Так ли прост «простой человек»? Наш современник в жизни и в литературе

Читатели, писатели, критики вновь и вновь горячо обсуждают вопрос о путях и способах изображения героя современности в произведениях литературы и искусства. Статья Л. Скорино «Так ли прост «простой человек»?», публикуемая в дискуссионном порядке, при всей спорности ряда ее положений может послужить началом для обсуждения этого вопроса на материале новых произведений советских писателей. Приглашая наших читателей принять участие в этом обсуждении, редакция рассчитывает, что в его ходе будет рассмотрен – в сопоставлении с процессами самой действительности – живой опыт современной советской литературы, будут конкретно проанализированы художественные произведения, созданные писателями за последнее время.

1. ОБЫКНОВЕННЫЕ ДЕЛА ОБЫКНОВЕННЫХ ЛЮДЕЙ

Осенью 1943 года с Урала из эвакуации возвращались жители разных городов: кто ехал в Москву, кто в Тулу и Воронеж, кто в освобожденные южные города. Ехали женщины с детьми, старики и пожилые люди. В вагоне царило радостное оживление: каждый предвкушал возвращение домой, к родному очагу. Если кто уже и знал или догадывался, что нет больше старого дома, погибли близкие, то в вагонной сутолоке об этом не говорили.

Едва тронулись в путь, как все быстро перезнакомились. Вопрос: «А вы куда едете?» – звучал в разных концах вагона, и ответ заранее вызывал сочувственные улыбки: хотелось, чтобы всем удалось поскорее вернуться к мирной жизни. После сталинградской победы фронты неудержимо двигались вперед. Советская Армия уже подошла к Днепру и стояла под Киевом, который был еще в руках немцев.

Один ответ заставил всех внезапно приумолкнуть. Дал его человек средних лет, одетый в опрятный, хотя и видавший виды костюм. Усталое лицо, тонкие морщинки вокруг глаз выдавали в нем человека, которому приходится много работать и мало спать. Был он не один, с товарищами. Ответил просто:

— Еду в командировку. В Киев.

— Куда, куда? – переспросили его со всех сторон,

— В Киев, – повторил он и улыбнулся одними глазами;

— Так его же еще не взяли?

— Скоро возьмут. Мы едем налаживать хозяйство.

Нет, недаром запомнилась эта встреча. Слова о командировке прозвучали по-деловому буднично, но с очевидностью раскрылся каждому их высокий смысл. Словно сюда, в обыкновенный вагон, полный обыкновенных людей, вошла боевая наша История – в запыленных кирзовых сапогах, в плащ-палатке, с автоматом на груди. Такой она воплотилась потом в памятниках на развилках дорог, на городских площадях… Вошла с героическими своими победами и тяжкими своими трудами. Среди нас стоял человек- инженер, строитель, партийный работник – для него начинались трудовые будни: ему доведется подымать разрушенный город из развалин, восстанавливать в нем простую, обыденную и до слез родную советскую жизнь.

Где же кончалось героическое и начиналось будничное? Где пролег тот водораздел, который, как говорят, отделяет героев от рядовых людей? Да и существует ли он?

В ряде критических выступлений наметилась тенденция противопоставлять человека «будней» – обыкновенного, простого – человеку героического подвига. В делении героев на рядовых и «выдающихся» видится иным критикам залог многообразия нашей литературы. Однако, внимательно выслушав их доводы и соображения, убеждаешься, что именно те, кто опасается, как бы наших художников «не подстригли под одну стилистическую гребенку», именно они-то и сводят все богатство творческих манер, реально существующих в литературе социалистического реализма, только лишь к двум и притом «полярным способам изображения».

На одном полюсе литературы, считают эти критики, – грандиозность исторических масштабов, грохот и пламень героических битв. На другом – «поэзия будней», «изображение самых будничных и повседневных явлений», «малая правда» жизненных мелочей.

Иным художникам присущи приподнятость, ораторский пафос и тяга к «великим словам», другим – сдержанная, скупая манера рассказа. Одни писатели рисуют героев «крупных, положительных и цельных», обладателей «высоких достоинств», другие показывают рядовых людей с их слабостями и пороками, но зато якобы таких, «как в жизни».

Виктор Некрасов («Искусство кино», 1959, N 5), противопоставляя «Поэму о море» Александра Довженко фильму молодого режиссера Хуциева, не принимает первый фильм, считая, что он говорит «торжественно и многословно, голосом уверенного в себе мастера о «возвеличенных», поставленных на котурны людях», и отдает предпочтение фильму «Два Федора», рассказывающему «куда менее уверенным и окрепшим голосом», но зато о «людях простых, из жизни, наших друзьях».

