№4, 1985/История литературы

Роберт Вальзер: уроки «второго открытия»

1

Швейцарца Роберта Вальзера (1878 – -1956) открывала дважды: сначала как художника в высшей степени самобытного, но периферийного, провинциального; потом, спустя более полувека, как одного яз крупнейших мастеров немецкоязычной литературы, как классика, оказавшего и продолжающего оказывать заметное воздействие на развитие швейцарской – и не только швейцарской – словесности XX века. Впервые это произошло в конце прошлого столетия, когда литературный критик Й. -В. Видмая опубликовал в воскресном приложении к бернской газете «Бунд» подборку стихов молодого поэта, снабдив ее благожелательным напутственным словом. Стихи отличались свежестью мировосприятия и какой-то нарочитой, лукавой простотой поэтического выражения. В традиционные для поэзии рубежа веков мотивы одиночества и безысходности Вальзер сумел вдохнуть искренность переживания. Особенно отчетливо собственный голос поэта звучал там, где давал себя знать протест против «застывшей в неподвижности эпохи», против бездуховного окружения. Вальзеровский герой не питает иллюзий насчет своего будущего, не бежит в неоромантические грезь его позиция – трезвость, сдобренная изрядной дозой горькой иронии. Бедный чиновник, допоздна прокорпевший под строгим взглядом начальника над перепиской бумаг, видит в луне и звездах не таинственные поэтические атрибуты, а всего лишь подтверждение своей незавидной участи (стихотворение «В конторе»):

Я не верю в свои мечты,

Мало радости в жизни познавший.

Сколько горя мне испытать предстоит.

Я измучен, едва дышу,

Я смущенно в затылке чешу.

Словно рана во тьме луна,

Звездами ночь кровоточит.

Счастья ничто мне теперь не пророчит.

Видно, другая мне доля дана.

Словно рана во тьме луна.

(Перевод И. Грицковой.)

Вслед за стихами в периодических изданиях стали появляться миниатюры в прозе – неповторимые по тональности, иронической дистанции и лирическому настрою вальзеровские «этюды», создавшие ему позже славу замечательного мастера «малой прозы». На талантливого швейцарца обратили внимание в Берлине, Мюнхене и Вене, его первая книжка – сборник коротких рассказов «Сочинения Фрица Кохера» – вышла в 1904 году в Лейпциге. О ярком даровании Вальзера с восхищением и уважением писали авторитетнейшие художники слова – Гуго фон Гофмансталь, Стефан Цвейг, Герман Гессе, Роберт Музиль. Им заинтересовались влиятельные издатели. Начало было многообещающим, и Вальзер старался оправдать возлагавшиеся на него надежды – писал стихи, рассказы, романы, вынашивал творческие замыслы, строил жизненные планы. В канун 1914 года, переломного в судьбах Европы, да и в его собственной судьбе, он был уже автором семи книг, отнюдь не обойденных вниманием критики.

И все же творчество писателя так и не стало сколько-нибудь заметным фактом тогдашней литературной жизни – ни у него на родине, ни тем более в Германии, где к началу века явственно обозначился мощный поток социально-критической литературы, поток «литературы Маннов», в котором легко было затеряться даже такому своеобразному, но, как тогда казалось, не претендующему на масштабность художнику, каким был Роберт Вальзер. Что же до швейцарцев, то они с завидным единодушием отвернулись от своего земляка. Вальзер с его вышучиванием мещанского благонравия, с его гимнами «маленькому человеку», бедняку, свободному от соблазнов предпринимательства и скопидомства, был в их глазах чем-то чужеродным и несвоевременным. В нем видели антипода «нормального» бюргера, видели вызов обществу, которое чувствовало себя на подъеме, усердно творило миф о своей «исключительности» и не терпело, когда кто-нибудь осмеливался задевать его устои.

