Талант дается взаймы народом…
«А. Н. Толстой о литературе и искусстве», М., «Советский писатель», 1984, 560 с.
Взгляд в прошлое обладает удивительным свойством: одни фигуры истории в его поле съеживаются, уменьшаясь подчас до полной невидимости, другие, напротив, растут и растут в размерах.
Об этом поневоле задумываешься, знакомясь с недавно выпущенной издательством «Советский писатель» книгой «А. Н. Толстой о литературе и искусстве». Книга эта не совсем обычна для издательства – она подготовлена на уровне сугубо академического издания, снабжена серьезным научным аппаратом и обстоятельной вступительной статьей одного из составителей, Ю. Оклянского, и в то же время сохраняет характер издания массового, рассчитанного на самого широкого читателя. И это очень важно – ведь многие из опубликованных здесь материалов, раскрывающих эстетическую, творческую, общественную позицию писателя, не входили и не входят ни в одно из его собраний сочинений. Между тем слава Алексея Толстого, которого никогда не обходило внимание современников, и сегодня только растет, и вместе с тем ширится интерес к его художественному кредо, к его писательской лаборатории.
А. Толстой был не просто одной из центральных фигур многонациональной советской литературы, выдающимся мастером прозы, драматургии, публицистики. Его творческая биография привлекает особенное внимание еще и потому, что, начавшись до Октябрьской революции, питаемая почти одновременно и классической традицией, и формальными поисками модернизма, она прошла затем через многие сложные стадии развития; путь писателя пролег через эмиграцию, чтобы потом вернуться обратно на родину, уже бесповоротно совпав со столбовой дорогой истории.
И такая творческая эволюция видится отнюдь не случайной, когда знакомишься с ранними высказываниями Толстого о природе художественного дара, о сути творчества. Ведь еще в начале пути (1912 год), едва обратясь к знакомому сызмала материалу российской действительности, Толстой четко формулирует для себя и для читателя: «…Талант не ваш… а дан вам взаймы… И отвержение того, кто дал вам талант, ведет к худшему из зол – к эстетизму» (стр. 42).
Историческая роль Толстого в становлении и развитии советской литературы – это как бы возведение моста между русской реалистической классикой и литературой социалистического реализма. В числе важнейших эстетических принципов, которые он провозглашал, прежде всего, ориентация на массового читателя, на «психологическую точность и понятность» литературы; обращение к фольклору как постоянному источнику обогащения литературных средств, – с этим связаны и грандиозные начинания Толстого, вроде работы над созданием полного свода русских сказок; и, наконец, сближение русского литературного языка с языком народным – тем ясным, образным, подлинно народным языком, который не имел ничего общего с экзерсисами пресловутого Ромуальдыча. Знакомясь со многими материалами книги, нетрудно убедиться еще и еще раз, как хорошо Толстой чувствовал самое жизнь русского языка в его истории, от века к веку.
