Труд текстолога
В. А. Жданов, Последние книги П. Н. Толстого, «Книга», М. 1971, 256 стр.
Этой книге, заканчивающей, по словам ее автора, цикл «творческих историй» произведений, созданных Л. Н. Толстым на протяжении почти пятидесяти лет – от «Войны и мира» до строк, написанных в преддверии смерти, – суждено было стать я последней книгой Владимира Александровича Жданова.
В. Жданов начал изучение творчества Толстого с двухтомного исследования («Любовь в жизни Льва Толстого», 1928), а закончил целым рядом серьезных работ, посвященных проблемам «творческой истории» произведений великого художника. Во всех этих работах автора неизменно интересовал главным образом один, но едва ли не существеннейший вопрос – изучение материалов, источников, непосредственно отражающих процесс творчества художника, «приподнимающих завесу над тайниками труда писателя», Перед текстоло гом в таких случаях всякий раз возникала задача не только прочесть тот или иной фрагмент текста – дело уже само, по себе достаточно сложное, когда речь идет о рукописях Толстого, – но я установить хронологию изучаемых текстов, войти в логику работы художника, понять «закон внутреннего развития художественного произведения», выдвинутый Толстым (стр. 3). Прочесть текст в таком случае – значит расшифровать сам процесс творчества, его создавший.
Сложность изучения творческого наследия Толстого последнего десятилетия его жизни заключается еще и в том, что многие его замыслы так и остались в значительной своей части не завершенными. Однако обращение именно к этим материалам черновой работы Толстого дало возможность уловить новые и важные грани в творчестве страстного протестанта и обличителя. Известно, например, то внимание, которое уделял Толстой трудам основоположника научного коммунизма. Обычно отмечают критическое отношение Толстого к учению Маркса. Сличение черновых редакций и законченного текста одной из последних работ Толстого («Рабство нашего времени») показало, что дело обстояло значительно сложнее. «Примечательно, однако, – пишет В. Жданов, – что в сочинении «Рабство нашего времени», целиком посвященном рабочему вопросу, Толстой дважды процитировал «Капитал» не для полемики, а для подтверждения своих мыслей. В черновой редакции точной цитатой Маркса на немецком языке Толстой подкрепил свое суждение о том, что капиталистическое накопление «было не что иное, как все более и более утверждающееся рабство». А в завершенном тексте Толстой изложил цитату из «Капитала» в связи со своими рассуждениями о жестоком обезземеливании крестьян» (стр. 22). Эти наблюдения текстолога находятся в полном соответствии с глубокой мыслью Толстого, зафиксированной Д. Маковицким и возникшей как отклик на утверждение о том, что Маркс «погубил идеальный социализм»: «Нет. Маркс старался найти научные основания для социализма» (стр. 22).
Смятенная душа великого художника, творящего в обстановке все нарастающего революционного движения, «кричащие противоречия» Толстого проявляются в самой его работе, в течении, в ходе ее. Так, предисловие к рассказу «Убийцы», начинающееся исступленным криком ненависти и гнева: «Не могу молчать, и не могу и не могу!» – пишется вслед за прерванным на полуфразе начальным эпизодом рассказа о деревенской жизни, дорогой и близкой ему. Характерны тщательно восстанавливаемые В. Ждановым перипетии сложнейшей работы Толстого над произведением, так и оставшимся незавершенным, – «Нет в мире виноватых». «На краю гроба» хотел Толстой провозгласить девиз о гармонии человеческой, о вселенской справедливости – и оказался не в состоянии этого сделать. Сама действительность врывается в замысел, мешает развитию темы, дает ей новые направления. «Если был бы дописан рассказ, – замечает В. Жданов по поводу одного из черновых вариантов будущего «романа», как определит жанр этого своего последнего произведения незадолго до смерти сам Толстой, – пришлось бы изменить заглавие: «Есть в мире виноватые!» (стр. 56, 57).
Наблюдения В. Жданова над различными стадиями работы Толстого обращают внимание на характерное явление, которое можно было бы определить как внутреннюю целесообразность творческого процесса писателя, где ничто не пропадает бесследно, где неожиданные, «стихийные» на первый взгляд, художественные решения в действительности оказываются исподволь подготовленными всем предшествующим ходом его работы. Интересны в этом отношении примеры тщательно исследуемых В. Ждановым контаминации, нередко открывающих новые возможности интенсивного тематического развития.
Очень часто невольные недоразумения при истолковании работы художника над тем или иным произведением возникают из-за не вполне ясного представления о труде автора, о черновых, «промежуточных» звеньях этой работы. Так, рушится, например, при обращении к рукописям Толстого довольно устойчивая версия о различного рода»заимствованиях» в одной из драматических сцен (сцепа экзекуции) в рассказе «После бала». Толстой, как убедительно доказывает текстолог, разрабатывал эту тему задолго до того, как принялся за свой рассказ. Причем она оживала под рукой художника в конкретных картинах, сюжетных ситуациях. Только текст этот в силу тех или иных обстоятельств оказался не включенным автором в завершенное произведение или в последнюю существующую редакцию и остался погребенным под спудом рукописных набросков. (Сравни, например, страшную сцену истязания в ранней редакции «Хаджи-Мурата» или подобного рода эпизоды в черновиках «Воскресения», в «Посмертных записках старца Федора Кузмича».)
В. Жданов пользуется разными приемами текстологического анализа, обращается нередко к палеографическим методам исследования, стремясь установить хронологию работы Толстого над определенным художественным замыслом (например, поиски последовательности работы над «Фальшивым купоном», писавшимся более двадцати лет с частыми перерывами, с неожиданными возвращениями к прежде оставленной теме).
Следует обратить внимание еще на одно характерное наблюдение В. Жданова, касающееся вопроса, который нередко ставит в тупик исследователей, имеющих дело с рукописями Толстого. С точки зрения психологической мотивировки или впечатления жизненной достоверности художественного изображения некоторые моменты работы Толстого кажутся странными, по меньшей мере парадоксальными. Например, исчезновение, поело многих усилий и поисков, ярких, пластических, рельефных деталей в портретной «лепке» героев. Не тем ли это вызвано, высказывает предположение В. Жданов, что писатель стремится (в особенности в заключительных стадиях работы) к созданию целостного художественного единства, где каждый элемент художественной системы представляет для него интерес именно как часть целого (ср. наблюдения, изложенные в главах «После бала» и «Живой труп»).
Трудности осмысления творческого процесса как эстетического явления дают себя знать и в самой книге В. Жданова. Некоторым выводам вредит излишняя категоричность заключений. Вряд ли могут удовлетворить читателя суждения, скажем, такого рода: уменьшение количества картин в «Живом трупе» вызвано не «общими композиционными соображениями», а является результатом того, что три картины из них «были не сценичны по содержанию» (стр. 74). Замечание о «несценичности» трех картин остается не более чем предположением (они не были написаны Толстым, остались лишь зафиксированными в планах). Общее же композиционное структурное единство произведения для писателя, подобного Толстому, есть категория уже не вероятности или возможности, а непременной цели, к которой стремился мастер, уделявший большое внимание «архитектуре», как он говорил, своих творений. По всей вероятности, рассуждения о скрытых творческих импульсах, определяющих ход работы художника, требуют более основательных подкреплений в положениях эстетики, теории творчества, в частности в концепциях самого Толстого – одного из оригинальнейших и глубоких истолкователей природы искусства.
Последняя книга В. Жданова – достойное завершение работы талантливого советского исследователя-текстолога, внесшего значительный вклад в изучение творческого наследия Толстого.
г. Горький