В начале века в Швейцарии преобладали писатели двух типов – областнического и неоромантического. В особой чести были областники, твердившие о связях с реалистическим искусством XIX века, с традициями Г. Келлера и К. -Ф. Мейера, а на деле давно утратившие вкус к критическому познанию, предпочитая исследованию жизни натуралистическое бытописательство и самозабвенное прославление «родного угла». Терпимой, хотя и не всегда понятной для окружения, была и позиция неоромантиков, в стане которых выделялась могучая фигура Карла Шпиттелера, автора грандиозной космической фрески «Олимпийская весна» и романа «Имаго», переведенного в свое время (но так и не опубликованного по-русски) А. В. Луначарским. С брезгливым высокомерием отворачиваясь от бездуховности мещанского уюта, неоромантики уходили в мечты и грезы, воспаряли в горние выси мифологии и не мешали действительности оставаться такой, какой ее хотел видеть самодовольный бюргер.

Вальзер же мешал, тревожил, шел против течения, сеял смуту и неуверенность. Не претендуя на выражение высоких истин («Лучше возвеличивать незначительное, чем принижать значение грандиозного», – говорил он), этот вечный странник, так до конца жизни и не заимевший собственной крыши над головой, пристально всматривался в «мелочи» повседневной жизни, замечал ее теневые Стороны и несуразности, рассказывал о заботах и тяготах обездоленного люда, социальных изгоев, само существование которых ставило под сомнение расхожий миф о всеобщем благоденствии. Вальзер, при всей несопоставимости масштабов, был художником брехтовского склада – своенравным, неудобным, тревожащим нечистую совесть своих благополучных соотечественников. Каждая из его миниатюр, не говоря уже о романах или драмах, – это не просто грациозная импрессионистическая зарисовка, как многим тогда казалось, а попытка проникнуть в тайники жизни, рассеять туман предубеждений, предрассудков, иллюзий, «остранить» и сделать видимым то, что таилось за примелькавшимися деталями быта, приблизиться к правде века, которая в неясных еще видениях открывалась его проницательному взгляду. Свое понимание этой правды, свое видение мира Вальзер чаще всего выражал, прибегая к шутливым перевоплощениям, примеряя различные маски, что еще больше раздражало читателей, воспитанных на стилистически однозначной, одномерной областнической литературе.

Стоит ли удивляться, что современники дружно сплотились против человека, который столь разительно не соответствовал их представлениям о порядке и благочестии? Стоит ли недоумевать по поводу того, что критика так долго не могла разобраться в творчестве художника, на несколько десятилетий опередившего свое время? Как

только его не называли – и неоромантическим певцом «чистой человечности», и анархиствующим индивидуалистом, и непревзойденным мастером словесной вольтижировки, и предтечей модернизма, и тонким социальным критиком, и даже выдающимся «пролетарским писателем». Каждое из этих определений указывало на какие-то черты, присущие многочисленным ипостасям Вальзера, но его суть, его истинное лицо оставались непроясненными.

Вторично Роберт Вальзер был открыт в 60 – 70-е годы – на сей раз как писатель первой величины. Именно в эти годы, прошедшие под знаком радикальной переоценки многих ценностей западноевропейской культуры, обнаружилась поразительная созвучность его творчества нашему времени. Выяснилось, что многие приметы наиновейшей литературы – чудаковатый, выбитый из социального равновесия герой, привычка пародировать, переиначивать внушающие доверие литературные формы, символическая многомерность образов – в значительной мере были присущи искусству Вальзера уже в первые десятилетия XX века; они-то в свое время во многом и послужили причиной поспешного отлучения писателя от большой литературы.

