Три портрета

Ал. Дейч, Судьбы поэтов. Гёльдерлин. Клейст. Гейне, «Художественная литература», М. 1968, 575 стр.

Новая книга А. Дейча – бесспорно, значительное явление в советской германистике. Это исследование, в котором автор нередко шел по «целине», совершая ряд научных открытий. И это – произведение писательского пера.

В книге три литературных портрета великих немецких писателей: Гёльдерлина, Клейста, Гейне. Это рассказы о художниках, которых многое объединяло и многое разъединяло в их творческих исканиях, исследование не только судеб поэтов, о которых идет речь в книге, но и судеб романтизма и реализма в немецкой литературе конца XVIII и первой половины XIX столетия.

А. Дейч открывает свое повествование о трех писателях небольшим вступительным очерком «Веймарская прелюдия». В нем он не только вводит читателей в научную проблематику своей книги, говорит о значении так называемого веймарского классицизма как своего рода колыбели, из которой вышли герои его книги, но и взволнованно рассказывает о недавнем своем посещении Веймара. В этом смысле стиль его вводного очерка можно определить как «гейнеобразный»: это и «деловая проза», и лирическая публицистика. В тональности вступления нельзя не услышать своеобразный камертон к стилистике всей книги, свободной, сочетающей рассуждение с чувством.

Первый из трех портретов – «Судьба Фридриха Гёльдерлина» – увлекательно повествует о трагической и героической судьбе поэта и поэтично передает атмосферу истории и быта, в обстановке которых протекала бурная жизнь Гёльдерлина, рождались его могучие творения.

Гёльдерлин – один из крупнейших писателей Германии, поэт, драматург и сильнейший философский ум – пока еще очень мало известен у нас. В свое время о нем превосходно писал Луначарский, противопоставив марксистское понимание наследия Гёльдерлина разнообразным попыткам его декадентского истолкования. Иоганнес Р. Бехер высоко поднял значение Гёльдерлина для немецкой культуры, назвав его несравненным мастером, политическим поэтом в самом высоком смысле этого слова и особо отметив роль его поэзии в развитии немецкого литературного языка.

А. Дейч разделяет взгляды Луначарского и Бехера на наследие Гёльдерлина, он учитывает и богатую литературу об этом писателе – буржуазную (от В. Дильтея до Э. Кассирера и других), требующую сугубо критического отношения, и новейшую прогрессивную и марксистскую литературу (работы немецкого исследователя Ф. Бейснера, советских литературоведов Н. Берковского, К. Протасовой, Я. Голосовкера и др.). И вместе с тем А. Дейч выполняет работу, во многом совершенно самостоятельную – и в обрисовке духовного мира поэта, и в характеристике этапов его творческой эволюции, и в анализе романа «Гиперион» и драмы «Смерть Эмпидокла». Лирика Гёльдерлина, его гимны и оды, также находит в А. Дейче интересного и оригинального интерпретатора. Есть в сравнительно небольшой, но чрезвычайно «плотной по материалу и наблюдениям статье о Гёльдерлине и некоторые историко-литературные догадки, которые заслуживают дальнейшей разработки и могут дать интереснейшие результаты. К ним я отнес бы, например, ценнейшую догадку о причастности Гёльдерлина, через его друга И. Синклера, к деятельности подпольного иенского «Союза свободных людей». На этот эпизод следовало бы обратить особенное внимание, – его разработка, возможно, подтвердила бы, что жажда «одействотворения», владевшая романтиком Гёльдерлином, могла привести его на путь практической социальной борьбы (если бы не роковая болезнь, лишившая его разума в момент высокого взлета поэтического творчества).

Второй портрет – «Генрих Клейст» – написан также с большим эссеистским мастерством. Пьесы Клепста «Разбитый кувшин», «Кетхен из Гейльбронна», «Принц Фридрих Гомбургский» и другие, его знаменитая повесть «Михаэль Кольгаас» охарактеризованы ярко, в манере, которую можно назвать почти что живописной. И вместе с тем порой с А. Дейчем хочется поспорить относительно некоторых оценок – главным образом частного порядка, но все же существенных. Так, например, думается, что Клейст был не столь уж «безобиден» в своей социальной критике, объективно направленной против реакции; в «Разбитом кувшине» он безусловно народен, и его критика нравов не лишена социальной остроты и язвительности. Думается также, что идеализация властителей, которую отмечает А. Дейч (в частности, в «Принце Фридрихе Гомбургском»), была не столько выражением крайнего консерватизма, сколько желанием представить пример «идеального» правителя, в значительной мере утопический.

