№8, 1963/Обзоры и рецензии

Труд писателя

А. Г. Цейтлин, Труд писателя, «Советский писатель», М. 1962, 591 стр.

Вероятно, любой студент-филолог довоенного времени помнит, каким событием была книга Александра Григорьевича Цейтлина «Русская литература XIX века», вышедшая в 1940 году. Листая ее сейчас, легко, конечно, обнаружить, как далеко ушло наше литературоведение за два с лишним десятка лет. Но и сегодня стоит вспомнить старый учебник, сослуживший добрую службу не одному поколению словесников и пришедший на смену «эре конспектов».

А. Цейтлин взялся за этот труд в то время, когда только что отгремели бои с вульгарным социологизмом. Преодолевая свои собственные ошибки этого рода, А. Цейтлин стремился последовательно применять марксистский социологический метод к исследованию художественного творчества. Он принадлежал к той категории ученых, в которых счастливо сочеталась любовь к конкретному, так сказать, первичному исследованию историко-литературных фактов, розыску новых материалов со страстью к широким типологическим обобщениям.

Все это закономерно вело его к работе над книгой, к сожалению, последней в его жизненной и творческой биографии. «Труд писателя» датирован 1941 – 1961 годами. В авторском предуведомлении сказано, что книга выросла из курса лекций, которые читались студентам. Это наложило отпечаток на композицию и манеру изложения. Можно, разумеется, посетовать, что равно «дозированы» страницы для вопросов, почти очевидных и дискуссионных, нуждавшихся в более разносторонней разработке (ср. главы «Язык» и «Образ»); можно отметить, что для стройности и систематичности, необходимых для учебного пособия, в книге допускаются повторения, но подобные упреки без труда опровергаются жанром и задачами книги.

«Труд писателя» тем-то и привлекателен, что А. Цейтлин в ряде случаев, не ставя исследовательских задач и словно намеренно ограничивая себя подбором, суммированием и анализом сведений, – тем не менее ненавязчиво, но неуклонно подводит читателя к порогу нового, неизведанного и намечает путь дальше. Уменье сжато обобщить огромный материал, накопленный историей литературы, сконцентрировать мысль на самом главном, дать толчок для движения вперед, согласимся, – уменье завидное. А большинство разделов книги написано именно так.

На обильном материале отечественной и зарубежной литературы А. Цейтлин прежде всего стремился утвердить мысль: «Как бы ни была разнообразна по своим формам художественная работа писателя, она всегда преследует цель создать произведение не только достойное народа, к которому принадлежит художник, Во и ведущее вперед, произведение, которое является частицей борьбы народа». Активное участие в этой борьбе, воинствующее отстаивание передовых идеалов раскрываются в книге как единственно возможная основа подлинно высокого творчества.

Неразрывна диалектическая связь метода, мировоззрения, таланта и мастерства: «Мировоззрение писателя – это не только то, во что он верит, но » то, как он проникает глубоким взором художника в действительность и что он в результате этого проникновения запечатлевает в своем творчестве». Пагубны для большого художника не только отход от жизненной правды, но и попытки создать свое творение без четкой цели и верной идеи. Эти актуальнейшие и сложнейшие проблемы решаются А. Цейтлиным методологически верно и убедительно.

Показательно, что лишь только исследователь от широкого идеологического истолкования вопросов мастерства сбивался (к счастью, редко) на частности, искал корни тех или иных писательских неудач в «чистой технологии», – его подстерегали ошибки. Можно ли, например, композиционную неслаженность антинигилистических романов Лескова «На ножах» и «Некуда» объяснять тем, что их автор вообще «не придавал большого значения плану»? Ведь даже самое изощренное предварительное планирование не может дать жизненную стройность неправде и реакционной тенденции. Никакая профессиональная опытность не в состоянии прикрыть ошибки в постижении жизни, вызванные неверной общественной позицией писателя.

«Мастерству постижения жизни» А. Цейтлин уделил много внимания. Он не только обильно проиллюстрировал известные, но и сейчас еще скрыто и явно оспариваемые буржуазным литературоведением мысли о значении для писателя активного участия в общественной борьбе, постоянно расширяющегося жизненного опыта, «второй специальности» и т. п. Он не ограничился систематизацией методов и путей собирания материалов для произведений на исторические н современные темы, приемов н средств его накопления, заготовки и первичной обработки. Скажем, давая интересную классификацию типов записных книжек писателей, А. Цейтлин показывал, что эти книжки – не просто «кладовая», средство запоминания, но и средство изучения жизни. Исследователь остановился на таких «тайниках» творческой лаборатории, как самонаблюдение, наблюдение и эксперимент.

