«Takes two to tango». Александр Веселовский в англоязычной интерпретации

Сборник статей и материалов, название которого, вероятно, нужно перевести как «Устойчивые формы. Исследование исторической поэтики»¹, обречен стать знаменательным событием в процессе знакомства западной мысли с русской филологической школой. Знакомство это давнее и оставившее глубокий след, запечатленный рядом громких имен: русские формалисты, В. Пропп, М. Бахтин, Ю. Лотман… В этом ярком ряду зияет своим отсутствием имя родоначальника — Александра Веселовского. Ему-то и посвящен сборник.

Знакомство это запоздало прежде всего в современном англоязычном мире. При жизни Веселовский был фигурой европейской и в смысле полученного образования (не говоря о знании им — выдающимся полиглотом — множества языков), и в смысле научных контактов: писал и печатался по-итальянски, по-немецки, состоял в переписке со многими коллегами в Италии (где чуть не остался преподавать — в Болонье, но получил приглашение из Петербурга) и во Франции. В недавнее время «Историческая поэтика» была переведена на ряд языков: итальянский, китайский…

Нельзя сказать, чтобы раньше в англоязычном мире Веселовского вовсе не упоминали, но дальше упоминаний и фрагментарных переводов дело не шло. Его имя мелькало в работах уже названных великих русских филологов, которые обильно переводились, изучались, комментировались. О Веселовском знали те, кто перебрались на Запад или в какой-то мере владели русским языком. Среди больших авторитетов — Гарри Левин и Рене Уэллек. На его идеях или идеях его последователей построена «Теория сравнительного изучения литератур» словака Дениза Дюришина, переведенная на многие языки и долго остававшаяся мировым университетским пособием по компаративистике.

В списке литературы к сборнику «Устойчивые формы» значатся всего два перевода работ Веселовского на английский язык (ранние тексты и не имеющие прямого отношения к исторической поэтике): «О методе и задачах истории литературы как науки» (1870) [Veselovsky 1967] и фрагменты из «Отчетов, присланных из Германии» (1862-1864) [Veselovsky 2013]. Разумеется, англоязычная библиография этим не исчерпывается, но данной книге присуще избирательное отношение к тому, как изучали и издавали Веселовского (это к вопросу о метакритике, то есть о том, как критика делается и как сегодня пишется ее история). Так что поделюсь воспоминаниями, относящимися к моменту, который, по сути дела, и стал началом последовательного интереса к Веселовскому и исторической поэтике в англоязычном мире.

В 1998 году меня пригласили выступить с докладом на конференции «Жанровая теория на пороге тысячелетия»; она должна была пройти в колледжах двух небольших американских городков — в Колгейте и Хэмилтоне (11-13 сентября 1998). В западной филологии к этому времени категория жанра, которой долгое время пренебрегали, прибегая к ней лишь как к номенклатурной необходимости, была постепенно реабилитирована. Организатором конференции стало научное сообщество, которое называло себя школой Ральфа Коэна. Мне его работы были известны, и на одну из них [Cohen 1964] — об эволюции текста поэмы «Времена года» Джеймса Томсона — я неоднократно ссылался в своей монографии «Мыслящая муза. Открытие природы в английской и русской поэзии XVIII века» (1989). Техника его исследования привлекала тонкостью, мотивированным отношением к работе поэта, целенаправленно «ухудшавшего» текст своей поэмы, по мере собственной профессионализации подгонявшего стиль под требования «августинской поэзии». Как будто Коэн сознательно работал в русле исторической поэтики. При личном знакомстве с ним оказалось, что с русской филологией он действительно хорошо знаком, но не с Веселовским.

Поначалу мне и было предложено сделать доклад о жанре у Тынянова или Бахтина. Я ответил, что эти имена хорошо известны приглашающей стороне, а количество исследований о них в англоязычном мире далеко превосходит то, что написано по-русски. Взамен я назвал Веселовского. Поскольку устроители попросили время на размышление, я понял, что имя прозвучало как новое. Согласие было получено, я говорил о жанре в исторической поэтике — от Веселовского и далее. Веселовский имел успех (реакция была такой, как если бы люди, поднявшиеся на воздушном шаре, вдруг узнали о полетах в космос). Ральф Коэн предложил мне опубликовать доклад в журнале New Literary History (одном из самых авторитетных литературоведческих изданий в США) в качестве статьи и одновременно предисловия к переводу какого-либо фрагмента из «Исторической поэтики», который мне предстояло выбрать, а одному из участников конференции — Йану Хелфанту (Ian M. Helfant) — перевести.

