Цель поэзии – очеловечивание

Обзоры и рецензии

ЦЕЛЬ ПОЭЗИИ — ОЧЕЛОВЕЧИВАНИЕ*

В предисловии «От автора» к этой книге Владимир Корнилов пишет:

«Моя задача не только рассказать о русской поэзии и русских поэтах, но прежде всего пробудить любовь к стихам. (К сожалению, в силу разного рода причин их читают все меньше и меньше.) Однако пренебрежение поэзией опасно. Оно за себя мстит. Наша речь стала вялой, малограмотной — дошло до того, что даже дикторы телевидения перестали склонять числительные… А ведь в русской поэзии запечатлен не только наш язык, но и наша история, наша культура, особенность и неповторимость России. Вот почему нелюбовь к стихам приводит к падению не просто памяти каждого из нас, но и нашей общей исторической памяти. Отвергая родную поэзию, мы становимся беспамятным народом, а это пострашнее любых экологических бедствий.

Между тем поэзия — предмет капризный. Говоря о стихах, непременно размышляешь о личности пишущего, о ее бесконечном своеобразии и каждый раз сталкиваешься не с общим правилом, а с частным случаем. Вот почему трудно писать о поэзии вообще, но зато легко говорить о своей любви к ней.

Делясь с читателями своим долголетним опытом, автор, стихотворец-практик, пытается приблизить их к тайнам поэзии и внушить им, что чтение стихов не только насущная необходимость, но и ни с чем не сравнимая радость».

Эти мысли Корнилова важны и своевременны. Неслучайно к ним так или иначе приходили и другие поэты. Вот несколько цитат из выступлений Иосифа Бродского — в сущности, он говорит о том же — о роли и значении поэзии в нашем нынешнем бытии: «Я совершенно убежден, что над читающим стихи труднее восторжествовать, чем над тем, кто их не читает»; «Не читая стихов, общество опускается до такого уровня речи, при котором оно становится легкой добычей демагога или тирана».

А это точка зрения человека со стороны. (Я написал «со стороны», потому что речь идет не о поэте, а о прозаике.) В книге заметок «Причуды моей памяти» известного нашего писателя Даниила Гранина я наткнулся на запись, посвященную поэзии. Он, прекрасно знающий возможности и силу слов, пишет о стихах «как о чуде человеческого духа, любовь рождает поэзию и поэтов. «Любовь человек не в состоянии передать обычными словами. Поэзия — потребность природы, поэзия рождается из любви, высшее проявление духовных сил всего живого»». Он вспоминает фразу, когда-то сказанную ему Виктором Шкловским: «Стихи нельзя читать каждый день, это драгоценный напиток». И главная задача поэтов по отношению к тем, к кому они обращаются в своих стихах, — очеловечение. В этом романист Гранин един с только что процитированными мною поэтами.

В предисловии Корнилов сетует, что к стихам утрачен интерес. Мне кажется, что это он написал в перестроечное или даже в постперестроечное время, когда составлял уже написанную книгу. Но похоже, что писалась она, когда была пора «оттепели», пробудившая острый интерес к поэзии как к наиболее чуткому сейсмографу, мгновенно реагирующему на перемены в окружающем нас мире, на порожденные временем в душах людей вопросы и тревоги. Это был тот общий посыл, который подтолкнул Корнилова к тому, чтобы начать писать очерки-исследования русской лирики, объясняющие заинтересованным читателям, что ценного несут в себе стихи, почему их надо читать и любить. Это всего лишь мое предположение, не рискую на нем настаивать — может быть, верно то, как обозначил ситуацию в предисловии автор, — не могу и не хочу с ним спорить: ему виднее.

На этот возникший посыл прореагировал и Евгений Евтушенко, всегда чутко откликавшийся на «зов времени»: он стал печатать в «Огоньке» (самом популярном журнале той поры) отрывки из составляемой им антологии русской поэзии. Потом — в 1995 году — она под названием «Строфы века» (огромный том) вышла отдельным изданием, автор и сейчас продолжает заниматься этой собирательной, составительской работой, публикуя добытое уже не в «Огоньке», в других периодических изданиях. Не надо рассматривать то, что он делал, как работу прагматическую, сугубо библиографическую (подумаешь, составительство!). Антология помогла восприятию отечественной поэзии как единого явления. Все слилось вместе: дореволюционная поэзия, стихи, написанные в пору гражданской войны, советского времени, стихи эмигрантов. Правда, видимо, в погоне за широтой «охвата», Евтушенко время от времени снижал планку художественной требовательности (об этом нельзя умолчать). Здесь явное преимущество у Корнилова — планка качества у него всегда на самой высокой отметке «гамбургского счета». Даже когда речь идет о его собственных стихах (об этом, как известно, автору судить труднее всего). В 1961 году в сборнике «Таруские страницы» была напечатана поэма Корнилова «Шофер», она обратила на себя внимание читателей, тем более что на нее с нападками сразу обрушилась официозная критика, а тогда это был дополнительный стимул для популярности (раз власти ругают, значит, там есть правда, которую они не переносят); но, видно, поэма перестала соответствовать возросшей требовательности поэта к себе, и он ее не перепечатывал. И вот еще что: когда после многолетнего цензурного запрета Корнилова стали печатать, его стихи продемонстрировали, что за время вынужденного молчания его требовательность не только не снизилась — выросла.

