Теория и практика перевода
«Вопросы художественного перевода», сб. статей, «Советский писатель», М. 1965, 310 стр.; «Мастерство перевода», сб. статей, «Советский писатель», М. 1969, 510 стр, «Мастерство перевода», сб. статей, «Советский писатель», М. 1963, 624 стр..
Сборник «Мастерство перевода» продолжает два предшествующих – «Вопросы художественного перевода» и «Мастерство перевода».
Масштаб и успехи художественного перевода в нашей стране общеизвестны. Число переведенных книг и количество языков, с которых мы переводим, тиражи переводных книг огромны. Но одновременно с небывалым расширением переводческого дела, а, может быть, отчасти и в связи с ним, существует много предрассудков, связанных с переводами.
Самый распространенный: раз переводов выходит много, значит, перевод – дело легкое. Неосведомленным людям кажется, что иноязычный автор уже проделал всю работу, переводчику остается только слово за словом пройти за ним весь путь, изредка заглядывая в словарь. Наивное представление о переводе как о технической работе переписывания с одного языка на другой вело к тому, что еще недавно даже в статьях некоторых литераторов высказывалось сомнение в правомерности понятия писатель-переводчик. (См., например, статью Евг. Пермяка «О переводе» – «Литературная газета», 10 февраля 1959 года.)
Важная заслуга рецензируемых сборников состоит в том, что в них названы и рассмотрены все те большие, а порою и огромные трудности, с которыми сталкивается переводчик художественной литературы.
Первая из них – объем необходимых знаний. «Это и история народа, и быт его, и общественное установление данной эпохи. В нашей практике мы сталкиваемся с требованием таких знаний на каждом шагу», – сказано в докладе П. Антокольского, М. Ауэзова, М. Рыльского на II съезде писателей («Вопросы художественного перевода»).
Вторая – «переводчику, который в подлиннике сразу же наталкивается на чужой грамматический строй, особенно важно прорваться сквозь этот заслон к первоначальной свежести непосредственного авторского восприятия действительности. Только тогда он сможет найти настолько же сильное и свежее языковое перевыражение. Труднее всего это при переводе произведений, далеких по времени и месту», – писал И. Кашкин в статье «В борьбе за реалистический перевод» («Вопросы художественного перевода»).
И далее: «Читатель ждет от советского перевода исторической конкретности и в стилевом отношении».
«Стоит переводчику сесть за рабочий стол, как наслаждение познания уступает место мукам творчества. Стройное единство содержания и формы распадается на элементы, целостная гармония образных средств рассыпается на тысячи мельчайших единиц, образов, тропов, идиом; целостная манера письма, стиль писателя оказывается сплавом всевозможных языковых стилей; единый интонационный поток речи дробится на множество абзацев, фраз, слов, написанных на чужом, хотя и вполне понятном, языке; понятия и образы облечены в иную национальную форму… Как же, однако, воссоздать все эти элементы формы в новом единстве, на другом языке?» – спрашивает Вл. Россельс.
«Переводчик должен владеть лексикой и словоупотреблением, как скрипач точным слухом», – отвечает он же.
Эти требования высказаны мастерами переводов, для которых каждое из них вытекает из собственного большого опыта, и они не просто провозглашаются, но подкрепляются примерами, свидетельствующими,
как трудно добиться выполнения всех этих требований и как важно не отступать перед ними.
Так обстоит дело с переводом прозы. Если же дело идет о стихах, то в дополнение ко всем трудностям, с которыми имеет дело переводчик прозы, перед переводчиком поэзии возникают дополнительные, связанные с передачей ритмики, строфики, звукописи оригинала. И чаще всего эти сложности не просто накладываются одна на другую, но приходят в столкновение.
В общем, когда я представляю себе все те сложности, о которых мастера перевода говорят как о постоянных данностях своего высокого ремесла, мне вспоминается слышанный когда-то рассказ конструктора танка. Он говорил примерно так: «Танк должен быть высоким, чтобы обеспечить своему орудию достаточное поле обстрела. Танк должен быть низким, чтобы не представлять собой слишком заметной цели. Танк должен быть длинным, чтобы перекрывать окопы. Танк должен быть коротким, чтобы не представлять собой слишком большой цели для бокового огня. Броня танка должна быть толстой, чтобы обеспечить его живучесть. Броня должна быть тонкой, чтобы не увеличивать его веса. И т. д. и т. д. до бесконечности!»
