Трудности перевода. Одно стихотворение Р. Тагора и два его русских «аватара»

Более ранняя и более короткая версия этой статьи была опубликована в журнале индийских русистов, см.: [Серебряный 2016]. Этот журнал издается Университетом английского и иностранных языков в городе Хайдерабаде, Индия.

Статья поступила 18.07.2017.

Рабиндранат Тагор (1861–1941) еще лет 25–30 тому назад был хорошо известен российской (и всей тогдашней советской) читающей публике. По крайней мере, это имя было у многих на слуху, о чем свидетельствуют среди прочего анекдоты того времени¹. Собрания сочинений Тагора: восьмитомник 1950-х годов [Тагор 1955–1957], двенадцатитомник 1960-х [Тагор 1961–1965], четырехтомник 1980-х [Тагор 1981–1982] и прочие издания, выходившие большими тиражами, стояли на полках многих государственных и личных (домашних) библиотек. В 1991 году, за несколько месяцев до окончательного краха советской системы, в Москве (недалеко от станции метро «Речной вокзал») был установлен памятник Тагору – по случаю 125-летия со дня его рождения. Тогда могло казаться, что имя Рабиндраната Тагора прочно вошло в сознание российских читателей как неотъемлемая часть мировой литературной классики. Однако постсоветское время среди прочих уроков преподнесло нам и такой урок из области литературы: уже в 2000-е годы даже вполне образованные люди из молодых поколений могли вообще не знать имени Рабиндранат Тагор². Иными словами, несмотря на все тома собраний сочинений и многотысячные тиражи прочих книг, имя Тагора не закрепилось прочно в общественной памяти – и культурные сдвиги постсоветских лет задвинули его на периферию нашей культуры. Возможно, одна из причин такого задвига заключается в том, что поэзия Тагора (а он прежде всего – поэт) не обрела еще полноценного воплощения на русском языке, хотя к переводу поэтических произведений знаменитого бенгальца были привлечены и выдающиеся поэты-переводчики, и даже крупнейшие русские поэты ХХ века (такие как Анна Ахматова и Борис Пастернак).

История восприятия произведений Тагора в России насчитывает уже более ста лет³. До 1913 года имя Рабиндраната Тагора в тогдашней России вряд ли было кому-либо известно. Вообще, за пределами Индии и даже за пределами Бенгалии до 1913 года это имя мало кто знал. Но в 1913 году Тагору была присуждена Нобелевская премия по литературе⁴, и это событие положило начало мировой славе поэта⁵. Помимо всего прочего, это событие было примечательно тем, что впервые Нобелевская премия была присуждена представителю неевропейской культуры.

В России до 1917 года вышло два собрания сочинений Тагора – в переводах с английского языка: поэзия, драмы, рассказы, философские эссе⁶. Произведения Р. Тагора – и поэзия, и проза – очевидно, пользовались популярностью у читателей, потому что вплоть до конца 1920-х годов появлялись новые переводы и переиздавались старые⁷. Переводы делались большей частью с английского языка, потому что мало кто знал бенгальский. Первым, кто стал переводить тексты Тагора непосредственно с бенгальского языка, был Михаил Израилевич Тубянский (1893–1937)⁸, ученик С. Ольденбурга и Ф. Щербатского. М. Тубянский переводил с бенгальского почти исключительно прозу Тагора: рассказы и автобиографию. Сначала пробовал переводить и поэзию, но, по-видимому, понял, что это не его стихия. К сожалению, в 1927 году М. Тубянский уехал в Монголию и переключился на занятия буддизмом. В 1930-х он вернулся в Ленинград – и в 1937 году был расстрелян, как и многие другие востоковеды (и не востоковеды).

Вплоть до 1950-х годов произведения Тагора в СССР практически не издавались. Но после смерти И. Сталина (который неприязненно относился к лидерам независимой Индии, считая их «прислужниками империализма») Н. Хрущев «реабилитировал» Индию – и настало время советско-индийской «дружбы». Среди прочих индийских деятелей был «реабилитирован» и Тагор. В 1955–1957 годах были спешно изданы его Сочинения в 8-ми томах [Тагор 1955–1957]. В 1961 году широко отмечалось столетие со дня рождения Тагора. А в 1961–1965 годах появилось Собрание сочинений в 12-ти томах [Тагор 1961–1965]. Восьмитомник был составлен большей частью из прежних переводов. Для двенадцатитомника было сделано много переводов новых – с бенгальских оригиналов, потому что к тому времени в СССР уже было некоторое количество людей, знавших бенгальский язык. Однако непосредственно с бенгальского переводилась только проза. Поэзию же приходилось переводить через подстрочники, потому что не было таких поэтов-переводчиков (как нет их и до сих пор), которые могли бы переводить поэзию непосредственно с бенгальского на русский.