Характеристика повести «Михаэль Кольгаас» также нуждается в некоторых частных уточнениях. Вряд ли «политические мотивы в повести Клейста играют второстепенную роль». Ведь если говорить не о чисто сюжетной их функции, а об общей концепции этой повести, о том, что одушевляет ее существо, политическим мотивам принадлежит значение первостепенное. Вся концепция истории, какой она виделась Клейсту, была насквозь пропитана политическими идеями. Вряд ли можно согласиться и с таким суждением: «Быть может, помимо воли Клейста реализм повести приводит к тому, что борющийся за справедливость Кольгаас стоит нравственно выше, чем Лютер…» Думается, что реализм Клейста не вошел тут в противоречие с его политической тенденциозностью. Считая священной борьбу Кольгааса против нарушителей «идеала» единения народа и властителей, неистовый Клейст поднял – во имя своей политической идеи – руку на «самого» Мартина Лютера и сказал о нем правду. Но разногласия с А. Дейчем возникают по частным поводам. Общая же оценка его очерка о Клейсте остается высокой. Большую часть книги А. Дейча составляет новая, дополненная редакция его работы «Поэтический мир Генриха Гейне». В этой работе заслуживает специального внимания уже самое понятие «поэтический мир» писателя, введенное в наш литературоведческий обиход А. Дейчем. Применительно к Гейне это понятие оказывается чрезвычайно удачным: сам поэт предлагал не разделять при анализе творчества мира объективного, отраженного в произведениях художника, от мира субъективного, духовного мира автора. В какой-то мере эту слитность авторского «я» с окружающей действительностью, преломленной в литературе, отметил еще один из блистательнейших знатоков и талантливых переводчиков Генриха Гейне Ю. Тынянов, когда писал, что Гейне «не только сделал литературу своим личным делом, – он сделал свои личные дела литературой». Эти слова приводит и А. Дейч. Поэтический мир писателя выступает у автора работы о Гейне как большой мир действительности, озаренный светом социально-философских идей поэта, его «духовной биографией».

Интересно рассказано в книге А. Дейча о том, как Гейне оценивал различные романтические течения в немецкой литературе. Справедливо считая, что деление романтизма на два основных типа – консервативный к прогрессивный – носит в себе определенную условность, является как бы «рабочей схемой», исследователь отмечает известные диалектические тенденции в пределах этих двух групп. Вместе с тем он точно характеризует отрицательное отношение Гейне ко всему, что в романтическом искусстве выражало консервативные тенденции. Он отмечает особое, сложное, противоречивое отношение поэта к творчеству Э. -Т. -А. Гофмана, видит его связи с исканиями прогрессивных германских романтиков (Карла Иммермана, Адальберта Шамиссо). В своей разработке проблем романтизма в немецкой литературе А. Дейч учитывает и определенные достижения советской литературной науки последних лет (работы Н. Балашова, А. Федорова и др.).

Сильной стороной исследования А. Дейча о Гейне является и глубина конкретного анализа, позволяющая исследователю обнаружить ряд ранее не замеченных деталей и особенностей таких произведений, как «Лорелея», «Донна Клара», «Тангейзер» и другие шедевры гейневской лирики, «Путешествие по Гарцу», памфлет «Людвиг Берне». В так называемой «лирике умирания» А. Дейч справедливо обнаруживает могучие силы жизни и борьбы, выражающие героический характер творчества Гейне.

Можно было бы отметить еще немало достоинств того портрета Гейне, который создан А. Дейчем. Но их без труда обнаружит заинтересованный читатель. Хочется поэтому перейти к некоторым пожеланиям.

Мне представляется, что при рассмотрении проблем романтизма А. Дейчу следовало бы еще активнее «прочертить» прогрессивно-романтическую линию в немецкой литературе первой половины XIX века (и еще ранее – конца XVIII столетия). В статье о Гельдерлине автор справедливо отмечает близость этого поэта к «европейским романтикам, которые вместе с ним ратовали за демократическое обновление мира», и называет в этой связи имена Байрона и Шелли. Это безусловно верно. Но можно было с еще большей определенностью назвать Гельдерлина крупнейшим представителем немецкой прогрессивно-романтической литературы ого времени, перебрасывавшим «мост» от штюрмеров к передовым романтикам первой половины XIX века и к Гейне. Думается, А. Дейч не прав, когда он пишет в статьях о Гейне, будто «Молодая Германия» была течением антиромантическим, как бы выключая его том самым из истории прогрессивного романтизма в немецкой литературе.

Известная недооценка прогрессивного романтизма у Гейне видится мне и в том портрете великого поэта, который создан А. Дейчем. Исследователь пишет: Гейне «пел отходную романтизму», он «был преемником романтизма и его убийцей». С этим можно согласиться, только если иметь в виду под романтизмом его консервативную линию. Это ему Гейне пел отходную, утверждая романтизм прогрессивный, несший в себе определенно выраженные реалистические тенденции. Это его он «убивал», расчищая дорогу для романтизма социально-боевого, служащего, как верно выразился А. Дейч, демократическому обновлению мира.

