, что многие аспекты темы разрабатывались задолго до того, как привлекли к себе внимание Л. Ершова.
Несколько частных замечаний в связи со спорными и противоречащими друг другу положениями, содержащимися в монографии, а также в связи с неточностями фактического характера.
«Михаил Михайлович Зощенко родился в Петербурге в небогатой дворянской семье 10 августа (28 июля) 1895 года», – читаем на стр. 5.
Хорошо известно, что сам Зощенко, говоря о месте своего рождения, иногда называл Полтаву, иногда Петербург («О себе я знаю очень мало, – сообщал он, например, в автобиографии, написанной в 1927 году для «Бегемотника», сатирической энциклопедии журнала «Бегемот». – Я не знаю даже, где я родился. Или в Полтаве, или в Петербурге. В одном документе сказано так, в другом – этак. По-видимому, один из документов – «липа»). И все-таки чаще называлась Полтава. О Полтаве идет речь и в последнем известном нам варианте автобиографии писателя, датированном 5 июля 1953 года, и в статьях о Зощенко, напечатанных в четвертом томе «Литературной энциклопедии», и во втором томе «Краткой Литературной Энциклопедии». Возможно, что Л. Ершов располагает какими-то более точными сведениями, но тогда не мешало бы, вероятно, о них сообщить.
Теперь о дате рождения Зощенко. До сих пор днем рождения писателя считалось 29 июля (10 августа). Л. Ершов, не посягая на дату, дающуюся по новому стилю, исправляет почему-то 29 июля на 28 июля. Скорее всего это можно объяснить тем, что исследователь забыл: в прошлом веке, в отличие от нынешнего, разница между старым и новым стилем составляла не тринадцать, а двенадцать дней.
Странно, что, говоря о сотрудничестве Зощенко в сатирических журналах, автор ни словом не обмолвился о деятельности писателя в «Дрезине», «Мухоморе», «Красном вороне», где тот в течение двух лет (с конца 1922 года) печатался чуть ли не из номера в номер. Кстати, то обстоятельство, что упоминается «Бегемот», но не упоминается «Красный ворон», тем более странно, что «Бегемот» ведет свое начало непосредственно от «Красного ворона», когда последний в октябре 1924 года сменил название.
На стр. 98-й сообщается: «Зощенко 30-х годов совершенно отказывается не только от привычной социальной маски, но и от выработанной годами сказовой манеры. Автор и его герои говорят теперь вполне правильным литературным языком». Вывод этот, весьма определенный, поскольку он равнозначен утверждению, что в 30-х годах Зощенко изменяет своей манере письма («совершенно отказывается» от нее!), несмотря на стремление подкрепить его ссылками на слова самого писателя, представляется мне неточным. Ведь достаточно вспомнить «Возвращенную молодость» (1933) или «Голубую книгу» (1935), не говоря уж об отдельных рассказах, чтобы признать: сказовая манера и привычная социальная маска не забыты писателем и в 30-е годы (кстати, это признает и сам автор, например, когда подчеркивает, что в «Возвращенной молодости» переплелись две линии творчества Зощенко: «лирико-публицистическая, просветительская» и «сатирико-ироническая, типично зощенковская», стр. 115). Вот почему точнее было бы, по-моему, говорить не об отказе писателя от привычной социальной маски, но о том, что, следуя в 30-е годы выработанной им ранее стилевой манере, Зощенко при обращении к новой для него проблематике ищет пути и в ином направлении.
Завершая разговор о книге Л. Ершова, подчеркнем: конечно же, эта книга найдет своего читателя. Далеко не бесспорная и далеко не совершенная, она дает тем не менее справедливую в основном оценку сделанного Зощенко.