В восьмитомнике новые поэтические переводы занимали сравнительно скромное место: чуть больше половины седьмого тома [Тагор 1955–1957: VII, 7–182]. В раздел «Стихи разных лет» вошли переводы 95-ти стихотворений из 20-ти разных поэтических книг Тагора. В оглавлении мы находим четырнадцать имен переводчиков. Среди них: А. Ахматова (семь стихотворений), Б. Пастернак (восемь стихотворений), А. Эфрон, дочь Марины Цветаевой (девять стихотворений)… Наибольшее число переводов (двадцать три стихотворения!) в этой книге помечено именем Ольги Ивинской (1912–1995), возлюбленной Б. Пастернака, которая считается прототипом Лары, героини романа «Доктор Живаго»⁹.

В двенадцатитомнике 1960-х поэтических переводов было гораздо больше, чем в восьмитомнике. И лишь очень немногие из 95-ти переводных стихотворений, вошедших в седьмой том восьмитомника, были включены в новое Собрание сочинений. Большинство из тех переводов были, очевидно, забракованы редакцией двенадцатитомника, и другим поэтам были поручены новые переводы. В случае переводов О. Ивинской причины отбраковки были, несомненно, политическими: после смерти Б. Пастернака О. Ивинская была арестована и получила срок. Но в других случаях редакторы Собрания сочинений исходили, по-видимому, из иных соображений. Так, в новое издание вошли некоторые из переводов Бориса Пастернака, но другие его переводы были отбракованы, и новые переводы заказаны другим поэтам. Стихотворение, замыкавшее раздел «Стихи разных лет» в седьмом томе Сочинений и озаглавленное там «Драгоценная пыль земли», было заново переведено Давидом Самойловым. Новый перевод (как и в оригинале – без заглавия) опубликован в восьмом томе двенадцатитомника.

Филологи должны быть благодарны составителям двенадцатитомника за то, что они создали интересные материалы для поэтологических и переводоведческих исследований, предоставив в распоряжение исследователей по два перевода многих стихотворений Тагора. Далее я попытаюсь сравнить два перевода одного – вышеназванного – стихотворения Тагора, сделанные Борисом Пастернаком и Давидом Самойловым. Сравнительный анализ среди прочего должен показать трудности, с которыми сталкивались переводчики поэзии Тагора на русский язык.

В латинской транслитерации текст бенгальского стихотворения можно избразить примерно так:

E dyulok madhumay, madhumay pr°̥thiv}r dhϖli –

Antare niyechi a-mi tuli

Ei maha-mantra-kha-ni,

Charitαrtha j}vaner va-n.}.

Dine-dine peyechinu satyer ja—kichu upaha-r

Madhu-rase ks.ai na-i ta-r.

Ta-i ei mantra-va-n.} mr°̥tyur ÷es.er prαnte ba-je –

Sab ks.ati mithya- kari ananter a-nanda vira-je.

es. spar÷a niye ja-ba jabe dharan.}r

Bale ja-ba: «Toma-r dhϖlir

Tilak parechi bha-le;

Dekhechi nityer jyoti duryoger ma-ya-r a-r.a-le.

Satyer a-nanda-rϖp e dhϖlite niyeche mϖrati,

Ei jene e dhula-y ra-khinu pran.ati»¹⁰.

Приведенная транслитерация передает написание этих строк в бенгальской графике. Однако бенгальская графика и орфография весьма традиционны. Реальное произношение значительно отличается от написания. В частности, в графике сохраняется различие между долгими и краткими гласными, тогда как в фонологии современного бенгальского языка это различие не релевантно. Долгие «i» и «u» звучат одинаково. Долгое «а» звучит примерно как русское «а», а то, что записывается как краткое «а», звучит примерно как русское «о». Большинство сочетаний согласных в произношении упрощается. Звучание приведенных строк русскими буквами можно изобразить примерно так (надстрочное «х» означает слабое придыхание, которое русский читатель вправе вообще игнорировать; ударение в бенгальских словах падает всегда на первый слог):

Э дулок модхумой, модхумой притхибир дхули –

Онторе ниечхи ами тули

Эи мохамонтро-кхани,

Чоритортхо джибонер бани.

Дине-дине пеечхину шоттер джа-кичху упохар

Модху-роше кхой наи тар.

Таи эи монтро-бани мриттур шешер пранте бадже –

Шоб кхоти миттха кори ононтер анондо бирадже.

Шеш споршо ние джабо джобе дхоронир

Боле джабо: «Томар дхулир

Тилок поречхи бхале;

Декхечхи ниттер джоти дурджогер майар арале.

Шоттер анонодо-руп е дхулите ниечхе муроти,

Эи джене э дхулай ракхину проноти«.

Легко заметить, что по своей форме это стихотворение – своего рода квази-сонет: четырнадцать строк с парной рифмовкой (aa-bb-cc-dd-ee-ff-gg). Не вдаваясь в тонкости бенгальской просодии, отметим еще, что строки здесь неравной длины: от семи до семнадцати слогов. О каком-либо регулярном чередовании ударных и неударных слогов говорить здесь не приходится.

