«Целинная экзотика» и правда жизни

Хотелось бы пожелать деятелям литературы и искусства создавать больше хороших книг, кинофильмов, пьес, музыкальных произведений о тружениках целины – замечательных героях наших дней, которые самоотверженно трудятся на благо родины. В произведениях литературы и искусства надо полнее и ярче отражать жизнь в колхозах и совхозах на целинных землях, освоение богатств новых районов страны.

Н. С.Хрущев.

не пришлось жить в Алтайском крае двадцать лет назад. Шел 1941 год. В селах, разбросанных по степи на тридцать- пятьдесят километров одно от другого, мужчин не было. Весной за плугом, отваливавшим жирную, щедрую землю, шагали женщины, а тащили плуг в лучшем случае лошади – пахали и на коровах. Зимой в страшные снежные бураны села засыпало по самые трубы, приходилось откапывать друг друга, прорубать щели от дома к дому. Летом в гладкой, как стол, степи катались ежи перекати-поля, гулял ветер, надрывно звенели провода. Шли годы. Кончилась война, вернулись солдаты, колхозы крепли, веселели. А степь была все той же – такой, как сто и двести лет назад: мз конца ее в конец катились, подпрыгивая, шары перекати-поля, от села к селу – пятьдесят километров.

Но вот недавно в Целинограде (вчерашнем Акмолинске) Н. С. Хрущев подвел некоторые итоги целинной эпопеи. Всего за шесть лет – с 1954 по 1960 год – в стране освоено 41 миллион гектаров целины. В районах Казахстана – 25 миллионов 500 тысяч гектаров, в том числе в районах, входящих теперь в Целинный край, – 17 миллионов гектаров. За это время население Целинного края увеличилось на 1 миллион 185 тысяч человек. В совхозах и колхозах работают 186 тысяч механизаторов, на каждую 1000 работающих – 439 человек со средним и высшим образованием. На полях края работает 198 тысяч тракторов (в пятнадцатисильном исчислении), 77 тысяч зерновых комбайнов, 52 тысячи грузовых автомобилей. В зонах освоения целины за эти годы получено дополнительно более 6 миллиардов 300 миллионов пудов товарного хлеба.

Так выглядят некоторые из цифр, приведенных Н. С. Хрущевым в его речи. «Но если вдумаешься в эти цифры, – сказал он, – то за ними люди, судьбы и труд миллионов советских людей, создателей нашего общенационального богатства. Эти цифры не абстрактные, в них выражен глубокий экономический и политический смысл». То, что произошло за эти годы на целине, конечно же, – невиданный качественный скачок, революция в развитии сельского хозяйства.

Поразительные цифры. За ними живые люди. А кто они такие, что у них за судьба? Какой экономический и политический смысл эти ошеломляющие цифры выразили? Поэтому каждую новую книгу о целине ждешь с нетерпением, читаешь с жадностью. В ней должны быть ответы на десятки вопросов. Они не плод праздного любопытства – это очень существенные вопросы и проблемы времени. Они всех волнуют, они важны каждому, где бы он ни жил – на Камчатке или в Воронеже. Конфликты, столкновения характеров, судьбы людей – все это на целине раскрывает себя особенно остро и определенно. Вот она – тема современности: молодой человек, родившийся после Октября, а то и после войны, приехавший в степь без конца и краю, построивший совхоз, вырастивший первый целинный урожай!

И первые произведения о целине – очерки, стихи, повести, пьесы – были полны прежде всего ощущения необычайного размаха, грандиозности, стремительности того, что совершалось. Порой эта стремительность, чуть ли не лихорадочность передавала новый ритм жизни, ворвавшийся в степной край, порой становилась лишь поверхностной регистрацией происходящего без проникновения в глубь явлений. Проводы добровольцев-целинников, трубы оркестра, напутственные взволнованные или сухо-казенные речи, знакомства в поезде, митинги в мелькающих за окном городах, встречи – иногда пышные, иногда деловито-скромные, первая зима – бураны, палатки; совершенно разные, поначалу ничем не объединенные между собой молодые, полные сил люди и вынужденное безделье – пьянки, карты, хулиганство; затянувшаяся первая весна, подошедшая техника и, наконец, первая борозда; трудности пахоты и сева, обжитые полевые станы, необычайный, фантастический урожай, затопивший весь запланированный и мыслимый транспорт, – первый год жизни на целине.

