№7, 1961/Творческие дискуссии

Цех эстетический – цехам заводским

Поэт писал о красоте:

Послушайте!

Ведь, если звезды зажигают –

значит – это кому-нибудь нужно?

Эстетики тоже пишут о красоте. И труды их, что скрывать, порой вызывают тот же недоверчивый вопрос: «Значит, это кому-нибудь нужно?»

Даже люди с широкими эстетическими запросами, в том числе и художники, писатели, иногда относятся к этим трудам равнодушно или скептически. Для чего, спрашивают они, в наши дни практически необходимы такие работы, чем и кому они помогают?

Бывает, что в подобных сомнениях и упреках сквозит излишне утилитарный, узко «прикладной» подход к нашей эстетической теории, имеющей немалые заслуги. Но только ли в нем дело? Над этим стоит задуматься.

Передо мной – веер записок, присланных в президиумы молодежных диспутов «В человеке должно быть все прекрасно» или «Поспорим о вкусах». На случайных клочках, на использованных билетах в кино, на обороте контрольных работ, возвращенных учителем вечерней школы. Переберешь их – и встает в памяти красный уголок или зал заводского клуба, где на одной стене комсомольцы развесили репродукции картин Рафаэля, Сурикова, Сарьяна, а на другой – всем на посмешище – базарные картинки. Где красуются карикатуры на тех, кто как-нибудь по-дурацки понимает «красивую жизнь». Где не знаешь, о ком горячее спорят – о героине фильма или о своем товарище, которого тут же выталкивают на трибуну. Тут долго будут хохотать над неудачливым оратором, заявившим, что человек должен быть красив «не только на внешность, но и на внутренность». И обязательно кто-то слишком «загнет» насчет джаза или абстрактной живописи, а кто-то этого слишком перепугается. Тут можно вдруг услышать настоящую проникновенную исповедь. Тут придется к месту пересказанный кем-то из выступающих немножко сентиментальный очерк из молодежной газеты. И, так и не доспорив, на прощание споет молодежь по традиции свою, мало кому за стенами этого зала известную песню.

Записки. Длинные, как письма, и коротенькие; ясные и путаные; вдумчивые и до смешного наивные. Всякие.

«У нас дали звание ударника ком. труда двум работницам. Для одной труд – радость, а другая, по-моему, работает только по обязанности; сознательная, но какая-то скучная. Так обязательно ли в труде видеть красоту? Очень прошу прочесть мою записку вслух».

«В чем разница между красотой и красивостью?»

«Бригада допустил брак. Виноват был один парень, но не сознался. Вину взял на себя его друг. Красиво ли он поступил?»

«Товарищ докладчик! Я – слушательница университета культуры. Нам приводили слова Чернышевского, что прекрасное – это жизнь, потому что жизнь человеку милее всего на свете. Но ведь недаром Зоя Космодемьянская воскликнула: «Это счастье – умереть за свой народ!» Значит, прекрасна может быть и гибель? И сам Чернышевский тоже не жалел жизни!»

«Я не собираюсь выступать, хочу только сказать: у нас слесарь П. живет далеко за городом, ездить ему далеко, а он после работы учится. Все обеденные перерывы читает. Почему? Говорит: ему просто нравится, и все. А ради чего учится – об этом он не думает и не мечтает. Хорошо это – учиться не с какой-то целью, а просто потому, что само учение нравится?»

«Дайте, пожалуйста, короткое определение: в чем красота советского человека?»

«Спорят ли о вкусах?»

«У меня вопрос к последнему оратору. Вот вы всё говорите о красоте. А мне не до красоты. У нас без конца маринуют рацпредложения. Это как – красиво?»

«У нас одна работница (Катя Ф.) умудрилась взять получку вместо своей подруги, хотя после и отдала. А взяла, чтобы купить модный материал, пока весь не разобрали. Я говорю, что не в этом красота, а подруги со мной не соглашаются, говорят, что платье тоже важно, а еще комсомолки».

«Когда я учился в техникуме, у нас в комсомольской работе была настоящая романтика, а пришёл сюда – тоска зеленая. Просьба в заключительном слове побольше рассказать о красоте настоящей комсомольской жизни».

«Товарищ докладчик! Как нужно краситься, чтобы было скромно и приятно?»

Забавный вопрос. А может, и не такой уж забавный, если поставить его рядом с другим:

«Почему чаще отдают предпочтение красивым девушкам, хотя не обязательно они так же красивы внутренне, как внешне?»

«Можно ли полюбить человека с первого взгляда, только за внешнюю красоту? Настоящая ли это любовь?»

«Как вы понимаете идеального молодого человека нашего времени и идеальную семью? Только, пожалуйста, ответьте на этот вопрос».

Разные, как видите, записки. По яркости они не могут потягаться с некоторыми устными выступлениями тех, кто решился выйти на трибуну. И все-таки записки эти, по-моему, примечательны. Может быть, не всем из их авторов понятно слово «эстетика». Может быть. Сами эстетики спорят о его значении. Но согласитесь, уже сама тема диспутов – красота и вкусы – может привлечь к вопросам их участников внимание тех, кого занимают эстетические проблемы.