Поэтам-переводчикам (в нашем случае – Борису Пастернаку и Давиду Самойлову) предоставляли подстрочные переводы и, надо думать, комментарии-толкования к этим переводам. Не знаю, пользовались ли оба поэта в данном случае одним и тем же подстрочником, или для нового перевода (Давида Самойлова) был сделан и новый подстрочник. Возможно (хотя и маловероятно), что в архивах издательства сохранились какие-то материалы, связанные с работой над собраниями сочинений Тагора, и будущие исследователи могут попытаться найти те подстрочные переводы, которые использовались поэтами-переводчиками. Так или иначе, подстрочный перевод нашего стихотворения и комментарий к нему могли бы выглядеть примерно так:

Это небо {dyulok} сладко (сладостно), сладостна

(сладка) земли пыль –

В сердце я принял

Эту великую мантру,

Свершившейся {charitαrtha} жизни глас {va-n.}}.

Тот истины дар, который я обретал каждый день, –

Его сладости {madhu-rase} нет уничтожения.

Поэтому глас/звук {va-n.}} этой мантры у последнего

предела смерти звучит,

Всякое уничтожение уничтожая (обессмысливая)

блаженством (радостью от) бесконечного.

Когда в последний раз я прикоснусь к земле,

Я скажу (на прощание): «Твоей пыли

Тилак [Χзнак счастья] я нанес на [свое] чело;

Я увидел вечного свет сквозь зловещей майи завесу.

Истина-радость (букв.: истины радостная форма) в этой

пыли обрела воплощение {mϖrati},

Зная это, я этой пыли творил поклоны {pran.ati}

(или: перед этой пылью простирался)».

Как и большинство других поздних стихотворений Тагора, это стихотворение датировано: оно было написано 14 февраля 1941 года, то есть меньше чем за полгода до смерти поэта (он умер 7 августа). Этим же стихотворением открывается сборник «Арогго» («Выздоровление»), вышедший в 1941 года.

В мае 1941 года Тагору исполнилось 80 лет. В предшествующие годы он не раз довольно тяжело заболевал – прощался с жизнью, а потом продолжал жить. И в этом пограничном состоянии между жизнью и смертью Тагор создал немалое число стихотворений, составивших несколько сборников: «Прантик» («Конечное», 1937), «Шенджути» («Сумерки», или «Вечерний свет», 1938), «Акаш-продип» («Небесный светильник», 1939), «Нободжаток» («Новорожденный», или «Вновь родившийся», 1940), «Шонай» («Санай», или «Флейта», 1940), «Рогошоджай» («Прикованный к постели», букв.: «На ложе болезни», 1940), «Арогго» («Выздоровление», 1941), «Джонмодине» («В день рождения», 1941), «Шеш лекха» («Последние стихи», или «Последние записи», 1941). Таким образом, рассматриваемое нами здесь стихотворение – одно из довольно длинного ряда пограничных поэтических текстов Тагора.

Даже тот читатель, который не знает специфически индийские слова и понятия, присутствующие в этом тексте, легко поймет, что речь идет о предчувствии смерти. Но у поэта нет страха перед смертью. Он прощается с жизнью, с землей – и даже как будто рад предстоящей смерти. Подобные мотивы мы находим и в более ранних стихотворениях Тагора. Так, например, в стихотворении «Смерть», вошедшем в сборник «Дары» (1901), а позже – и в англоязычный сборник «Гитанджали» (№ 95) [Tagore 1913], есть такие строки:

… жизнь мою

Я так любил, что верю,

Смерть непременно столь же я возлюблю.

Когда его отрывают от груди, плачет ребенок в страхе,

[Но] мгновенно успокаивается, получив другую грудь¹¹.

[Tha-kur 1966: 444]

Несомненны переклички рассматриваемого стихотворения 1941 года и с другими стихотворениями, вошедшими в сборник «Гитанджали». В этом сборнике по крайней мере два раза (в № 8 и № 69) появляется словосочетание «the dust of the earth» («пыль земли» или «прах земли»). Происхождению и использованию образа (словосочетания) «пыль земли» в текстах Тагора (и в поэзии, и в прозе) можно было бы посвятить специальное исследование. Возможно, генеалогия этого образа уведет нас в древние пласты индийской словесности. Тесная связь рассматриваемого текста в целом (как и большинства других текстов Тагора) с многовековой традицией индийской словесности более чем очевидна.

Одно из ключевых слов нашего стихотворения (трижды в нем повторенное) – санскритское слово madhu («сладость», «сладкий» – это слово родственно русскому слову «мед»). Точнее говоря, основа madhu два раза появляется в составе прилагательного madhu-may («сладкий», «сладостный») и один раз – в составе сложного слова madhu-rasa («сладкий вкус», «сладость», «сладостность»). Слово madhu в своем буквальном значении «мед» или в производном значении «сладость» – самостоятельно или в составе более сложных слов – издревле употреблялось в индийской словесности для выражения в высшей степени положительной оценки различных сущностей (или благих ожиданий от этих сущностей), вплоть до сущностей и существ божественных. Вот, например, три строфы одного из гимнов Ригведы [Ригведа 1989: I, 90, 6–8]:

madhu va-ta- r.ta-yate

madhu ks.aranti sindhavah.

ma-dhv}r nah. santv os.adh}h.ḥ