Проблемы романтизма, его история я дальнейшей судьбы все больше интересуют нашу искусствоведческую мысль. В этой связи мне хочется отметить недавно появившуюся книжку Ю. Кремлева «Прошлое и будущее романтизма», в которой автор в популярной форме останавливается на ряде сложных вопросов, связанных с романтизмом и романтикой. В специальной главе «Эпоха романтизма» он пишет о том времени, которое на материале немецкой литературы интересует и А. Дейча. Ю. Кремлев очень верно замечает, что «фиксировать точные границы этой эпохи, разумеется, невозможно. Она по-разному (качественно, количественно, хронологически) проявила себя в разных странах». И все же по отношению к литературе и искусству европейских стран он делает следующее замечание, направленное на определение хронологических рамок эпохи романтизма: «Восход романтической эпохи относится… к концу XVIII столетия. Ее полдень связан с большими социальными потрясениями, боями и общественными переустройствами первой половины XIX столетия. Ее закат начался в конце сороковых годов минувшего века – на рубеже решительного выступления на арену общественной борьбы нового класса – пролетариата. Но закат этот продолжался долго- целые десятилетия…» ¹

Мне кажется, что, отмечая пору преимущественного расцвета романтического искусства, выделяя определенную его историческую ступень (или, как он пишет, эпоху), Ю. Кремлев прав, имея в виду историю искусства некоторых европейских народов. Но прав ли он, говоря о закате этого искусства, затянувшемся на долгие годы и на многие десятилетия? Не есть ли это выражение распространенной точки зрения, согласно которой романтическое искусство в большинстве случаев сводится к так называемому пассивному романтизму? Не выражается ли и тут известная недооценка прогрессивного, революционного романтизма?

Ведь Ю. Кремлев до известной степени противоречит самому себе, когда относит закат романтической эпохи к 40-м годам прошлого века, а затем пишет о великом значении романтизма и романтики для формирующегося и развивающегося в XX веке искусства социалистического реализма. Да и верно ли, что начало пролетарского революционного движения в Европе знаменует начало конца романтического искусства? Полагая так, Ю. Кремлев исходит из довольно распространенного представления о том, что еще в прошлом (до появления социалистического реализма) всякий реализм был всегда выше любого проявления романтизма. С этой последней мыслью трудно согласиться. Вряд ли правда, которую нес Байрон, или правда, за которую боролся Гейне, была ниже, нежели «правденка», которую открывали в своих произведениях некоторые далеко не крупные реалисты-бытовики.

Большой материал работы А. Дейча о Гейне, в сущности, показывает, что кризис и крах утопического социализма (с которым, в его сен-симонистском варианте, был долгое время связан поэт) в период революции 1848 – 1849 годов не подорвал корни его боевой романтической поэзии. Несмотря на свои известные колебания и шатания, Гейне не отходит от революционного движения, и больше того, в его романтической поэзии еще более явственно выступают реалистические тенденции. Социалистическое революционное движение, боровшееся за реалистическую эстетику и реалистическое искусство, что нашло высшее выражение в эстетических воззрениях Маркса и Энгельса, не отбрасывало опыт прогрессивной романтической литературы, а содействовало ее дальнейшему развитию и все большему приближению к революционной борьбе. Как показательно в этом отношении развитие революционной поэзии во Франции, где вся социалистическая лирика минувшего века носит прогрессивно-романтический характер. В более поздние времена в России социалистическая лирика также очень часто воплощалась в романтических «формах». Гейне был одним из самых первых и самых сильных «доказательств» устойчивости романтизма в его прогрессивном варианте, одним из ярчайших «доказательств» того, что закат романтической эпохи был закатом старого, консервативного, пассивного романтического искусства (также, как верно пишет Ю. Кремлев, имевшего и свою последующую судьбу в историческом процессе художественного развития) и что прогрессивное романтическое искусство продолжало свою жизнь в новых, революционно активизированных своих вариантах. Мне кажется, что А. Дейчу можно было бы еще сильнее подчеркнуть новаторскую роль прогрессивного романтизма Гейне, естественно синтезировавшегося с реалистическими тенденциями в его творчестве, новаторскую роль Гейне – прогрессивного романтика, ставшего именно в таком качестве кумиром многих поэтических поколений.

В работе А. Дейча о Гейне заложена и еще одна в высшей степени перспективная тема. Она связана с публицистикой Гейне, с его очерковой прозой, с его лирическими статьями, полемическими произведениями, литературно-критическими и театрально-критическими выступлениями. Здесь было бы необычайно интересно показать сближения и отталкивания Гейне и Берне, в том числе и как стилистов. Ведь публицистическое мастерство этих двух великих художников и критиков не раз воодушевляло Маркса и Энгельса, а в России – Герцена и Писарева, художественную выразительность публицистики которых так высоко ценил В. И. Ленин. Думается, что и эта проблема во многом подготовлена для дальнейшей разработки тем, что уже сделано в работе А. Дейча «Поэтический мир Генриха Гейне». Не буду еще раз характеризовать достоинства этой книги о трех немецких поэтах. Просто сошлюсь на начало своей рецензии.

1. Ю. Кремлев, Прошлое и будущее романтизма, «Музыка», М. 1968, стр. 25.[↩]