Трудно предъявлять претензии к авторам первых произведений о целине, не сумевших «уйти» от сюжета, тут же ставшего штампом: путь героя непременно прослеживался от проводов на вокзале до первой борозды. Что было у них тогда, кроме такого сюжета? К тому же в нем, хоть и внешне, но раскрывалось начало целинной эпопеи, «через» такой сюжет авторы прежде всего сами пытались разобраться в происходящем. Чаще только пытались, забывали о существе того, что происходит, увлекались стремительностью разворачивающейся картины, масштабом наступления на целину. Иные из первых очерков остались жить, переиздаются, они объективно и живо воссоздают картину первых лет жизни целины.

«Человек, попадающий в эти дни в Кустанай или Акмолинск, в Кокчетав или Павлодар, невольно начинает жить интересами «целины», если даже ехал он в гости к тетушке. В вагоне его соседями были добровольцы, едущие на целину; поезд перестоял в тупике, потому что пропускали эшелон с тракторами; на перроне был митинг, где говорилось о важности зерновой проблемы». Это из очерка В. Солоухина «Рождение Зернограда», включенного в вышедший недавно сборник его очерков о целине. Автор рассказывает о том, как «по всем железным дорогам Казахстана, разрывая ночную, бескрайнюю, как степь, темень», идут эшелоны. Они везут в Атбасар трактористов, Слесарей, тракторы, комбайны… «Все сдвинулось с мест, как перед великим наступлением». Автор рассказывает о том, как будущий директор будущего совхоза «Кайракты» Мамонтов пришел в обком партии: «Вы пони» маете, что значит принять под начало сотни людей, не имея в распоряжении ни одного дома, ни одного килограмма провианта? – говорит ему секретарь обкома, кроме того, городские люди приедут в туфельках, модных шапочках, в легких пальто, а здесь вон двадцать градусов ниже нуля, да еще и бураны возможны». Мамонтову вручают приказ о назначении, доверенность, печать и штамп, банк открывает ему счет. «Дело оставалось за небольшим – за самим совхозом, который существовал пока только на бумаге».

Но совхоз начинается. Приезжают люди, Мамонтов размещает их по избам колхозников, создают комсомольскую организацию, подтягивают распустившихся от безделья ребят, приходит весна, начинается работа, жизнь налаживается, и вот уже первым молодоженам преподносят букеты колосьев пшеницы. А потом ребята спасают убранный уже хлеб от пожара, разбирают персональное дело комсорга Ермоленко, который «здесь холостяком прикинулся», а у самого жена и сын…

Но вот очеркист приезжает в совхоз через три года и не узнает его («Целина продолжается»). «Три года назад здесь не было не только ни одного ученика – ни одного жителя. Но вот появляются люди, наши советские люди, и неизбежно возникают при их появлении не бар, не игорный дом, как это могло бы быть при сходных условиях где-нибудь на Западе, а появляются в первую очередь библиотеки, клуб, школа, родильный дом, больница, детский садик…»

Мы встречаем уже знакомое нам веселое и громкое слово – Атбасар в книге очерков М. Белкиной «Перекрестки», вышедшей в прошлом году. Автор с искренним волнением первооткрывателя сообщает, что еще недавно об этом городе никто не слышал, «казалось, этот саманный районный городок задремал посреди степи», а сейчас каждый поезд выбрасывает на станции Атбасар тугие тюки с почтой, во все стороны разъезжают голубые автобусы, телефонная станция перегружена, аэродром принимает самолеты из Москвы.

Очеркист ездит степными дорогами, знакомится с людьми, мы узнаем поразительные истории о человеческом мужестве: о том, как, заблудившись в степи, едва не погибли шоферы, как спасали от ураганного ветра зерно («Выл буран. Мело. Злобствовал ветер. Он хотел все смести, все сломать, что мешало ему здесь, в его исконных степных владениях…»). Очеркист видит табличку: «Улица им. Н. Островского, N 1», а улицы нет, второго дома тоже нет, только белеет первый саманный дом с паровым отоплением. Но будут дома, будет парк, к которому они расположены фасадом, а пока только «нормальная садовая скамейка с перекладиной». Очеркист внимательнее приглядывается к людям, узнает, что «здесь почти каждый влюблен», рассказывает нам о «сердечных тайнах и переживаниях», о драме Тимофея Щупа, запутавшегося в своих привязанностях к двум женам, о том, как комсомольцы совхоза вынуждены были самым решительным образом вмешаться в личную жизнь Щупа…

