Тайна сия великая есть

1. Начну с так называемого подготовительного этапа работы над произведением.

В каждом случае он разный. Скажем, в ранних моих повестях «Трудное лето» и «Подгон» главные герои – трактористы, председатели колхозов, бригадиры, колхозники, партийные работники. Чтобы «поставить себя» на место тракториста или комбайнера, «пережить в воображения их чувства, поступки» и т. д., ни в какой особой подготовительной работе большой нужды не было. Я сам в свое время работал и на тракторе, и на комбайне. А когда тебе более-менее знакома, что ли, рабочая, профессиональная психология человека, значительно легче домыслить, довообразить и его поведение в быту. (Этим я вовсе не хочу сказать, что характер героя зависит от его профессии, нет, конечно. Однако же профессия, род занятий, безусловно, накладывают на человека свою печать.) Председателей колхозов я знал и наблюдал в деле, в работе немалое число, и это тоже облегчало мою задачу. Несколько сложнее было с партийными работниками, и вот тут-то возникла необходимость некоей подготовительной работы.

Герои недавно опубликованной повести «Возвратная любовь» – молодые архитекторы и строители. Не берусь судить, что и как мне удалось в повести, но среди довольно обширной почты было два больших – по десять – двенадцать страниц – письма от архитекторов, в которых они признавали меня за «своего», поскольку в книге «затронуты многие проблемы», которые их тоже «мучают». Видимо, тут мне помог мой давний интерес к архитектуре и знакомство со многими шедеврами архитектурного искусства Европы и России, в частности с нашим северным деревянным зодчеством.

В настоящее время я работаю над большой вещью, среди героев которой есть журналист и профессор русской истории. Так вот, написать главу о поездке журналиста (ранее служившего на Тихоокеанском флоте) на Курильские острова для меня было в сто раз легче (сам служил на том же Тихоокеанском флоте и на Курилах бывал, а журналистикой занимаюсь и по сей день), чем главу, в которой моему старику-историку «захотелось», видите ли, поговорить с киевским князем Святославом. Тут потребовалась и историческая литература, пригодились и мои поездки в Болгарию, куда не однажды совершал походы отважный русич, и еще многое другое.

Так что, суммируя приведенные примеры, подводя их, так сказать, под общий знаменатель, можно сказать, что больше всего благоприятствует творческому воображению при работе над тем или другим персонажем доскональное, по возможности, знание того дела, которым он занимается. Недаром же наш брат чаще всего и «берет» в герои людей такой профессии, которая ему, так или иначе, лично знакома.

Что же до вдохновения, то тут все обстоит довольно просто. Кажется, Чайковский говорил, что муза вдохновения очень «строгая дама» и не любит посещать ленивых. Иначе зачем бы Э. Золя стал привязывать себя полотенцем к рабочему креслу – слава богу, не бесталанный был человек, не графоман какой-нибудь! Ждал бы себе да ждал, полеживая на диване или погуливая в саду, когда придет это самое вдохновение, – так нет, садился за рабочий стол и задавал себе урок.

Я не знаю, как выглядит «строгая дама». Я только знаю, что если за день вдоволь назаседался, – а пусть и не заседал, но мысли твои ходили по кругам, далеким от той жизни, какой живут герои лежащей на столе рукописи, – можешь за стол не садиться. Впрочем, сесть-то можно, может быть, даже нужно, но не обольщайся, не жди, что на тебя тут же и «накатит». Лишь когда ты полностью «выключился» и день посидел за столом, да другой, когда ты начал жить не нынешней своей сиюминутной суетой, а той жизнью, которой живут твои герои, – вот тогда тебя и «строгая дама» может посетить…

Мне всегда очень тяжело дается начало – начало рассказа, главы, сцены. Все мешает, все отвлекает. Но если начато и пошло – могу дописывать хоть на вокзале (однажды, еще в годы учения в Литературном институте, начатый ночью рассказ я дописывал – и дописал-таки – на лекциях).

Завидую поэтам! Мне не раз приходилось видеть, как в дни литературных праздников поэты молниеносно быстро сочиняли стихи и еще «тепленькими» читали их восхищенно внимающей публике. Но я ни разу не видел, чтобы хоть один прозаик написал так быстро, что называется, с ходу, хотя бы одну страничку. Видимо, в известной шутке на тему, чем и как пишется проза, – пусть и несколько грубоватой, – есть своя сермяжная правда.

А если вдохновение осеняет нас не вдруг, а главным-то образом во время работы, значит, оно есть не что иное, как истинно рабочее состояние, его, так сказать, сияющий апогей.

2. Что делает произведение художественным, что превращает его в произведение искусства? Как только мы это (с помощью кибернетики или какой другой науки) узнаем и сможем четко сформулировать – наши перья можно будет отложить в сторону: