Три бесценные строки

В конце августа 1987 года, когда рукопись моего романа об Александре Полежаеве уже избиралась для публикации в журнале «Октябрь», я напечатал в «Московских новостях» (26 августа 1987 года) статью о трагической судьбе поэта – «Умерщвление рабством». Среди читательских писем оказалось одно необыкновенное. Из Старой Купавны писала Людмила Федоровна Матвеева – директор музея при Дворце культуры комбината с непоэтическим именем «Акрихин». В старом, вышедшем в Петрограде журнале она вычитала, что поэт Полежаев находился у них, в Старой Купавне, в августе – ноябре 1834 года. «Меня, работника музея комбината «Акрихин» в пос. Старая Купавна, – писала Людмила Федоровна, – заинтересовала личность А. Полежаева. Дело в том, что в 1834 г. в Купавне был «хлебный бунт». Для усмирения бунта в Купавну был послан 4-й батальон Тарутинского егерского полка… Если А. И. Полежаев был в Купавне, может быть, он что-то вспоминал об этом в стихах, в рассказах своим близким: не попадался ли Вам материал об этих событиях в Купавне? В то время Купавна была селом Богородского уезда Московской губернии. Бунт начался 28 июля 1834 на суконной фабрике братьев Бабкиных. До Бабкиных фабрика принадлежала князю Юсупову Н. Б. Войска пришли в Купавну в августе 1834 г. Над рабочими был проведен военно-полевой суд. Приговор был суровым. Шесть человек были наказаны кнутом на площади в Купавне (так называемая торговая казнь). Один из наказанных умер.

Об интересующих нас вопросах прошу сообщить по адресу: 142450 Старая Купавна Моск. обл. Ногинского р-на, Дворец культуры к-та «Акрихин». Музей. Матвеевой Л. Ф.».

Мне нечего было сообщить Матвеевой.

Не сохранилось ни писем Полежаева, ни дневников, он их, судя по всему, и не вел. Нет и отдаленных следов Старой Купавны 1834 года или «хлебного бунта» в стихах поэта, а ведь в других случаях, – и не только в кавказских поэмах, – он охотно становился летописцем наблюденных событий, пережитого; так повелось с самой первой его поэмы «Сашка».

Унтер-офицер Полежаев и военное усмирение рабочего «хлебного бунта» – о таком я и думать не мог, гнал от себя такую мысль. Хотелось отложить письмо из Старой Купавны, забыть о нем (тем более, что роман уже написан!), ведь и в подробнейших «Очерках» по истории Тарутинского полка, изданных в Петербурге в 1896 году, нет упоминания о Старой Купавне. Недоразумение, не более того…

Но что-то тревожило, подталкивало к поискам.

Кажется, не назвать другого такого выдающегося русского писателя XIX века, чья жизнь была бы так закрыта от его современников и от тех, кто писал о нем на протяжении целого века по его смерти в январе 1838 года в Лефортовском военном госпитале. Глухи, неудобны были иные обстоятельства его детства и юности, о многом он страдальчески и гордо умолчал, иное выходило наружу в поэтических строфах. В них исследователи искали и, случалось, находили точные свидетельства его прошлого. Студент Московского университета, он, можно сказать, единым духом написал знаменитую поэму «Сашка» в озорное подражание только что появившейся первой главе «Евгения Онегина»; «Сашку» – смесь правды и мальчишеской бравады, мужества и бесшабашного самооговора, а потомки приняли все за исповедь, каждую строку поэмы и всякий ее возглас сочли истиной его бытия. И Белинский, написав о Полежаеве вскоре после его смерти, печалясь о неосуществившемся лирическом гении Полежаева, не вник в трагедию его судьбы, плохо зная его жизнь, не прочитав многих полежаевских стихов, изданных, увы, когда Белинского уже не было в живых.

Век XIX лениво накапливал сведения о Полежаеве. Самым важным открытием были, пожалуй, записки Екатерины Ивановны Раевской-Бибиковой (литературный псевдоним – «Старушка из степи») в «Русском архиве» за 1882 год. Не подозревая о том, что именно по доносу ее отца, жандармского полковника Бибикова, Полежаев и был наказан Николаем I и обречен уже пожизненной солдатчине, она невольно довершила драматический сюжет. С большим умом, с отсветом былого пылкого чувства рассказала она о пребывании поэта унтер-офицера Полежаева в Ильинском под Москвой, в имении графа Остермана-Толстого, где семейство Бибиковых проживало летом 1834 года, о возникшей между ними нежной приязни, о том, как ею, Катей Бибиковой, был написан акварельный портрет Полежаева, и о многом другом.