Теперь, после «второго открытия», стали очевидны и другие особенности творческого лица художника: исследовательская дотошность, критическая неуступчивость, бескомпромиссность в принципиальных вопросах искусства и жизни. В том, что раньше считалось забавным курьезом, причудой неуживчивого аутсайдера, сегодня видят признак подлинно реалистической литературы. Наследие полузабытого писателя вдруг заработало на современность. Издатели, критики, литературоведы принялись лихорадочно наверстывать упущенное. Вышло в свет собрание сочинений в 12-ти томах, которое закрепило место Вальзера в швейцарской и западноевропейской литературе. Вальзер сегодня – один из крупнейших и своеобразнейших мастеров немецкоязычной литературы XX века. Его книги постоянно переиздаются, инсценируются, экранизируются, переводятся на многие языки мира1. Современные писатели объявляют себя учениками и почитателями Вальзера. Его творчество стало объектом пристального внимания литературоведов и критиков разных стран. Однако и ныне оно остается в чем-то загадочным, не укладывается в прокрустово ложе готовых концепций. «Роберт Вальзер время от времени вдребезги разбивает инструменты, с помощью которых хотят его объяснить», – в этих словах западногерманского писателя Мартина Вальзера, однофамильца и давнего поклонника швейцарца, есть изрядная доля истины. Вальзер и впрямь трудно поддается рубрикациям и классификациям, пародийно-ироническое начало в нем противится окончательным литературным приговорам.

В чем тут дело? Только ли в особенностях творческого облика художника, в сложности неординарного литературного явления? Или же тут действуют иные факторы, выходящие за пределы чисто художественного опыта и затрагивающие – прямо или косвенно – стержневые проблемы современного мира – проблемы борьбы классов, противостояния идеологий и культур? Эти и некоторые другие вопросы (например, соотношение реализма и модернизма в творчестве Вальзера, Вальзер и пути современной немецкоязычной литературы) настоятельно требуют ответа, когда речь заходит об уроках «второго открытия» швейцарского писателя.

2

Итак, каким же было лицо Роберта Вальзера – человека, гражданина, художника? Вопрос непростой, если учесть, что Вальзер не вел дневников, не выступал с программными заявлениями, не излагал своих взглядов в публицистических статьях и не примыкал ни к одному из литературных течений. Даже в своих письмах, адресованных в редакции и частным лицам, он так же ироничен и неуловимо пародиен, как и в миниатюрах. Единственным источником сведений о творческой судьбе писателя остаются его художественные произведения, которые временами так тесно сплетаются с жизнью, что бывает невозможно отделить одно от другого, поставить межевые столбы на границе между поэзией и реальностью, вымыслом и документальным свидетельством.

Роберт Вальзер родился 15 апреля 1878 года в небольшом городке Биле, в многодетной и неблагополучной семье владельца лавки канцелярских товаров. Его отца, выбившегося «в люди» переплетчика, преследовали коммерческие неудачи, и он вымещал злость на детях, не останавливаясь перед рукоприкладством. Больше всего его пугало, что дети вырастут такими же неудачниками, как и он. Склонности и мечты детей его не занимали, он требовал от них того, чего недоставало ему самому, – предприимчивости, деловой хватки, немедленного успеха в жизни. Мать, женщина вспыльчивая и неуравновешенная, тоже жила в постоянном страхе перед банкротством. Впечатлительный, наделенный богатым воображением Роберт тяжело переносил безрадостное детство. Он рос замкнутым, легкоранимым и рано стал отдавать себе отчет в своих «странностях».

Когда будущему писателю исполнилось четырнадцать, ему пришлось бросить учебу в гимназии и стать учеником в кантональном банке.

Короткие «годы учения» пролетели незаметно, и с 1895 года начинаются бесконечные странствия по городам и весям Швейцарии и Германии. Вальзер не просто ищет работу, он ищет себя, свое призвание и место в жизни. За короткое время он побывал в Базеле, Штутгарте, Цюрихе, Берне, Берлине, Туне, Мюнхене, Золотурне, Вюрцбурге, Винтертуре, нигде не задерживаясь надолго. Он был банковским служащим, продавцом книжного магазина, работал переписчиком и секретарем в конторах заводов и фабрик, нанимался к частным лицам, учился несколько месяцев в школе по подготовке домашних слуг (уже, кстати, будучи автором первой книги), был слугой в богатом замке в Силезии. И все эти годы его не оставляла надежда стать литератором. Он писал лирические стихотворения, но больше короткие рассказы, напоминавшие школьные сочинения на вольную тему. Причем писал не на досуге, не в свободное от работы время: перед тем как засесть за стихотворение или «сочинение», он увольнялся с очередного, иногда нелегко доставшегося места и с головой погружался в творчество, которое почитал актом слишком значительным и торжественным, чтобы совмещать его с борьбой за хлеб насущный. А когда скудные сбережения иссякали, он снова обращался в бюро по найму или предлагал свои услуги директорам банков и сберегательных касс и почти никогда не оставался без работы, потому что был прилежен и знал свое дело. Устами одного из своих персонажей он не без гордости признавался, что его ни разу не выставляли со службы: он всегда уходил сам, гонимый охотой к перемене мест и неуемной жаждой творчества. Творчество было для него способом расчета с действительностью, он писал, чтобы почувствовать себя «богаче» окружения, погруженного в суетную погоню за материальным преуспеянием и равнодушного ко всему, что не попадало в сферу его практических интересов.