Разрабатывая и эти и другие проблемы, А. Цейтлин постоянно подчеркивает, что само по себе накопление и фиксирование фактов не есть еще творчество. Оно начинается с самостоятельного исследования жизни, специфического, особого проникновения в ее закономерности с целью не бесстрастного «отображательства», а активного, направленного ее изменения. Именно с такой целью и свершается в литературе «творческое преображение действительности».

Раскрывая роль воображения, вымысла, фантазии в работе писателя, А. Цейтлин вместе с тем показывал, что в процессе создания самых оригинальных образов, самых, казалось бы, неожиданных художественных построений даже могучие мастера постоянно корректировали и поверяли свои художественные решения действительностью. «Создаваемый образ… вводится в «сферу различных действий»; тем самым определяется разнообразие его социальных реакций». Можно добавить, что подлинные реалисты порой при самом предвзятом, полемически искусственном замысле образа понимали, что нельзя избегать испытания героев на «прочность» и достоверность, сталкивая их с обстоятельствами и силами живой действительности. Вот почему Достоевский, решив избрать «главной задачей» романа «Идиот» характер Мышкина, «князя-Христа», тут же записал: «Как отражается Россия».

При всем многообразии индивидуальных течений творческого процесса у различных художников, в конечном счете определяющее значение для формирования метода и даже стиля принадлежит особенностям связи писателя с жизнью. Это подтверждено в книге большим количеством фактов. Правда, порой хотелось бы найти более точное их истолкование.

Вот раздел «Выбор жанра». Чем определялись жанровые пристрастия крупнейших писателей, их искания, новации, которыми столь богата наша классическая литература? Конечно, и «емкостью» определенного жанрового образования, и «несоразмерностью замысла с бурно растущим материалом», и склонностью данного автора к тем или иным формам. Обо всем этом пишет исследователь – и он, безусловно, прав. Но выбор и обоснованность жанровых решений вряд ли исчерпываются только такими обстоятельствами. В качестве примера того, насколько важно для писателя найти жанр, А. Цейтлин приводит слова Некрасова о Фете: «поэмы не его дело». Бесспорно, лирика оказалась подлинным призванием Фета. Но только ли какие-то еще не раскрытые до сих пор структурные особенности таланта были тому причиной? Ведь хорошо известно, что не один Фет, а почти все поэты, так или иначе связанные со школой «чистого искусства», не оставили сколько-нибудь значительного следа в истории русской поэмы. Очевидно, в выборе жанра и «овладении» им играло свою роль, кроме особой лирической «складки», и то, что поэма требовала выхода из мира интимных переживаний в широкую сферу общественных коллизий я проблем. А для этого-то и нужно было иное, чем у школы «чистого искусства», видение и понимание социальной действительности.

Характерно, что в других случаях весь ход исследования А. Цейтлина как раз подтверждает эти соображения, В книге, например, многосторонне раскрывается «важная организующая функция» идейной концепции для самых различных компонентов произведения, его стилевых особенностей. Ученый, стремясь «оттенить роль социальных факторов, обусловливающих собою творческую работу» писателя, выясняет и их сложное влияние на, можно сказать, интимные стороны писательского труда.

Возможно, некоторые погрешности и неточности книги, недостаточная разработка отдельных проблем объясняются обширностью задачи автора и путями, избранными Для ее решения. А. Цейтлин, размышляя над планом книги, справедливо отмечал, что хотя внимательно и плодотворно изучался труд многих отечественных и зарубежных великих мастеров, однако «почти никто не попытался ответить на вопрос, какими же общими чертами отличается творческая работа писателя?..». Он считал, что нельзя бесконечно дожидаться исчерпывающего накопления частного материала, откладывая решение общих проблем: «то и другое должно осуществляться параллельно». И в «Труде писателя» ученый намеренно перенес акцент на то общее, что делает работу одного художника похожей на работу другого.