Т. Трифонова, с одной стороны, не отвергая, а даже приветствуя «изображение исключительного подвига, выдающейся личности, высокой романтики», а с другой – призывая не забывать также о «давней и благородной традиции – традиции поэтизации будней» («Литературная газета», 17 сентября 1959 года), – видит здесь две манеры, два стиля в литературе. К второму из них критик относит Веру Панову и усматривает, в частности, достоинство «Сентиментального романа» в том, что это роман «о многих рядовых людях», обрисованных без высокой романтики, буднично. Воплощением подобного рода рядового человека и является для Т. Трифоновой Кушля – герой, показанный «со многими «родимыми пятнами» прошлого», от которых он «еще не сумел и не успел освободиться» («Октябрь», 1959, N 6). Критик видит своеобразие творческой работы и Веры Пановой и В. Некрасова в стремлении этих писателей «выявить черты социалистического характера и социалистического общества через изображение самых будничных и повседневных явлений» («Октябрь», 1960, N 1), тогда как художники другого типа раскрывают эти же черты, изображая высокие подвиги и героические свершения.

А. Дементьев противопоставляет два типа героев: «рядовых бойцов» типа Кушли, показанных «с мелочами, с грехами, со всей человеческой требухой», – персонажам исключительным, образцовым, «рыцарям без страха и упрека». «Конечно, наша советская литература, – пишет критик, – дала много героев несравненно более крупных, положительных и цельных, нежели Кушля или Севастьянов. Честь и слава писателям, создавшим образы героев – подлинных рыцарей без страха и упрека, которые стали образцом для миллионов читателей… Изображение положительных героев нашего времени, создание образов людей высоких достоинств, которые могли бы во всем стать хорошим примером для читателей, является важнейшей задачей нашей литературы. При этом никто, -указывает критик, – разумеется, не собирается ограничивать галерею литературных героев кругом избранных или изгонять со страниц произведений наших писателей образы людей, растущих и перевоспитывающихся в процессе революции и социалистического строительства, и даже образы людей отрицательных» («Новый мир», 1959, N 7).

Иные критики разделяют героев нашей литературы на два типа: с одной стороны – люди «высоких достоинств», люди подвига, образцовые, избранные; с другой – рядовые, будничные, «со многими «родимыми пятнами» прошлого», такие, «каких много», живущие простой, повседневной жизнью. Но правомерно ли «подобное деление, соответствует ли оно реальности? Разве исторические свершения народа не являются достоянием каждого отдельного человека и не определяют его повседневного существования? Разве не изменяется самый тип человеческий? Вот какой вопрос неизбежно возникает.

Отнюдь не налагая никаких запретов на повествование о будничных явлениях жизни, мы не можем, однако, уклониться от ответа на то, а каковы же эти будни? Так ли уж отделены они от героических дел всей страны? И разве не претерпевает быт рядового человека глубоких изменений в ходе исторического развития нашего общества?

Спор, таким образом, идет о понимании явлений жизни, а уже отсюда – о характере и тенденциях, о принципах их художественного раскрытия.

Два поэта разных поколений – Николай Асеев и Ярослав Смеляков – в новых своих стихах обращаются к обыкновенным делам обыкновенных людей. Оба они видят будни простого человека не застойными и неподвижными, а в движении и развитии. Весьма друг от друга отличные по своим творческим индивидуальностям, эти поэты, естественно, решают творческую задачу каждый по-своему, но оба не отступают от принципа историзма в понимании и раскрытии явлений действительности. Каждый из них рассматривает рядового человека в неразрывной связи с ходом истории.

Николай Асеев в своей «Богатырской поэме» («Октябрь», 1960, N 1) связь времен ищет в сопоставлении целых столетий – века нынешнего и веков стародавних. Поэт начинает рассказ о земляках-курянах с древности, повествует о том, как простые «кметы в лаптях», завоевав славу князьям, отразив нападения многочисленных врагов родимой земли, возвращались потом к своим очагам и «вновь боронили, пахали черноту наших пашен». В сегодняшнем простом человеке видит Н. Асеев

солнцебровых древлян плечистых,

поворачивавших, как плуг,

жизнь свою в свете зорь лучистых.