Самыми насыщенными и плодотворными в жизни Вальзера были годы с 1905 по 1913, проведенные (с небольшими перерывами) в Берлине. Он много пишет и много печатается, встречается – благодаря старшему брату Карлу, известному в то время художнику и театральному оформителю, – с интересными людьми. Вместе со своим издателем П. Кассирером он в 1908 году совершает перелет на воздушном шаре из Берлина в Кенигсберг. Он держится независимо, любит риск и верит в успех своих предприятий. Среди его друзей и знакомых – группирующиеся вокруг журнала «Инзель» писатели Кристиан Моргенштерн, Макс Даутендей, Франц Блей, Франк Ведекинд и др. Многие из них входят в кружок «мюнхенских неоромантиков». Вальзер тоже печатается в журнале, позволяет себе неоромантические аллюры и жесты, но в принципиальных вопросах остается верен себе, своему демократическому происхождению и плебейским пристрастиям. Эстетизм и духовный аристократизм кружка был ему чужд. Неоромантики поначалу приняли его за своего, но вскоре за маской утонченного ипохондрика и беззаботного любителя прогулок разглядели чудаковатого, неуклюжего провинциала, в реальном облике которого не было ничего романтически-возвышенного. Их раздражал поток реальности в миниатюрах и романах швейцарца, его в свою очередь не устраивало эстетское пренебрежение реальностью. В общем, и в Берлине, и в Мюнхене Вальзер оказался не ко двору, и ему пришлось подумывать об отступлении на исходные рубежи, тем более что только литературным трудом прокормиться никак не удавалось, а зависимость от преуспевающего брата была ему в тягость. Какими бы лестными ни были отзывы на его книги, читатель начала века не жалует их вниманием, и они, изданные мизерными тиражами, годами пылятся на издательских складах.

Это крах всех надежд, поражение, и весной 1913 года «блудный сын» возвращается на родину, в Биль. Он снимает мансарду с пансионом и ведет существование «свободного художника» на грани безвестности и нищеты, перебиваясь редкими гонорарами за миниатюры, печатавшиеся в газетах Берлина, Праги и Вены. Правда, надежда утвердить себя хотя бы в литературной «провинции», в Цюрихе или Берне, не оставляет его окончательно. Но начинается мировая война, и отныне жизнь Вальзера – это непрерывная череда неудач, крушений, кризисов, завершающаяся полной изоляцией и отказом от творческой работы. Охваченные милитаристским угаром крупные немецкоязычные газеты теряют интерес к фельетонам чудаковатого нейтрала. Его, человека уже немолодого, но физически крепкого, несколько раз призывают на военные сборы. В промежутках он по-прежнему много пишет, но его миниатюры большей частью оседают в ящике письменного стола, а роман «Тобольд», завершенный в 1918 году, так и не находит издателя. Швейцарские издания не рискуют печатать Вальзера, хотя именно в военные и послевоенные годы он как никогда сближается со Швейцарией, вытесняет из своих зарисовок критические интонации, пытается вдохнуть в них мотивы гармонии и успокоения. Правда, гимны мирной жизни посреди прекрасной альпийской природы кажутся несколько нарочитыми. За идиллическими картинками, будто срисованными с рекламных проспектов, проступает нечто зловещее – безнадежность писателя, отчаявшегося пробить стену равнодушия и подумывающего о том, чтобы сменить профессию и «раствориться в массе».

