Третий комментарий

Александр Руденко-Десняк, Комментарий к счастливой судьбе. О творчестве Нодара Думбадзе, М., «Советский писатель». 1985, 304 с.

Критик, пишущий о писателе-современнике, как правило, превосходит будущих исследователей в знании бессчетных реалий своей эпохи, ее быта и атмосферы, зачастую – в понимании подноготной разного рода событий, происшествий – и одновременно уступает им в широте исторического кругозора, в масштабности обобщений. Испытывает он и трудности психологического порядка. Известный поэт или романист, лично знакомый автору выпускаемой книги, не может на нее не воздействовать. Речь вовсе не о том, что герой так или иначе вынуждает автора хвалить его. Зачем же столь грубые наветы? Однако на книге сказывается самый факт, что объект исследования пребывает рядом, встречается в домах творчества, на собраниях и в компании, звонит, прочтет написанное.

Как нелегко сохранить в таких обстоятельствах высшую беспристрастность! Избежать комплиментов, не упустить ни одного из возможных упреков…

Практика подсказывает: слишком часто в критике происходит подмена того, что есть, тем, что должно быть, или иначе: сущего – желаемым, портрета – ликом и т. д.

Казалось бы, исходных предпосылок для такого рода подмены в книге о Нодаре Думбадзе, задуманной и завершенной еще при жизни писателя, было сколько угодно: романист и рассказчик, известный далеко за пределами своей республики и своей страны, обладатель многих почетных наград, председатель Союза писателей Грузии, лауреат Ленинской премии, наконец, красивый, обаятельный человек, покорявший любое общество, любую аудиторию…

С первых же страниц книга располагает к себе, избавляя от опасения натолкнуться на ремесленно-типовую постройку. В главе «Точка отсчета», открывающейся как эпиграфом записью беседы с Нодаром Думбадзе, слышится его голос. Писатель предстает почти зримым, таким, каким, увы, никому не встретится уже ни в Москве, ни в Тбилиси…

«Комментарий» к судьбе активно работающего писателя стал первой монографией о безвременно ушедшем. Своего рода переходной работой от текущей критики к собственно литературоведению.

Чтобы пояснить, к чему сводится переход, в чем его логика, уместно сопоставить «Комментарий» с подборкой или разделом другого, почти одновременно вышедшего издания – третьим выпуском альманаха «Кавкасиони», где Нодару Думбадзе посвящен раздел, включающий в себя прощальные слова литераторов – семи его товарищей: поэтов, прозаиков, критиков. Из Тбилиси, Сухуми, Москвы.

Какие же черты проступают в коллективно исполненном портрете художника – в надгробном слове, произнесенном от имени Грузии, Абхазии, России?

Георгий Гачечиладзе, открывший подборку, увидел в личности и творчестве Нодара Думбадзе воплощение трех начал: замечательного дара поддерживать контакт с людьми, иначе – «таланта сопереживания», который сливается в писателе с добротой, «отмеченной печатью артистизма», и юмором, ставшим «неотъемлемой частью мировосприятия».

Юмор и доброта, открытость жизнерадостно-солнечного таланта, уходящего корнями в национальную стихию, – вот сквозные мотивы, звучащие в выступлениях Баграта Шинкубы и Гурама Гвердцители, Ивана Тарбы и Вахтанга Челидзе, Теймураза Доиашвили и Александра Руденко-Десняка. Они предлагают свой комментарий к счастливой судьбе.

Опубликованная редакцией «Кавкасиони» подборка свидетельствует, каким сегодня видится Нодар Думбадзе людям, знавшим его годы и десятилетия. И каким в их глазах предстает сейчас путь Нодара Думбадзе в литературу, в литературе.

Три с половиной странички воспоминаний А. Руденко-Десняка вызывают дополнительный интерес, как комментарий к «комментарию». Мемуарный облик писателя, контурно очерченный в альманахе семью перьями, неизбежно вступает в диалог с образом, проработанным в очерке. И память участников мемуарной подборки – так же как собственная, рецензентская – побуждает сравнивать, восстанавливать, заново пересматривать отложившиеся в личных запасниках сцены и эпизоды, короче говоря – продолжать диалог, который постоянно идет на страницах «Комментария», становясь принципом его построения, сутью и формой повествования.