Каждое требование обосновано, и каждое исключает другое, столь же обоснованное. И все-таки конструкторам удается строить отличные танки, а переводчикам – отлично переводить!
Быть может, самое ценное в книгах о мастерстве перевода не только то, что они показывают, какие крутые вершины, какие узкие тропки, какие обманчивые броды, какие опасные ловушки возникают на пути переводчика, но и учат тому, как можно с честью и успехом пройти по этому пути.
Особенно посчастливилось в двух последних книгах поэтическому переводу.
Если в статьях С. Маршака и Н. Заболоцкого («Мастерство перевода», 1959) некоторые основные принципы закреплены в афористически-краткой форме, то в статьях В. Левика, Л. Гинзбурга («Мастерство перевода», 1959), Е. Эткинда, А. Белова («Мастерство перевода», 1963) и на опыте собратьев по профессии, и на своем собственном подробно показано движение от исканий к находкам.
Читатель статьи Е. Эткинда «О поэтической верности» («Мастерство перевода», 1963), особенно читатель, владеющий языком, следуя за разбором старого и нового переводов «Поэтического искусства» Буало, сможет оценить и доказательную силу этого превосходного разбора и понять, почему принцип нового перевода (переводчик Э. Липецкая) плодотворнее того, который лежал в основе старого.
А тот, кто прочитает статью Л. Гинзбурга «Вначале было слово» («Мастерство перевода», 1959), будет захвачен рассказом о том, как переводчик искал ключ к стихотворению Шиллера «Раздел земли».
И тут стоит сказать об одной важной особенности рецензируемых: книг. Они, конечно, в первую очередь адресованы переводчикам, но будут интересны литераторам всех цехов. Оригинал, созданный большим художником, заставляет писателя-переводчика упорно выбирать языковые средства, копить и обогащать свой словарь, обращаясь в этих поисках ко всем пластам и слоям языка. Все размышления, связанные с поисками точного, яркого, весомого слова, поучительны не только для переводчика. Думаю, что далеко за пределы цеховых интересов выходит, например, статья С. Петрова «О пользе просторечия». Я не помню за последние годы книги, в которой не на материале перевода столь обстоятельно, углубленно и тонко обсуждались бы проблемы лексики, синонимики, сопоставлялись бы различные редакции одного и того же текста, – словом, книги, где мастера литературы так подробно говорили бы о языке как основном материале, с которым они имеют дело.
За рамки цеховых интересов книги о мастерстве перевода выводит не только то, что в них рассматриваются общезначимые проблемы литературного языка, но и то, что в них необходимо возникают многие важные и сложные идейно-философские проблемы. Важнейшая из них обозначена еще в докладе П. Антокольского, М. Ауэзова, М. Рыльского: «Мы серьезно расчистим дорогу для дальнейшего изложения, если прежде всего поставим вопрос, так сказать, гносеологически, вопрос теории познания, вопрос основной для всякой теории: возможен ли вообще адекватный перевод с другого языка?
Это вопрос не праздный. Мы знаем, например, что сейчас на Западе и англичане и французы решительно отказываются о» поэтического перевода и заменяют его рубленым прозаическим подстрочником. Они, очевидно, исходят из убеждения, что поэзия непереводима, что всякая попытка передать на другом языке поэтическое произведение обречена на неудачу. Но многие, сомневаясь в самой возможности постигнуть чужой язык, идут еще дальше… Так создаются предпосылки для разобщения культур… Мы стоим на точке зрения противоположной. Мы утверждаем возможность перевести, переводимость с любого языка на любой другой. Переводимость адекватна возможности общения народов между собой».
Этот важный тезис, выразивший не только личную точку зрения докладчиков, но основу советской переводческой школы, затрагивает многие важные и сегодня особенно актуальные области идейной борьбы и национальной политики.
В рецензируемых книгах этот вывод подкрепляется примерами блистательного разрешения, казалось бы, неразрешимых трудностей перевода.
Следует сказать и о некоторых слабостях, присущих всем трем книгам. Писатели-переводчики охотно и страстно полемизируют с теми, кто рассматривает художественный перевод не с литературных, а с лингвистических позиций. Если вспомнить, что лингвистическим подходом в недавнем прошлом были порождены некоторые очень ученые, но скучные и тяжеловесные переводы, этот критический пафос становится понятным. Но не менее ясно и другое. Проблема переводимости, которая в конечном счете является одной из граней проблемы отношения языка и мышления, не может быть сколько-нибудь полно поставлена и разрешена без основательного привлечения лингвистики, психологии, истории.