Радует поэта, и он об этом говорит в почти агитационно-прямых словах, что его родной край, «та земля, что старинной была», не оставалась архаически недвижной, а сказочно изменилась. Современников своих, строящих коммунизм, рисует поэт как богатырей, новых Микул Селяниновичей:

И горжусь я и веселюсь,

пусть и в сердце старостью ранен,

что сильна моя новая Русь

и что я ее сын-курянин!

Поэме Николая Асеева присуща былинная приподнятость и обобщенность образов. Прибегая к сказовой фольклорной простоте стиля, художник заостряет поэтическую мысль, вплетая в ткань стиха современные политические понятия.

Ярослав Смеляков в своем стихотворении «Косоворотка» («Знамя», 1959, N 5) не заглядывает в глубь веков, а рассказывает о близких нам днях. Он говорит спокойным голосом, лирично, обращается не к былинным образам, а к простым бытовым деталям. В музейных залах, среди предметов, оставшихся от «прошлого житья», среди всех этих «полуистлевших камзолов и потемневшего шитья», поэт замечает «подружку заводского быта» – простую русскую косоворотку. Ту самую, которую некогда Можно было увидеть и в дымном грохочущем цеху, и на маевке, и в рядах демонстрантов, ту рабочую рубаху, что «взаймы у сельской красоты сама себе взяла на ворот лужаек праздничных цветы». Она вызывает в душе поэта и целую цепь образов, картины недавнего рабочего быта, и становится лирическим символом тех простых трудовых людей, которые тысячами шли в революцию, штурмовали и свергли самодержавие.

О русская косоворотка,

рубаха питерской среды,

ты пахнешь песнею и сходкой,

ты знаешь пляску и труды!

Ты храбро шла путем богатым –

через крамольные кружки,

через трактиры и трактаты,

и самодельные гранаты,

и сквозь конвойные штыки.

Но если в стилевых приемах Ярослав Смеляков отличен от Николая Асеева, то принцип раскрытия явлений действительности у них общий: оба изображают обыкновенные дела простых людей, не отрывая их от большой жизни народа. И это, конечно, не только не ограничивает поэтов творчески, но, наоборот, способствует наиболее полному выявлению художественного своеобразия каждого из них.

Трудовая доля, которую вносит каждый рядовой человек в исторические деяния родного народа, – она-то неизменно и соединяет прочными узами личность с обществом. Александр Твардовский в лирическом очерке «Земляк» («Правда», 11 октября 1959 года) обозначил черты героя, который стоит в центре сегодняшних литературных споров. Встреченный поэтом на Ангаре плотник и есть рядовой человек. Но это рядовой строитель социализма, то есть деятель и труженик.

Поэт показал, что герой его сформировался в испытаниях и трудах нашей великой эпохи. Хотя Иван Евдокимович, казалось бы, не совершал великих исторических подвигов, вся жизнь его и его труд по существу явились таким подвигом, – говорит поэт, вспоминая вместе с героем все это «бесчисленное количество лесу: сырого, из воды, и сухого, как кость, круглого и пиленого, бруса и досок, тесу и горбыля; лесу, перекатанного, перенянченного руками, обработанного топором, пилой и рубанком. Где тот Смоленск, а где Верхоянск, где Литва или Подмосковье и где этот Братск в глубине Сибири! И везде что-то делано этими самыми руками, везде дерево, побывавшее в них и легшее на место».

Внутренний мир героя А. Твардовского богат, потому что есть у него «главный жизненный интерес», – а ведь именно в этом иногда и отказывают сегодня простому человеку. Сознательно, а не стихийно участвует Иван Евдокимович в исторических делах народа. Нет, земляк поэта не так-то прост, «не так себя дешево ценит, чтобы окореняться надолго в местах незавидных, второстепенных, не сулящих ничего значительного». Важной чертой этого нового героя является неугасающее стремление воплотить простую человеческую жизнь в большие дела времени.

Художник не может отбрасывать, исключать из орбиты своего внимания повседневность, не должен избегать описания будней героя, но обязан видеть эти будни сквозь призму истории. Верно понять современника мы сможем, лишь рассматривая его в реальных взаимосвязях с историческим процессом, а следовательно – и в движении, и в изменениях его повседневного существования.