В альманахе рассказано 6 том, почему и как родилась мысль показать рукопись будущей книги Нодару Думбадзе, а потом перенести в текст магнитофонную запись бесед. Этот диалог с Думбадзе, составляющий примерно треть книги, по мере погружения в текст производит впечатление все более интересной и даже самой значительной ее части. Дочитав и заново пересмотрев книгу, приходишь к выводу: диалог с главным его персонажем – первая и бесспорная удача критика.

«Комментарий» – своего рода энциклопедия по Думбадзе. Сравнительно краткая, но не такая уж малая. В ней содержатся глубоко личные, выношенные мысли писателя. Например, о классике – грузинской, русской и зарубежной. Или об общественном призвании художника.

Воспоминание о встрече с американцами, при которой Норман Казинс пессимистически заметил: «писателя не слушают, к нему не прислушиваются» (273), – вызвало у Нодара Думбадзе ответную мысль: Вот это главное: слушают ли тебя? Слышат? Пушкин мог сказать: «Я памятник себе воздвиг…». Мы не доросли до того, чтобы иметь право так сказать. Или – у Ильи Чавчавадзе: «Меня избрал бог и воспитал народ». Он был духовным отцом нации. Писатель должен подняться на огромную высоту, чтобы с полным правом говорить от имени своего народа. Это – идеал, к нему и нужно стремиться».

Очень значительная тема – об отношениях с критикой… Не с критикой «вообще» – банально-пошлых декламаций в книге нет… И не с критиками как личными друзьями и врагами, «групповыми» противниками и союзниками, а с мощным цехом литературы, поставившим за четверть века споров о Нодаре Думбадзе вполне конкретную продукцию, увы, беспристрастно суровый ОТК, именуемый Время, заставляет довольно сдержанно оценить зоркость судей и проницательность их суждений.

А. Руденко разбирает в «Комментарии» критику тбилисскую, московскую, киевскую: статьи Льва Аннинского и Гурама Асатиани, Светланы Алиевой и Эдуарда Елигулашвили, Миколы Ильницкого и Георгия Маргвелашвили, Владимира Огнева и Льва Разгона, Евгения Сидорова и Дмитрия Урнова, – полный перечень здесь немыслим, но и так ясно, что брались за дело мастера высшего разряда. Ну так «делом», на деле серьезны ли общие достижения цеха?

Лимиты рецензии не позволяют, идя вслед за автором очерка, прослеживать разноголосицу мнений о каждом из шести романов, о повестях и рассказах писателя. В «Третьем комментарии» позволителен только пунктир и достаточен лишь намек на логику цехового восприятия.

Право же, с помощью комментатора интересно проследить ход быстро забываемых баталий. Занятие поучительное: взгляд из середины 80-х требует точного знания «дебета-кредита». Иначе в «счастливой судьбе» Нодара Думбадзе, а равно и в его отношении к критике не разберешься.

Само собой, глава грузинского Союза писателей признавал ее огромную роль. Как не признать! Но следовать ее советам? «По ее указаниям исправляю только орфографические ошибки» (стр. 161).

Полоса, посвященная в «Литературке» Льву Аннинскому («Портрет с автографом», 4 января 1982 года), вызвала отпор: «Как ни подходи, получается одно и то же: критика самовыражается за счет писателя… Такая вот критическая ожесточенность мне просто непонятна… Критики фантазируют на мой счет…» (стр. 162).

За кем же правота – за художником или его истолкователями?

Если бы «Комментарий» создавался по чертежам ремесленно-типовых построек, прораб принимал бы известные позы «лучшего из защитников и друзей», «первого знатока творчества», по крайней мере на голову превосходящего остальных. Но в позах кончается надобность, когда выработана позиция. Она не только во вдумчивом разборе, с которым комментатор вторгается в диалог Нодара Думбадзе с его критиками, с национальной, отечественной и мировой культурой. Без собственной позиции не удалось бы найти интонацию – независимую и вместе с тем почтительную, вольно-непринужденную, но свободную от фамильярности, отвечающую внутренней сути Думбадзе, духу его творчества.