Все это было сделано, публикация появилась ([Veselovskii 2001], [Shaitanov 2001]), но реакция — даже в самом журнале — навела меня на размышления. Я заранее понимал, что представить себе грандиозный замысел Веселовского по какому-либо фрагменту невозможно. У него нет кратких обобщающих работ, а предваряющую — «Из введения в историческую поэтику» — можно было предложить лишь как декларацию о намерениях. И без того репутации Веселовского сопутствовало мнение о нем как об авторе великой идеи, которую он не успел не только завершить, но и исполнить. Я выбрал восьмой раздел из главы о синкретизме, где, как я полагал, можно было увидеть построение системы поэтики, пусть лишь в ее начальном варианте, соответствующем рождению словесного творчества.

Непосредственного продолжения знакомства с Веселовским в англоязычном мире тогда не последовало. Для меня же эта американская история стала внятным напоминанием о том, что и в России Веселовский воспринимается так, как публиковался при жизни: разрозненно — по отдельным статьям, главам… А план исторической поэтики, напечатанный В. Жирмунским еще в 1959 году, так и не был принят как руководство к новому изданию. На его подготовку у меня ушло пять лет. Известие о том, что книга вышла, я получил в день столетия со дня смерти Веселовского — 10 (по старому стилю) октября 2006 года.

Судя по хронологии событий и публикаций, деятельность группы исследователей в основном русского происхождения, работающих в университетах США, началась спустя несколько лет. Наиболее значительными были следующие события: конференция «Историческая поэтика: Прошлое, настоящее и будущее» прошла в мае 2011 года в Чикаго; спустя три года — в июле 2014-го — секция под сходным названием была включена в программу Всемирной организации компаративистов в Париже. Инициаторами выступили двое — Илья Клигер и Борис Маслов. Они же значатся как редакторы-составители сборника «Устойчивые формы».

Было бы наивно ожидать, что один сборник, сколь бы ценен он ни был, закроет лакуну в понимании исторической поэтики, реконструирует путь ее создания, обнаружит все ее возможности. Поэтому и ценить сборник нужно исходя из тех задач, что заявлены его инициаторами. Тем более что их круг в сборнике очерчен, и сделано это не один раз. Первым их сформулировал приглашенный в качестве автора общего предисловия Эрик Хэйо (Hayot), профессор кафедры компаративистики и азиатских исследований в государственном университете Пенсильвании: «На всем протяжении этой книги значение, которое понятие «историческая поэтика» имело для Веселовского, было менее важным, чем то, что из этого понятия могут извлечь современным ученые» [Persistent... 8].

Эту же цель обобщат в своем предисловии редакторы-составители в форме естественного вопроса: «Что историческая поэтика может предложить сегодня?» [Persistent… 4]. Нет сомнений, что самое важное сегодня — суметь применить поэтику, развить ее в практических исследованиях, уточняя, разрабатывая (даже, возможно, в споре с ее создателем), как это в свое время делали Тынянов, Пропп, Бахтин. Это именно то, чего не хватает, чтобы подтвердить правоту и ценность идей Веселовского. Теоретизирования по поводу исторической поэтики теперь не так уж и мало, а вот инструментального ее применения явно недостает. Так что обещание «извлечь» нечто из исторической поэтики прозвучало обнадеживающе.

Чем же из «предложенного» исторической поэтикой воспользовались авторы сборника?

Помимо двух предисловий, сборник состоит из четырех частей. Каждая, по мысли составителей, открывается какой-либо работой (или ее фрагментом), представляющей русскую филологическую школу и прежде не переводившейся. Затем следует ряд статей, в той или иной мере «комментирующих теоретическое значение» новых переводов [Persistent... 21]. Эта композиция должна положить начало диалогу «древних и новых» в пространстве исторической поэтики.

Первая часть очень уместно для знакомства открывается работой Веселовского «Из введения в историческую поэтику» (в переводе Б. Маслова).

1. См.: [Persistent…]. Здесь и далее перевод с английского мой. — И. Ш. [↩]