В статье «Уважать индивидуальность писателя» Г. Маргвелашвили («Литературная газета», 22 сентября 1959 года) защищает некую новую творческую манеру (она автору видится выраженной в ряде кинокартин последнего времени), основу которой он ищет в обращении художника к «общечеловеческому этическому конфликту». Этот конфликт должен быть выражен средствами «обобщенно-символической детализации». На первом плане для Г. Маргвелашвили – отвлеченные «общечеловеческие этические конфликты», а историческая реальность, историческое своеобразие этих конфликтов сводится для него лишь к «конкретно-практическим» проблемам, к «коллекционированию внешних примет времени». Критик призывает не бояться ослабления в произведениях искусства не только исторического, но также и национального колорита. Он одобряет обращение к условной форме повествования, в котором были бы (и совершенно сознательно) «приглушены некоторые внешние признаки конкретно-бытового колорита».

Нет, герой, искусственно отделенный от хода истории, замкнутый в сфере «общечеловеческих этических конфликтов», не может быть понят во всем реальном многообразии его переживаний, мыслей и чувств. Исторически изменяющийся быт рядового человека, связь его повседневного существования с жизнью народа – все это оказывает решающее влияние на внутренний мир героя, изменяя и усложняя его духовный облик.

Наблюдая начало первых пятилеток, молодой П. Павленко записывал в своих очерках: «Жизнь несется с неощутимой, но очень реальной быстротой». В очерке о Бухаре -одном из древнейших городов Средней Азии – художник показывает, как история входит в самую гущу повседневности, будней. Разрушена цитадель бухарского эмира, у входа в которую с красноречивой откровенностью совсем недавно «висела эмблема власти и силы эмировой – гигантская плеть». Город открывался молодому писателю руинами прошлого, «прахом беззубых стен», «холмами битого кирпича, мусора и расщепленного дерева» (очерк «Утиль-сырье»). Среди руин «желтые костистые громады философских школ торчат отовсюду, блестя на солнце морщинами облупленной мозаики».

Однако совсем молодая, советская жизнь уже дерзновенно наступала на прошлое. Новое было воплощено всего-навсего в прозаической водонапорной башне. Но она являлась первой советской стройкой, и ее воздвигли рядом со старым дворцом бухарского эмира. Бухара пила смрадную воду восьмидесяти пяти хаузов-прудов, а водонапорная башня одна должна была поить весь город. «Я видел, как вокруг нее собираются гости Бухары, люди из далеких аулов, – рассказывал П. Павленко. – Долго и изумленно глядят они на нее, стоящую на тонких железных ногах, такую странную, ни на что здешнее не похожую».

Газетная летопись наших дней продолжает рассказ о фактах и событиях развивающейся жизни страны. В конце 1959 года в «Правде» появилось сообщение о том, что в Узбекистане создан научный город Мирного атома. «Здесь, недалеко от Ташкента, – пишет корреспондент «Правды», – сегодня произошло знаменательное событие: состоялся пуск первого на Советском Востоке атомного реактора для исследовательских целей».

Можно ли понять повседневную жизнь сегодняшних людей, хотя бы самых рядовых, игнорируя, забывая те исторические изменения, которые вошли в их «будни»? Какой путь пройден жителями пустыни, описанными П. Павленко, людьми, всего тридцать лет назад изумленно созерцавшими «сквозной железный костяк» водонапорной башни как чудо, как некое сказочное сооружение, – до свидетелей и соучастников покорения атома! Движение истории с неодолимой силой ломало все препятствия: ушли в прошлое, сметены историей феодальный гнет, развеяны многие человеческие предрассудки. Сегодня, как материальное воплощение этого бега истории, вырос город Мирного атома. На его «залитых солнцем асфальтированных площадках» осенью прошлого года собрались «тысячи рабочих из столицы республики и города Чирчика, колхозники Орджоникидзевского и других ближайших районов. Прибыли представители трудящихся из древней Бухары и Ферганского оазиса, из Термеза и далекой Кара-Калпакии – со всех концов Узбекистана».

И может быть, в толпе, перед атомным реактором в раздумье стоял один из тех простых людей – выходец из мрачной жестокой ханской Бухары, кого в давние дни поразила воздушная красота и таинственное могущество первой водонапорной башни.

О чем думал этот человек, созерцая небывалые машины и приборы, где происходит таинство расщепления атома? Что он чувствовал, что пережил в эти минуты? Поймем ли мы нашего современника, отказавшись от изображения исторических изменений, происшедших в глубинах повседневности? Вознесем ли мы на котурны, возвеличим ли нашего современника, рассказав о его подлинных мыслях и переживаниях, вызываемых самим движением жизни?

Нет, думается мне, именно тут-то мы окажемся верны правде действительности и правде искусства.