В статье «Голубой плащ» (1922), посвященной проблемам театра – того самого театра, для которого он работал свыше тридцати лет, создав сорок пьес! – Толстой писал, в частности: «Толпа, сидящая в театре, переживает заведомый вымысел. Переживание это состоит в превращении вымысла в правду, то есть в самотворчество» (стр. 66). Это сказано о театре, но выражает, в сущности, один из основных эстетических принципов Толстого. В самом деле, разве читаемые роман, рассказ или повесть не есть то же зрелище, только развертывающееся перед внутренним взором читателя, который, пользуясь авторским текстом как репликами и ремарками, оказывается здесь разом и режиссером, и исполнителем всех ролей?.. И хотя Толстой нигде так прямо не формулировал этого применительно к прозе, книге, все его высказывания о языке прозы, особенно языке героев, все неоднократные напоминания, что за каждым написанным словом должен стоять «жест», то есть выраженное внешним рисунком душевное движение, – именно это, по сути, и имеют в виду. Ведь его собственные художественные тексты – это всегда обращение не только к глазу, но и к слуху, внутреннему зрению, воображению и памяти читателя. Каждого читателя, которому он как бы предоставляет право первой и единственной постановки…
Это вовсе не исключительный пример того, как многие, иногда даже как бы походя брошенные фразы Толстого, вызывают цепную реакцию размышлений, складываются в стройную эстетическую концепцию, которую на деле исповедовал писатель. Между тем таких мыслей, высказанных конспективно, или развернутых признаний о сути и приемах творческой работы, о характере писательских поисков – в книге несметное множество. Это важнейшие мысли о народном творчестве, о классике, о языке, о музыке, живописи, архитектуре, кино, театре; яркие путевые заметки; весомые и характерные высказывания об отдельных мастерах и произведениях; размышления о судьбах планеты, о войне и мире; об общественном долге и общественной работе писателя; блистательные характеристики исторических эпох и фигур…
О Толстом существовала легенда (было, впрочем, время, когда он и сам способствовал ее распространению), что пишет он интуитивно и, садясь за письменный стол, никогда наперед не знает, что напишет. Книга, о которой идет речь, со всей очевидностью эту легенду опрокидывает. Из нее видно, что Толстой, напротив, был писателем думающим, что его глубоко и неизменно волновали проблемы мастерства, нравственная и социальная роль литературы и то, что выходило из-под пера, было, бесспорно, наперед и всерьез обдуманным, сложившимся в сознании, что, конечно, никак не отрицает роли творческого взлета в момент писания. И лишнее доказательство того, что Толстой был именно «первоклассным работником» 1 (Бунин), а вовсе не «гулякой праздным», – раздел книги, где впервые собраны вместе заметки и записные книжки Толстого. Иначе говоря, тот «жанр», о котором прежде, опять-таки по распространенной легенде, предполагалось, что он был писателю вовсе чужд.
Последовательно знакомясь с материалами книги, скоро замечаешь, что в ней есть свои, так сказать, сюжетные линии, развивающиеся по всем законам драмы. Имя им, к примеру, «Алексей Толстой и Тургенев» или «Толстой и Блок», «Толстой и Бунин»… Юный Толстой воспитывался на Тургеневе, который был и долго оставался для него классическим образцом. Толстой был близок Тургеневу и своей приверженностью к «маленькому роману», и своей общественной чуткостью, социальной отзывчивостью, благодаря которой он, как в свое время Тургенев, мог даже из заграничного «далека» угадывать наиболее волнующие проблемы отечества, обнаруживать и выкристаллизовывать типичные характеры эпохи. Наконец, именно от тургеневской традиции идет большинство женских образов в «современных» повествованиях Толстого – те же Катя и Даша в «Хождении по мукам», к примеру… Но оборотной стороной этой преемственности неизбежно оказывалось и отталкивание от образца, и это, по сути, такой же классический пример творческой «диалектики души», как и отношение Достоевского к Гоголю, из которого Достоевский – и объективно, и по его собственному признанию – «вышел» и которого впоследствии так жестоко пародировал. Вероятно, такова же по природе легко угадываемая ожесточенность высказываний Толстого о тургеневском языке, под обаянием которого он поначалу находился…
Столь же сложен сюжет «Толстой и Блок». Впервые для советского читателя полностью опубликована статья «Падший ангел. Александр Блок» (1921 – 1922), которая свидетельствует о благоговейном, с придыханием, отношении тогдашнего Толстого к «трагическому тенору эпохи». Но кому, однако, не памятен Бессонов из «Девятнадцатого года»?.. И хотя позднее Толстой настойчиво разъяснял, что Бессонов – всего лишь одна из «обезьян Блока» (стр. 484), привкус принципиально иного отношения Толстого к легко угадываемому прототипу для читателя сохранялся. В конце же пути, незадолго до смерти, Толстой вновь сказал: «Единственный гениальный поэт нашего века – это Блок…» (стр. 484).