Если уж касаться «биохимических законов мышления», как предпосылок для неограниченной переводимости, то делать это следует более основательно, чем в статье Вл. Россельса «Подспорье и преграды» («Мастерство перевода», 1963).
Нельзя не посетовать на то, что в сборниках не слышен голос представителей смежных наук. Они, конечно, не должны, да – и не могут предписывать пути мастерам художественного перевода, но им, безусловно, есть что сказать и по вопросу переводимости, и по некоторым другим теоретическим вопросам перевода.
Как много узнали бы мы о принципиальной переводимости, если бы нашли, например, в этих сборниках не только убедительную характеристику перевода японских сказок на русский язык, которая дана в статье С. Петрова («Мастерство перевода», 1963) с точки зрения того, как эти сказки звучат по-русски (такая точка зрения в данной статье, где речь идет об использовании просторечия, вполне оправдана), но и узнали бы о том, какие трудности представлял собой оригинал в его нероглифической специфике. Нет, не для того, чтобы осложнить и затуманить перевод непереведеннымя японскими реалиями, и не для того, чтобы отказаться от русского синтаксиса в угоду конструкциям, несвойственным нашему языку, но для того, чтобы дать новое и убедительное доказательство тезиса о принципиальной переводимости. А разве не поучительно было бы прочитать такую работу на материале языков, литературные памятники которых отделены от нас во времени и пространстве и основываются на социальных структурах, которые не с чем сравнить на европейской почве. Как избежать, например, в переводе уцелевших памятников древних цивилизаций американского континента той терминологии, которая неизбежно влечет за собой европейские исторические ассоциаций? Словом, неприязненное отношение к так называемой лингвистической школе литературного перевода не следует переносить на самое лингвистику. Кроме общих деклараций: переводчиков о том, как важны для них лингвистические данные, хотелось бы услышать в этих сборниках голос самой лингвистики. Она ведь тоже не стояла на месте все эти годы. Она росла и изменялась, уточняла свои методы, обогащала свой представления.. Между тем многие из лингвистических заблуждений в области перевода, с которыми горячо полемизируют авторы сборника, относятся теперь к уже довольно далеким временам.
В последнем сборнике есть даже специальный раздел – «Критика». К Сожалению, когда речь заходит не о творческих, а об организационных вопросах переводческого дела, критика становится безымянной.
Н. Чуковский в интересной статье «Реалистическое искусство» («Мастерство перевода», 1963) критикует многие болезненные явления и в отношениях переводчиков между собой, и в отношениях переводчиков с издателями. Он пишет, например: «Другой привычный недостаток – групповая монополия. Несколько человек, прекрасно друг к другу относящихся, в течение многих лет держат в своих руках все переводы с одного какого-нибудь языка, никого не подпуская к своей кормушке». И, не пугаясь еще более резких слов, Н. Чуковский называет эту монополию проявлением «того духа торгашества, который Нужно полностью изгнать из нашего чистого и благородного дела». Сказано и резко и точно, но уж очень в пространство! Ни Н. Чуковский в этой статье, ни М. Лорие в статье «О редактуре художественного перевода» («Мастерство перевода», 1969) не подкрепляют свои острые высказывания указаниями на тех, кто является носителем справедливо критикуемых ими зол. Может быть, это связано с тем, что сборники выходят в свет не как оперативное периодическое издание, а как книга, рассчитанные на долгий срок жизни, и конкретная злободневность исключается из них, чтобы книги преждевременно не устаревали? Но ведь включается же в сборники такой оперативный материал, как хроникерская информация о разных заседаниях и конференциях! Тут есть какая-то непоследовательность…
Но, может быть, она говорит о» том, что вызревает необходимость в периодическом издании по вопросам перевода, на страницах которого нашла бы себе место и та оперативная информация, которая уже есть в сборнике, и та конкретная, с адресами критика недостатков в организация переводческого дела, которой покуда в сборниках нет?
Сборники, которые появляются в свет с интервалами в два-три года, конечно, не могут решить тех задач, которые могло бы решить периодическое издание.
Но зато они решают другую задачу, возможно, не менее важную. Лучшие работы, опубликованные на их страницах, дополняя одна другую, складываются в обширное, глубоко и вместе с тем увлекательно написанное, единственное в своем роде пособие по теории и практике художественного перевода.