Книга очерков Корнилова — «зов времени», она наполнена серьезным, глубоким, живым жизненным содержанием.

А теперь, пожалуй, стоит отвлечься и рассказать о том, когда я впервые прочитал Корнилова. Было это давно… Сейчас не могу вспомнить, где. Стихотворение называлось «Лермонтов» и было посвящено трагической и высокой судьбе поэта. Признаюсь, я тогда не все понял в нем. Мне показалось странным, что автор, упомянув Машук — место трагической гибели поэта, пишет о нем как о молодом человеке. Потом все прояснилось: это стихи не только о Лермонтове, но и о себе, Лермонтов становится для автора примером высокого служения поэзии — свою жизнь Корнилов проверяет готовностью к тем испытаниям, которые могут грозить ему в будущем. В древности, в пору античных мифов, существовала вера в то, что поэты могут провидеть будущее, предсказать свою судьбу. В не столь категорической форме, уже как поверье, это дожило до наших дней. В предисловии к своим очеркам Корнилов пишет: «Именно потому, что поэты зорко всматриваются в себя, они обладают даром пророчества». «И по ночам поэмы пишут мальчики, надеясь на похожую судьбу», — конечно, это о себе, о надежде выстоять под тяжелыми ударами жестоких обстоятельств. Жизнь потом подтвердила эти строки Корнилова: пришлось ему пережить и тяжкую расправу режима, но в конечном итоге над этим возвышались его пронзительные стихи. Корнилов как-то заметил: «Он написал столько мощных и прекрасных строк, что вошел в когорту российских лириков. А войти в нее ох как непросто». Разумеется, он говорил не о себе. Но я уверен, что это надо сказать и о нем, о его поэзии. Стихотворение «Лермонтов» привлекло меня, поразило, и я стал читать все, что печатал Корнилов. Многое надолго запомнил. Он, как до этого Борис Слуцкий, стал моим поэтом. Что, однако, это значит — «мой поэт», что за этим кроется? Видно, их — Слуцкого и Корнилова — мировидение было сродни моему, поэтому так много мне открывали, дарили их стихи, поэтому были так нужны и дороги.

Кстати, они дружили, да и их позиции в поэзии и в суждениях о поэзии имели много общего. Разумеется, это не случайно, что свою книгу о лирике Корнилов назвал строкой из стихотворения Слуцкого. И написал «Плач по Слуцкому» — венок сонетов, хотя до того никогда не обращался к этому жанру.

Книга Корнилова состоит из двух частей. Первой частью стал сорок один очерк. Во второй части (Приложение) — «Стихи о поэтах и поэзии». Понимаю, что могут найтись (и скорее всего найдутся) противники соединения в одном томе, под одной обложкой, сочинений столь разных жанров, считающие это нарушением утвердившихся литературоведческих канонов, дилетантской дерзостью. Я же считаю решение готовившей книгу к печати Ларисы Беспаловой (вдовы Корнилова) и издательства «Время» правильным и содержательным. Читателям не может не броситься в глаза, что у очерков Корнилова и в его стихах одни и те же эстетические гены. Таким образом между очерками и стихами — крепкие внутренние связи, они сливаются, дополняют друг друга даже тогда, когда это один и тот же объект внимания. Книга опирается на большой временной массив нашей поэтической жизни (XVIII-XX века) — от Державина, Баратынского и Пушкина до Пастернака и Ахматовой. В очерке, посвященном Державину, Корнилов пишет: «…многому учились русские лирики у Державина. И было чему!» (с. 283). А это из стихотворения «Колокола Державина»:

Колокола Державина,

Звонче вас, громче нет!

Бьете неподражаемо

Вот уж две сотни лет.

Очевидно, что очерк и стихотворение — об одном и том же.

Я уверен, что у книги Владимира Корнилова будет широкий круг читателей. Во-первых, молодые стихотворцы, ищущие свою тропу в поэзии, — она многое им подскажет, в ней определены важные ориентиры, прежде всего высокая отметка «гамбургского счета» для поэзии, которую Корнилов считал обязательной, благодаря чему стихотворец становится поэтом. Молодые с дерзким вызовом требуют «смахнуть с насеста заевшихся стариков, преемственность». Это бывало уже не раз. Это видит и Корнилов. И все-таки всегда торжествовала преемственность: молодые, оперившись, становясь поэтами, идут вслед за поэтическими завоеваниями в том числе и Корнилова, и тех его предшественников, в ком они видят пролагателей магистральных путей русской лирики, в ком находят свой вектор. Второй круг читателей, которые, хочется верить, обратят внимание на книгу Корнилова, не пропустят ее, это литературоведы, посвятившие себя изучению поэзии, ее особенностей, ее истории. Книга эта им много даст, откроет. Суть в том, что они и Корнилов с разных точек зрения рассматривают поэзию. Для них стихотворение — это собрание неких принятых литературоведами стабильных, самодостаточных качеств и свойств. Корнилов же, который, по его словам, в данном случае выступает в роли «стихотворца-практика», видит постоянное взаимодействие всех качеств и особенностей поэтического организма: изменение интонации или ритма влечет не локальное изменение — изменяется общий смысл произведения. Именно поэтому так точны и проницательны разборы стихов, которых великое множество в книге Корнилова, они могут служить без каких-либо оговорок образцом анализа поэтических творений. Хочется, чтобы и на это обратили свое внимание литературоведы.

Л. ЛАЗАРЕВ