Очерк складывается из верных и точных подробностей, словно бы воспроизводит картину жизни целинного совхоза. «Я знаю, приеду сюда в другой раз, через год, через два, – все уже будет не так, все изменится, – пишет М. Белкина. – Изменятся и облик села, и люди, которые его строили. Иными будут их будни, иные подвиги будут они совершать. Жизнь стремительна… И разве только кинохроника да очерки былых дней успевают запечатлеть и донести неповторимые детали промелькнувшего времени…»

Иными станут будни, иными подвиги, и, конечно же, очень важно, чтобы «неповторимые детали» сохранили для нас картину этих увлекательных лет. Но ведь бывают «детали» только внешние, живописные, ничего не говорящие о существе происходящего. И не всякая картина, даже если она правдоподобна, может сказать правду о жизни… Но детали между тем складываются в очерки, очерки в книжки, и похожесть этих книжек одна на другую, казалось бы, только подчеркивает верность воспроизводимой картины. А что на ней изображено? Если слой за слоем снять пусть искренние, взволнованные, романтические красоты стиля – что останется?

Романтика! Бурлящие коридоры райкомов комсомола, медь оркестра, названия сибирских городов, ставших вдруг близкими, палатки и снежные метели, звезды в высоком небе и песни у костров. Может быть, это та самая романтика, что бросала мальчиков в буденновских шлемах на кронштадтский лед, строила гидроэлектростанции, города в тайге?.. Ведь тут перед нами вчера еще сонный Атбасар с сумасшедшим столичным ритмом сегодняшней жизни, вставшая дыбом, проснувшаяся степь… Но вот мы снимаем «красоты стиля»; не трудности, – но трудности романтические, не неполадки, – но романтические неполадки, не безобразия, – но безобразия романтические. Что остается? Путь героя из теплой квартиры в необжитую степь – и все? А как же революция » сельском хозяйстве, качественный скачок, новый экономический и политический смысл произошедших на целине событий?.. Да и разве романтика гражданской войны была в красочной смерти под красным знаменем, а не в существе дела, за которое просто и страшно умирали люди? А разве романтика строительства Магнитогорска или Комсомольска-на-Амуре в необычайности жизни строителей – романтическом колорите, а не в смысле их труда – строительстве социализма?

Между тем романтизм многих произведений о целине – это всего лишь разноцветно украшенная «целинная экзотика», взятая к тому же напрокат из романтических произведений о прошлом. А ведь романтика должна прежде всего нести на себе печать современности…

Очень характерна в этом смысле пьеса М. Светлова «С новым счастьем», появившаяся в первые годы целинной эпопеи. Герои ее строят на целине совхоз, неожиданно аврал – разлилась река; драгоценную технику – тракторы – перевозить не на чем; нет бревен для плотов и т. п. Серьезная неприятность, может быть, даже беда. Но когда директор совхоза Бекперген, призывая людей найти выход, спасти технику, на законный вопрос, а как это конкретно сделать, отвечает: «А так же, как ваши отцы через Сиваш пронесли артиллерию», – зритель настораживается, перестает верить Бекпергену. Будь он краснобаем, «отрицательным» персонажем, – «но ничего подобного! – во всех отношениях Бекперген человек положительный, даже хозяйственный. Да и самого драматурга смущает такая неуместная высокопарность. В ответ на романтические ассоциации Бекпергена, сравнившего переправу тракторов через разлившуюся речушку со знаменитым форсированием Сиваша, один из случившихся здесь комсомольцев Прохор восклицает: «Так дайте нам Фрунзе – пусть он поведет!»

Но «снижение» тона, ирония автора идут тут прежде всего от скромности музы поэта – не может М. Светлов слышать высокопарности! А «Сиваш» – романтизм только поверхностный – между тем (под другими названиями) возникает снова и снова. Это и первая картина, пролог – разговор о «поколеньях грядущих времен», о Дантоне, Пугачеве, Жанне д’Арк; и воспоминание «старых комсомольцев» о «девочке мирового восстания», которая «идет через все рубежи»; и, несколько в другом плане, романтичность Дмитрия:

Я думал, что здесь Магелланов пролив,

А это простая колхозная хата…

С юности так у меня повелось –

Гляжу: ресторан, а читаю: таверна,

Химки читаю как Лос-Анжелос.

Романтика красивых слов, традиционно-романтических названий, нарочитость, органически чуждая «подлинной романтике будней», о которой пьеса написана, создает разнобой, разностильность, ведет к фальши. С другой стороны в «героической комедии» Н. Погодина «Мы втроем поехали на целину» романтичность происходящего осовременивается… необычайно легким отношением к серьезным проблемам.

«Летавин.