При такой направленности исследования можно, конечно, избежать опасности возвести в закон свойство, присущее работе лишь одного писателя. Гораздо труднее не впасть в другую крайность: посчитать лишь индивидуальной особенностью данного художника то, что при всей своей неповторимости тем не менее является своеобразным преломлением одной из закономерностей творчества, причем закономерности, не извечно присущей искусству, а нарождающейся в процессе его развития и обогащения. От этой крайности, реально грозившей исследователю, надежной гарантией служит строго исторический аспект изучения фактов. И когда А. Цейтлин именно так систематизировал и обобщал конкретные наблюдения, тогда его посылки и выводы были едва ли оспоримы. А где побеждало стремление к «всеобщности», к установлению крайне ограниченного числа закономерностей в их максимально очищенном от «частностей» виде, там как раз и упускалось подлинно общее, хотя и не умещающееся в рамки внеисторической схемы.

Исследователь, допустим, утверждает, что характер в реалистической литературе вообще может быть построен двумя способами. В одном случае «писатель выделяет в образе основную, наиболее характерную, ведущую черту, рассматривая человека как «игралище одной страсти». Этот принцип представлен героями Гоголя, а также Щедрина (последнее не совсем точно, поскольку не определяет линию творчества писателя, представленную «Господами Головлевыми», «Мелочами жизни», «Тенями», «Пошехонской стариной»). Второй способ: «метод изображения человеческого характера во всей его многосторонности. Так, например, Л. Толстой лишает героев обязательной прежде доминанты, неизменно подчеркивая текучесть каждого характера».

Сразу возникает ряд принципиальных возражений против такой слишком схематичной и мало что объясняющей классификации. Во-первых, и при «доминантной» структуре характера сама ведущая черта отнюдь не сводима к «одной страсти» – психологическому свойству. Это может быть, например, идеологическая позиция, политическая устремленность героя. И пред нами будет не просто разновидность доминанты, подвёрстывающаяся в «гоголевский» ряд, а такая особенность композиции характера, которая радикально изменит и его структуру, и систему типических обстоятельств, и сюжет и т. п. Во-вторых, ссылки на известные высказывания Толстого: «люди, как реки…»»пегие – дурные и хорошие вместе», «…нельзя судить человека. Какого? Ты осудил, а он уже другой» – важны и нужны при установлении отличия толстовских характеров от «доминантных», но явно недостаточны. Ведь известно, что «текучесть», многосторонность толстовских характеров отнюдь не равнозначна пестроте, при которой теряется определенность личности героя и становится невозможным авторский «суд» – идейно-эстетическая оценка. В третьих, из предложенной А. Цейтлиным схемы выпадает открытый Толстым и Чеховым способ создания образа- с помощью типизации сложного противоречивого единства многих черт характера, о чем не раз уже писалось. Любопытно, что на страницах книги, где автор разбирает два способа построения характеров, Чехов хотя и упоминается, но по существу не зачисляется ни в одну из предложенных групп.

Можно сослаться и на другую слишком узкую классификацию, узкую, как это ни парадоксально, именно из-за тяготения к универсальности. А. Цейтлин подчеркивает необходимость для типизации множественного содержания в единичной форме, ориентацию писателя-реалиста в большинстве случаев на воспроизведение устойчивого, распространенного. Он с извиняющейся интонацией пишет, что горьковские Фома Гордеев и Егор Булычов вышли нетипичными. В данном случае не спасает ссылка на собственные слова Горького, что Фома нетипичен как купец, представитель класса. Необходимо было объяснить типизм образов Фомы и Булычева как типическое выражение не характерных черт одного класса, а тех коренных социальных сдвигов, которые происходили во всем русском обществе XX века. Тогда пред нами предстал бы не частный случай, а очевидный факт появления нового метода и приемов типизации, открытых великим писателем, но отнюдь не являющихся его и только его частным свойством. Ведь методы типизации, способы построения характера не нечто навсегда данное и ограниченное. Они формируются и будут всегда формироваться в живом развитии литературы.

Книга «Труд писателя» вызывает желание спорить и думать. Это ли не главный результат для работы литературоведа! И горько сознавать, что в дискуссиях по самым острым и сложным проблемам нашей науки уже не сможет принять участия А. Цейтлин, столько сделавший для нее. Но остаются его книги, к которым мы, несомненно, будем не раз возвращаться, с благодарностью вспоминая их автора.

г. Харьков

Цитировать

Лившиц, Л.Я. Труд писателя / Л.Я. Лившиц // Вопросы литературы. - 1963 - №8. - C. 216-219
Копировать