В начале XX века, с 1903 года по 1913-й, в России возник усердствующий биограф и комментатор жизни Полежаева профессор Варшавского университета Е. Бобров. По собственному его утверждению, принятому на веру, он, дальняя родня Струйских, бесцеремонно отметал факты, неудобные для рода Струйских – отца, деда и бабки Полежаева, – и походя сочинял легенды, повествуя о событиях почти вековой давности так, будто он только что возвратился из Рузаевки начала XIX века, побывал в господском доме и в людской, знает всю дворню в лицо, помнит клички прислуги, их приметы, грехи и малые провинности. При скудности документальных материалов писавшие о Полежаеве доверчиво ссылались на публикации Е. Боброва в «Варшавских университетских известиях», в «Историческом вестнике», «Русском филологическом вестнике», в «Сборнике Учено-литературного общества при Юрьевском университете» и др. Можно с известной натяжкой признать существенность размышлений Е. Боброва о полежаевских переводах из Гюго, Ламартина и Байрона, но биографические студии варшавского профессора – горькая смесь произвольного, тенденциозного толкования фактов, плоского вымысла и почти хлестаковского полета воображения. Его многочисленные публикации (но чаще – пересказ и повторение одних и тех же версий) прибавили нам слишком мало заслуживающих доверия сведений, а реакционные, запоздало крепостнические убеждения, его ненависть к Сперанскому, к мужику, к малейшему проявлению русского свободомыслия понуждали его даже и хорошо известные факты жизни Полежаева перетолковывать самым непозволительным образом.

До начала наших 30-х годов жизнеописание Полежаева никак не давалось серьезной литературной науке. Темными оставались важные этапы его жизни от рождения и до посмертных судеб его стихов, сохранявшихся у его близкого друга Александра Лозовского. В 1933 году «Academia» выпустила полное – в одном томе – собрание стихотворений, поэм и переводов Полежаева с обстоятельными комментариями, текстологическими примечаниями и библиографическими указателями, в которых были учтены публикации поэта за долгий век, все сведения, касавшиеся жизни и творчества поэта, истории его рода по отцу – Леонтию Николаевичу Струйскому. Эту уникальную работу проделал литературовед В. Баранов, ему же принадлежит труд первостепенной важности: стостраничный, подлинно научный биографический очерк.

Очерк В. Баранова вобрал в себя все истинное, что было накоплено за минувший после смерти Полежаева век; особенно велик вклад В. Баранова в изучение материалов военных, армейских и центральных исторических архивов. В. Баранов не знал только того, чего знать не мог, что со временем открылось в пензенских и саранских архивных хранилищах и ответило нам на многие вопросы, связанные с рождением и детством Полежаева, его родней по матери – крепостной Струйский, с исчезновением его отчима – купеческого сына Полежаева, чье имя прославил поэт, с судом над отцом Полежаева, Леонтием Струйским, лишением его прав дворянства и ссылкой в Тобольск. Литературовед И. Воронин, живший в Саранске, выпустил перед войной и в послевоенные годы несколько работ о Полежаеве, но главным его вкладом в науку о Полежаеве остается, на мой взгляд, публикация в авторском сборнике 1940 года (И. Воронин, Новые данные о Полежаеве, Саранск) многих открытых им архивных документов. И. Воронин подвел прочный фундамент под наше знание домосковской, догимназической жизни поэта.

Должен быть назван и еще один исследователь жизни и творчества Полежаева, чьи разыскания и труды имеют важное самостоятельное значение, – литературовед В. Безъязычный, осветивший жизнь и творчество поэта в годы его пребывания на охваченном войной Кавказе.

Значит ли это, что изучено все и будущее не сулит нам открытий? Если бы эти поиски велись с той же настойчивостью и страстью, какую мы прилагаем к открытию новых строк или вариантов этих строк поэтов-классиков, поэтов-гениев, наше знание о Полежаеве непременно обогащалось бы время от времени. До недавнего времени поиски эти были крайне затруднены. Не просто было получить даже и том, изданный в 1933 году в «Academia»: предисловие к этому тому, помеченное 1931 годом, написал Л. Каменев, книга была изъята. Обезображенная вырезкой первых ста тридцати страниц (предисловия Л. Каменева и биографического очерка В. Баранова), книга стала неудобна для выдачи в библиотеках.