Подозреваю, что выдержать интонацию живой записи на протяжении книги было непросто. Текст, набранный в «Комментарии» курсивом, идущий от имени Думбадзе, – это итог его творческого пути. В известном смысле – завещание. Не интервью, взятое бойким журналистом у захваченной врасплох знаменитости, а исповедь. Кредо, к устному изложению которого Нодар Думбадзе отнесся с той же ответственностью, с какой брался за перо, чтобы писать романы или рассказы.

Стоит, пожалуй, подчеркнуть: Думбадзе знал, что магнитофонная запись войдет в монографию.

Успел просмотреть и завизировать текст. Предчувствовал – нет, лучше уж прямо – горько осознавал, что очерк его переживет. Во время последней встречи словно бы «между прочим, с обычной улыбкой» сказал:

– Наверное, твоей книжки обо мне я не увижу…

Собеседник, живущий теми же проблемами искусства и действительности, которые поглощали, захватывали его самого, биограф, критик, редактор, видимо, в пору итогов оказался нужен писателю, Творчески необходим. Он пробуждал мысль. И побуждал высказываться о том, что пережито, перечитано, передумано, но что без него, собеседника, осталось бы нерассказанным и недосказанным. А без кассеты и ленты, одолевших путь до рукописи и типографского набора, кануло бы в Лету.

Магнитофонная исповедь Нодара Думбадзе и книга о нем глубоко историчны.

В третьем выпуске «Кавкасиони» Баграт Шинкуба начинает свои заметки важной мыслью: со светлым именем усопшего связан новый значительный этап грузинской литературы. Вахтанг Челидзе, вспоминая, как обновлял редакцию «Нианги», из которой, как, из зерна, проросли многие из будущих «шестидесятников», перечисляет вместе писателей и художников: Нодара Думбадзе и Дмитрия Эристави, Эдишера Кипиани и Гиглу Пирцхалава, Джемала Лолуа и Гурама Панджикидзе…

В «Комментарии» тема поколения как звена в разрывавшейся и все-таки неразрывной цепи, соединяющей сыновей с отцами – с Михаилом Джавахишвили, Тицианом, Галактионом Табидзе… отцов с дедами – Ильей Чавчавадзе, Акакием Церетели, с тысячелетней классикой до «Витязя в тигровой шкуре» и «Мученичества святой Шушаник», находит гораздо более широкое осмысление.

Выстроив длинный ряд широко известных сегодня имен- среди них Арчил Сулакаури, Реваз Инанишвили, Отиа Иоселиани, Отар и Тамаз Чиладзе… – А. Руденко-Десняк цитирует статью Г. Маргвелашвили «Именем поколения», на исходе 60-х сказавшего: духовное формирование каждого из молодых писателей обусловлено и стимулировано той «структурной почвой» любого эпического творчества, какой является общественный подъем, вызванный новым историческим этапом…

И комментатор, и герой «Комментария» осмысляют судьбу грузинских «шестидесятников» в контексте общесоюзной литературы, поэтому в: книге столь часто встречаются имена Чингиза Айтматова, Василя Быкова, Валентина Распутина… По той же причине в раздумьях Нодара Думбадзе столь явственно слышится тревога по поводу теперешних молодых:

«Да, мы были трудными детьми родной литературы… Арчил сказал: мы поколение тех, кто вырастил друг друга… Мы пришли в литературу без протекции и поддержки… «Проходной балл» в литературу был один: качество…»

На той же странице Нодар Думбадзе замечает: «В собственно литературных притязаниях мы были, пожалуй, поскромнее, чем молодые теперь… Больше боялись литературы. Для нас странным показалось бы – стучать по столу редактора, если твои стихи не попали в ближайший номер…

Много талантливых ребят. Но назвать их поколением? Не знаю…» (стр. 57 – 58).