Тема «Толстой и Бунин» – сюжет, может быть, самый драматичный, прежде всего потому, что это уже взаимоотношения двух современников, двух живых мастеров. Бунинское имя появляется в книге многократно, и можно проследить неизменное стремление Толстого вернуть Бунина русской литературе – и его самого, и лучшие его книги. Это – несмотря на явно обидевшую Толстого последнюю их встречу в Париже в 1936 году и явно несправедливую оценку такой замечательной бунинской книги, как «Жизнь Арсеньева». С другой стороны, известен очерк Бунина «Третий Толстой», в чем-то отнюдь не лестный для Толстого, хотя и здесь Бунин не мог не признать, что Толстой «работник был… первоклассный», «все русское знал и чувствовал, как очень немногие». И каким аккордом благородства звучит на этом фоне публикуемое в книге письмо Толстого к Сталину от 17 июня 1941 о возможности возвращения Бунина на родину, о помощи ему!
И конечно, важнейший в толстовской истории сюжет – «Алексей Толстой и Горький». Впервые он намечается уже в юношеской переписке Толстого, в 1901 году, и проходит красной нитью через всю его творческую и человеческую биографию. Именно от Горького идет та романтическая струя, которая отличает Толстого при всем его «монументальном реализме». Сюжет однозначен? Да. Отношение к Горькому было у Толстого неизменно высоким, с нотами восхищения и благодарности, и Горький в свою очередь высоко ценил толстовский талант. Однако ж и по этой линии проходил как бы ток высокого напряжения: слишком велики были творческие потенциалы обоих…
Такова эта книга: сложенная, казалось бы, из разрозненных страниц – и в то же время цельная, ибо скреплена мощной личностью автора; не подчиненная в целом хронологическому принципу, дающая материал вразброс, по жанрам, – и в то же время историческая, потому что показывает Толстого и его путь не прямолинейным, а во всей непростоте, в противоречивости иных мнений и оценок, подчас даже в зигзагах явных заблуждений. Словом, показывает таким, каким он и был, в непрерывном развитии, и каким его нелегко было бы увидеть читателю даже и впрямь полного собрания сочинений. В этом, собственно, и состоит, прежде всего, смысл такого рода антологий, что они дают доступную обозрению, сжатую и в то же время четкую и объективную картину творческого пути или целого литературного процесса.
Здесь необходимо вспомнить другую, вышедшую почти тридцать лет назад, в 1956 голу» книгу А. Н. Толстого «О литературе». Она давно стала библиографической редкостью, но ценность вновь появившегося сборника определяется не только этим – ведь новая книга почти втрое больше по объему и трактует не только «о литературе», но и о театре, кино, что позволяет показать писателя во всей подлинной широте его интересов, Составители книги Ю. Оклянский и Н. Лихова использовали большое количество публикаций – в томах «Литературного наследства», в малотиражных, недоступных широкой публике «ученых записках» и сборниках высших учебных заведений и научных институтов, в газетно-журнальной периодике, в многочисленных монографиях и мемуарах о писателе, вышедших за последние десятилетия. Использована, в частности, и такая крупная находка, Как публикации куйбышевского архива. Сборник по существу впервые дает возможность широкому кругу современных читателей познакомиться с такими важными статьями Толстого, как «О нации и о литературе» (1907), «Падкий ангел» (1921 – -1922), Испанский дневник» (1938) и другие; отрывками из забытой Очерковой книги Толстого «В Англии. На Кавказе. По Волыни и Галиции» (1916); со многими толстовскими ответами на анкеты; заметками и записными книжками; наконец, эпистолярный раздел – он охватывает более сорока лет переписки Толстого, в том числе письма Федину, Волошину, переводчику Элиасбергу, Мейерхольду, Чуковскому, Шапорину и многим другим (около 80 писем).
Труд составителей успешно продолжен их текстологической работой, подготовкой научного аппарата (Ю. Крестинский, Ю. Оклянский), в частности именного указателя.
Книга «А. Н. Толстой о литературе и искусстве» важна, полезна, нужна. Эта книга, наконец, просто читается. Не только как свод «мудрых мыслей» признанного классика советской литературы, но и как живой дневник редкой по интенсивности и многообразию творческой жизни писателя, замечательно талантливого и полнокровного, захватывающего в орбиту своих размышлений весь культурный процесс и вообще громадное количество исторического материала и живых явлений.
- И. А. Бунин, Собр. соч. в 9-ти томах, т. 9, М., 1967, с. 434.[↩]