2. О ПРОСТОТЕ И ПРИМИТИВНОСТИ

Если пройти по Русскому музею в Ленинграде и посмотреть, как в XIX веке художники-реалисты изображали простого человека, то станет очевидным, что герой этот вызывал у них неизменно глубокое уважение. С многочисленных парадных полотен смотрят холеные лица русской знати. Но среди Голицыных и Шереметевых, среди князей и полководцев отнюдь не теряются, а становятся как-то заметнее люди из народа. И обыденность обстановки, в какой они изображены, не мешает разным художникам по-разному раскрывать сложность внутреннего мира и душевное богатство простого человека.

«Мальчик, надевающий лапти» А. Венецианова – что может быть прозаичнее? Уголок обычной крестьянской избы, подросток в старой домотканной одежде, в лаптях. Но сколько в облике мальчика смелой силы, сколько человеческого достоинства. И как ясно выражена художником основная идея времени – вера в народ, в его право на лучшую долю.

Или другая картина – не начала, а конца века: А. Архипов – «На Волге». Окончился на барже кипучий торговый день. Вечереет. Среди беспорядочно набросанных досок, рогож, всяческого хлама сидит юноша и задумчиво наигрывает на гармошке. А перед ним в лиловатых сумерках раскинулось могучее волжское раздолье. Красота вечерней реки захватила юношу, пробудила в нем неясные мечтания о какой-то иной, лучшей жизни.

Об этом говорит и Н. Касаткин. Но он уже выражает и предощущение грядущих перемен. Картина его «В семье рабочего», казалось бы, только жанровая сценка. Бедная, даже нищая обстановка. Простой, ничем не покрытый стол. Горит свеча. Женщина тихо качает висячую колыбель. За столом сидит молодой рабочий, поодаль два старика. Все они внимательно и серьезно слушают маленькую девочку, которая, очевидно, читает наизусть стихи. В комнате темновато, освещено лишь пространство у стола. В зыбком убогом свете явственно, однако, выступают умные, интеллигентные лица рабочих. С надеждой смотрят взрослые на девочку, – если не им, старшему поколению, то, быть может, ей доведется жить новой, разумной жизнью. Повседневность раскрывается художником в ее исторической глубине, а «будничный человек» – в реальной сложности его переживаний и мыслей, с неистребимой тягой к справедливости, к красоте и поэзии, тягой, которую никакая проза бытия не может подавить.

Я позволила себе напомнить о прошлых завоеваниях реализма как о границе, за которую неправомерно было бы отступать. Совершенно очевидно, что изображение будней не должно вести к ограничению повседневного существования героев рамками Частного быта. А эта опасность возникает там, где обыкновенного человека отрывают от исторического процесса. Отрывают в силу неверного представления о том, что законы истории действуют в социальной, общественной жизни героя, а в быту, в сфере личного он подчиняется неким «общечеловеческим», «вечным» законам. Талантливый новеллист Сергей Антонов немало доброго и поэтического рассказал о современниках. Своими героями он избирает неизменно скромных тружеников, которых находит в тихих, ничем особым не приметных деревнях и маленьких городках. И приглядываясь к ним, он часто раздумчиво спрашивал кого-либо из полюбившихся ему, таких, казалось бы, будничных людей: «Что ты видишь в снах своих? Что тянет тебя на непривычные, на самые трудные дела? Какая волна поднимает тебя?..» («Лена»).

Но вот в одном из новых рассказов – «Разноцветные камешки» («Огонек», 1959, NN 15 и 16) – писатель по-иному отнесся к своему герою – простому человеку. Хотел того автор или нет, в рассказе оказались не только разорваны, но и противопоставлены друг другу обыденное и героическое, история и частный быт нашего современника. И это, естественно, не могло не сказаться на внутреннем облике героя – рядового человека, который из простого становится опрощенным и даже примитивным персонажем. Отставной полковник Григорий Афанасьевич во время боев за освобождение Крыма героически спас от смерти пятилетнюю девочку. Теперь она выросла, работает подавальщицей в доме отдыха железнодорожников. Но полковнику, который во время отпуска здесь встретился с нею, кажется, что он и посейчас несет ответственность за ее судьбу. Не думает, однако, этого ни сама Нина-Найле, ни автор «Разноцветных камешков». Неторопливо, эпизод за эпизодом, он развенчивает отцовскую заботливость героя, его нравоучения, попытки на свой лад устроить жизнь Нины.