Три выстрела: об одном генетическом ряде русской литературы

Павел Сергеевич Глушаков

доктор филологических наук

литературовед

(Латвия, Рига, ул. Гара, д. 23; email: glushakovp@mail.ru)

Прошел год со дня ухода выдающегося русского литературоведа Сергея Георгиевича Бочарова. Среди глубоких мыслей, проницательных суждений и догадок ученого выделяется идея о генетической памяти литературы [Бочаров 2012: 7–44]. К этой идее С. Бочаров шел долго, в его словоупотреблении можно найти и другие, близкие понятия: «генетическая связь», «генетические процессы», «генетический ряд» (героев) и тут же упоминание о «генеалогическом древе», а также совершенно уже метафорическое упоминание о – «силе генетической литературной памяти» [Бочаров 1999: 8, 172].

Не здесь и не сейчас вдаваться в рассуждения о доказательности или уязвимости этой идеи, наша заметка не теоретическая, а мемориальная. Развитие идей С. Бочарова – задача и долг литературоведческой науки, сейчас же в этой краткой заметке, посвященной памяти Сергея Георгиевича, хотелось бы высказать предположение, что даже чрезвычайно удаленные от «источника»¹ приращения смысла произведения так или иначе могут нести в себе идейные или структурные элементы этого первоисточника, «восходить» к нему. Процесс «выведения» такого рода исходного текста диахроничен, сродни этимологическому исследованию. В большинстве своем, что естественно, более поздние тексты (или их элементы) подвергаются «семантическому расшатыванию», иногда происходит смена векторов («высокий» источник порождает профанический текст, и наоборот), при этом позднее произведение (как и его автор) может вовсе не «подозревать» о такого рода текстовой метаморфозе.

В написанном в 1967 году рассказе В. Шукшина «Миль пардон, мадам!»² рассказывается история странного персонажа – Броньки Пупкова. Центральное место занимает эпизод, когда герой повествует о неудачном выстреле в Гитлера:

– Он идет ко мне навстречу. Генералы все вытянулись по стойке «смирно»… Он улыбался. И тут я рванул пакет… Смеешься, гад! Дак получай за наши страдания!.. За наши раны! За кровь советских людей!.. За разрушенные города и села! За слезы наших жен и матерей!.. – Бронька кричит, держит руку, как если бы он стрелял. Всем становится не по себе. – Ты смеялся?! А теперь умойся своей кровью, гад ты ползучий!! – Это уже душераздирающий крик. Потом гробовая тишина… И шепот, торопливый, почти невнятный: – Я стрелил…

1. Под «источником», видимо, надо понимать не то произведение, которое является «образцовым» (самым известным, канонизированным), а то, которое дало миру некое явление в его феноменологической первооснове (самый известный пример тут – рыцарские романы и «Дон Кихот»). При этом по сравнению с остальными типологически однородными примерами этот единичный феномен отличается мутацией смысла: персонаж такого произведения поступает однажды вопреки читательскому ожиданию и писательскому канону. Тем самым он действует как живой человек, а не литературная функция. Поэтому можно сказать, что «источником» может быть названо произведение, где впервые реализуется непредсказуемость и свобода человеческой личности. Из этого феномена (взятого из жизни или из фантазии художника – иногда первооснову здесь определить более чем непросто) выходит на свет двусоставное явление: литературное произведение и жизненный «образец» одновременно. Этот «пучок» нового, таким образом, в дальнейшем воздействует как на саму жизнь, так и на часть жизни – литературу.[↩]
2. Кажется, остался незамеченным явственный парадокс заглавия этого рассказа: Бронька повествует о происшествии, которое случилось с ним в Берлине, подчеркивает, что говорит на «чистом» немецком языке (ироническим «подтверждением» чему служат фразы «хайль Гитлер!» и «фьюрэр»), однако весь текст назван французской фразой. Нет ли здесь того загадочного по своей «механике» припоминания, в данном случае – чисто языкового: французская речь, естественно, сопровождает как героев Чехова, так и Пушкина. Кроме этого, сюжет Шукшина определенно связан с рассказом генерала Иволгина о встрече с Наполеоном; этот пласт шукшинского текста нуждается в совершенно отдельном рассмотрении. [↩]