Из другого абзаца, рядом: «Вот когда на каком-то отрезке истории культуры образовывается вакуум – это стихийное бедствие» (стр. 58).

«Комментарий» не отнесешь к вполне традиционному литературоведению. Чтобы точнее определить жанр книги и лучше увидеть охваченное ею историческое время, ее литературное пространство, надо учитывать также фактор биографический, иными словами, обстоятельства знакомства критика из Москвы с прозаиком из Тбилиси, весь характер их отношений, выраставших на производственно-деловой основе.

В качестве сотрудника «Дружбы народов» А. Руденко-Десняк больше десятка лет назад вел переговоры с Недаром Думбадзе о публикации «Белых флагов» – сегодня уже не имеет значения, отчего публикация не состоялась; принимал участие в редактировании «Закона вечности», в журнальной судьбе «Кукарачи» и т. д. и т. п. «Комментарий», таким образом, венчает собой годы профессиональных отношений редактора-критика с грузинской литературой, с всемирно известным прозаиком; одновременно – годы работы в журнале, основная задача которого – представлять литературу республик общесоюзному читателю.

При всей громкости славы и высоте полета в безоблачном небе, при ясности почерка и четкости установки Нодара Думбадзе на «простоту», раскрывать жизнь его и творчество сложно. Одна из многих причин – в самой природе «великого тамады», в тбилисской школе блистательного рассказчика, в его манере мыслить. Сложность эта замечена давно, еще Гурамом Асатиани: «Читать Нодара Думбадзе легко и приятно. Писать о нем труднее» (стр. 299). Труднее, в частности, потому, что Нодар Думбадзе упразднил строгий сюжет, что быт у него довольно условен, что стиль его вольного повествования импрессионистичен, что лукаво-простодушный грузинский, точнее, гурийский, еще точнее, думбадзевский юмор, как всякий истинный юмор, стойко сопротивляется разборам и расшифровкам.

Вторая причина сложности, – общая для критиков, воспитанных в иной национальной культуре, чем герой их исследований, – они должны знать, понимать, чувствовать культуру другого народа.

Но вот трудности позади. На очереди итоги.

Хорошо, что Александр Руденко-Десняк не сглаживал противоречий в раздумьях писателя, а равно и в его счастливой судьбе, не избавившей от таких трагедий и тягот, которые сегодня сопутствуют, к счастью, не каждому из литераторов.

Хорошо, что, прослеживая путь художнический, А. Руденко-Десняк говорит и о слабостях таланта, о том, например, что социально-аналитическое начало сказалось в его творчестве гораздо меньше, чем начало этическое.

Хорошо, что ощущение праздничности жизни, которое было великим даром Думбадзе, вовсе не равнозначно в «Комментарии» дежурному оптимизму и холодной патетике.

Хорошо, что многогранный труд Нодара Думбадзе раскрыт в том ракурсе, в каком сам писатель стремился постигать своих персонажей: «Человек – не фреска, которая смотрится лишь в одной плоскости. Человек – это скульптура, которую следует обозревать с той точки, с которой она воспринимается всего лучше, всего красивее» (стр. 177 – 178).

Хорошо, что после книги об украинце Михаиле Стельмахе (М., 1980) русский критик сумел подняться на новую ступень, написав очерк о грузинском прозаике, очерк, каких побольше бы о писателях всех пятнадцати республик.

Очень хорошо, если «Комментарий» будет восприниматься не только как творчески плодотворный и нужный диалог между прозаиком из Тбилиси и критиком из Москвы, но в то же время как диалог между жанрами, городами, республиками, как диалог, через который только и может, осуществляться дружба литератур и дружба народов.

P. S. Неужто все в книге хорошо? Известно же, что все хорошо не бывает и быть не может. И в «Комментарии» нет-нет, а встречаются обороты малоудачные, фразы, которым еще нужна шлифовка. Отметив это, все же не буду приводить их, чтобы перечисление мелких недостатков не заслонило серьезных достоинств книги.