Я знаю, что некоторые специалисты по эстетическому воспитанию сочтут часть этих записок не имеющими никакого отношения к своей дисциплине. И я согласен, что, скажем, вопросы о рабочем, допустившем брак, или о волоките на предприятии носят скорее нравственный или производственный, нежели эстетический характер. Конечно, раздраженный вопрос о рационализаторском предложении задал человек, которому в эту минуту наплевать было на ученые категории прекрасного и возвышенного. Но так ли далеки этот и другие подобные вопросы от проблем, стоящих в центре вашей дискуссии?

Студентам-энтузиастам или даже солидным лекторам, которых приглашают «дирижировать» такими диспутами, подчас приходится туговато. Бывает, что они хитро переходят на давно обкатанную тему «О моральном облике», ловко заменяя слова «правильно», «честно», «справедливо», «порядочно» словом «прекрасно». Но может ли это спасти дело, можно ли таким образом увидеть разницу между отношением к труду двух ударниц: той, что воодушевлена работой, и другой – «сознательной, но какой-то скучной»? Ведь и вторая, по-видимому, понимает свои «обязанности», свой моральный долг! И дело не в том, чтобы осудить ее, а в том, как раскрыть перед нею красоту труда. И перед всеми раскрыть не только недопустимость и вред, но и отвратительность того положения, когда «без конца маринуют рацпредложения». Тут нужен не только моральный подход, тут и эстетическая оценка нужна!

Есть и такие докладчики, которые на этих диспутах раздают полезные рецепты и рекомендации если не о том, «как нужно краситься», то о том, что читать, как себя вести, как одеваться, как обставить комнату, «чтобы было скромно и приятно». Или «чтобы было современно». Но людям ведь нужны не только конкретные советы, им насущно нужны именно обобщения. Зачем, скажите, им понадобилось «короткое определение» красоты советского человека? Да затем, конечно, чтобы, исходя из этого универсального определения, они могли и сами жить красивей, и всегда, в любых условиях, верно оценивать эстетически поступки и характеры товарищей. Желание, что и говорить, утопическое. Тут одной формулой не поможешь. Но подобные вопросы заставляют обо многом задуматься, как заставила задуматься и учительницу, о которой рассказал К. Зелинский1, и всех нас, участников дискуссии, просьба старшеклассников рассказать о человеческой Красоте.

О стремлении народа к красоте мы говорим часто. Но в народе живет и стремление к осмыслению критериев красоты. Эстетика помогает ему в этом. Правда, еще недостаточно помогает. Дело не в том, чтобы теоретик давал рекомендации, как достигнуть красоты и как понимать красоту, или чтобы он прямо отвечал на вопросы, подобные приведенным. Но нельзя не учитывать тягу трудящихся к познанию эстетических закономерностей. Нечего и говорить, как важно познание этих закономерностей для развития литературы, искусства, критики. Чем же тогда объяснить недостаточный резонанс нашей эстетической теории?

Думаю, что одна из его причин в том, что мало изучаются всё новые проявления эстетических закономерностей в жизни.

Прочли мы в газетах о передовиках, добровольно переходящих в отстающие коллективы, и стали призывать художников запечатлеть душевную красоту таких людей. Но разве не могли эстетики обратить внимание деятелей литературы и искусства на эту красоту раньше: ведь она нарождалась уже давно! Хотя и с большим опозданием, мне все-таки хочется рассказать о случае, о котором я услышал в 1955 году в целинном зерносовхозе «Кантемировец». Сейчас меня в этом эпизоде привлекают именно те стороны жизни, которые, по-моему, достойны самого пристального внимания эстетики. Простите меня, товарищи из «Кантемировца», если я, рассказывая об этом факте теперь, спустя шесть лет, буду неточен в каких-то деталях; суть я постараюсь передать верно.

Была в этом совхозе бригада, целиком состоявшая из демобилизованных солдат знаменитой Кантемировской дивизии. «Орлы-кантемировцы» – так звали их целинники. И, надо сказать, хлопцы очень гордились этим именем. Но, как ни старались они быть верными своим гвардейским традициям, случилось так, что их бригада во время посевной кампании отстала от других. Дело в том, что руководитель ее, хороший человек и хороший тракторист, оказался неопытным организатором. И вот встал вопрос о смене бригадира. Нашлась и кандидатура: опытный механизатор Ахтырский, возглавлявший до этого передовую бригаду. Ее он уже поставил на ноги, она могла теперь обойтись и без него. Одно плохо: не был он кантемировцем! Ну, какая же это Кантемировская бригада, если сам бригадир – не кантемировец? Пропадет вся романтика! Так казалось гвардейцам. И тогда Ахтырский согласился стать у них помощником бригадира.

  1. См. статью К. Зелинского «О красоте» («Вопросы литературы», 1960, N 11).[]

Цитировать

Дубровин, А. Цех эстетический – цехам заводским / А. Дубровин // Вопросы литературы. - 1961 - №7. - C. 75-86
Копировать