Доминирующее чувство этих лет – одиночество. У Вальзера нет семьи, нет друзей и единомышленников. Годы и невзгоды сделали его трудным в общении, резким и ворчливым, сделали человеком «с причудами». Главное же – у него не было средств к существованию. И все же, несмотря «на жестокие удары судьбы, Вальзер ни разу не изменил себе, не поступился своими демократическими убеждениями, не пошел на сделку с совестью. К тому, что происходило в Германии, он относился с настороженностью и недоверием, милитаризм и национализм отвергал еще энергичнее и безоговорочнее, чем в свое время эстетизм неоромантиков. Это служило дополнительным источником ненависти швейцарских филистеров, среди которых было немало явных и тайных приверженцев германского империализма.

В 1921 году стараниями доброжелателей Вальзер получил место второго библиотекаря в Государственном архиве и переехал в Берн. Но уже через несколько месяцев он снова оказывается в роли аутсайдера: писатель слишком неуравновешен, строптив и слишком дорожит своими привычками, чтобы вести размеренную чиновничью жизнь. В незнакомом городе чувство безысходности в отверженности возрастает до предела. Рукопись романа «Теодор», с которым Вальзер связывал свои надежды, после долгих мытарств в издательствах навсегда теряется (как, впрочем, и рукопись уже упоминавшегося романа «Тобольд»). Свой последний роман «Разбойник», написанный вчерне в 1925 году, писатель уже и не помышлял куда-нибудь пристроить; он так и остался в его бумагах и был «расшифрован» и опубликован только в 70-е годы.

Равнодушие и враждебность соотечественников Вальзер воспринимал – и, видимо, не без оснований – как месть за духовную независимость и неподкупность. «Мои соотечественники всегда сплачивались, чтобы защититься от чудовищ вроде меня, – говорил он в конце жизни. – Все, что не соответствовало их представлениям, отвергалось с благородным высокомерием. Я никогда не осмеливался проникнуть в их среду. У меня недоставало решимости даже заглянуть в их мир. И я жил своей собственной жизнью, на периферии буржуазного существования…»

Последняя треть жизни Вальзера омрачена событием, которое не перестает занимать литературоведов и до сих пор дает повод для кривотолков. В 1929 году, устав от изнурительной борьбы за существование, Вальзер оказался в санатории для душевнобольных. Оказался по собственной воле, надеясь избавиться от переутомления и мучительной бессонницы и вскоре вернуться к нормальной жизни. Он часто наведывается в Берн, поддерживает связи с редакциями многих периодических изданий и не прекращает творческой работы. Миниатюры этого периода ничем не отличаются от созданных ранее. В них не чувствуется ни смятения духа, ни помрачения разума, ни тем более раздвоения личности. Тексты отличаются ясностью мысли и дразнящей, на грани издевки, ироничностью. Летом 1933 года Вальзера, несмотря на его решительное, почти отчаянное сопротивление, переводят по настоянию близких в лечебницу более строгого режима, расположенную в кантоне Аппенцель, – только потому, что содержание пациента обходилось там значительно дешевле.

Насильственный перевод на периферию, означавший усиление изоляции, резко травмировал писателя и вызвал полный и окончательный отказ от творчества. С этого времени и до конца жизни он не написал ни строчки. «Я здесь не для того, чтобы писать, а чтобы быть сумасшедшим», – мрачно шутил он. В ответ на призывы вернуться к литературному труду он с горечью заявил: «Нелепо и жестоко требовать от меня заниматься писательством в приюте.

  1. Издательство «Художественная литература» готовит к выпуску однотомник Вальзера, в который входят два романа и подборка коротких рассказов.[]

Цитировать

Седельник, В. Роберт Вальзер: уроки «второго открытия» / В. Седельник // Вопросы литературы. - 1985 - №4. - C. 162-185
Копировать