Свидетельство очевидца
А. Македонов, Свершения и кануны. О поэтике русской советской лирики 1930- 1970-х годов, Л., «Советский писатель». 1985, 360 с.
Если нас привлекает история русского стиха XX века, в нашем распоряжении «Современный русский стих» и «Очерк истории русского стиха» М. Гаспарова. Если нам нужен подробный рассказ о развитии рифменной системы советской поэзии, мы обращаемся ко второму изданию «Книги о русской рифме» Д. Самойлова. Имеется и фрагментарная, но содержательная коллективная монография Института русского языка АН СССР «Языковые процессы современной русской художественной литературы. Поэзия».
Но монографического изложения основных проблем поэтики советской лирики не было до самого последнего времени.
Таким образом, книга А. Македонова закрыла важную лакуну. Вместе с поэтикой древнерусской литературы (академик Д. Лихачев), ранневизантийской литературы (С. Аверинцев), средневековой исландской литературы (М. Стеблин-Каменский), вместе с поэтикой романов Достоевского (М. Бахтин), литературной критики XIX века (Б. Егоров) и рядом других книга А. Македонова намечает контуры обширной и важной научной области.
Стоит напомнить, что академик А. Веселовский, основное внимание уделявший древнейшей стадии развития поэтических форм, считал весьма важным вопрос о том, как проблемы исторической поэтики преломляются в литературе Нового времени1, в этом плане труд А. Македонова особенно значителен. Правда, автор подчеркивает, что он не дает последовательного всестороннего описания проблем поэтики советской лирики, а лишь характеризует общее развитие, выделяет основные направления и показывает вершины. Но, право же, это немало. Такова уж судьба этого направления: все работы, начиная опять-таки с А. Веселовского, отличаются избирательностью подхода к необъятному материалу.
Поскольку термин «поэтика» не вполне однозначен, А. Македонов исходит из определения Вяч. Вс. Иванова в КЛЭ. Оно не расходится с пониманием А. Веселовского, В. Жирмунского, В. Виноградова, Д. Лихачева, так что труд А. Македонова выполнен в русле классической традиции. А. Веселовский считал, что поэтика – наука индуктивная, она должна идти от анализа большого количества фактов к немногим тщательно обоснованным обобщениям2; именно так и написана рецензируемая книга.
Одно из центральных понятий, изучаемых здесь, – это лирический образ человеческой личности в его разновидностях от предельной близости к автору до «лирики другого человека». С этим связан вопрос о сюжетности и бессюжетности лирики, о ее психологизме. Далее, автор стремится выявить новую структуру лирического пространства и лирического времени. Равнодействующей многих сил он считает поэтическую интонацию. Определяющей для лирики XX века он считает интонацию разговорную и прослеживает ее модификации у разных поэтов, не забывая о наличии и ораторского начала (в общем, более свойственного XVIII веку), и начала песенного (господствовавшего в XIX веке). Отсюда один шаг до проблемы жанра, и А. Македонов рассматривает, как поэтическое творчество отливается в жанровые образования от относительно традиционных до неузнаваемо обновленных (например, основанных на «квазидокументальном слове»), как в новом синкретизме взаимодействуют жанровые образования, стили, лирический род с симптомами эпоса и драмы.
Эта лирика развивается на почве новой действительности, вобравшей в себя и кануны, и стройки, и войны, и НТР, и многое другое, и такой лирике, показывает А. Македонов, присуща новая конкретность. Автор восходит к проблеме народности как одной из фундаментальных и исследует многообразие ее проявления у поэтов разных поколений и школ. Вслед за ним мы приходим к выводу, что ни одна истинный поэт вне народности просто невозможен и никто не имеет исключительного патента на народность. Наряду с народностью много внимания уделено и другим традициям культуры XIX века, и наследию постреалистических движений начала XX века, и – более всего – опыту советской литературы 20-х и последующих годов. ; Лирика XX века не только вещна, но и ассоциативна; вокруг предмета возникает, по слову А. Македонова, «(богатое поле символических значений», «поле неопределенности». Такова специфика поэзии. Однако поле это, эта неопределенность, имеет свою структуру, свои законы и пределы. Например, при анализе поэтики Мандельштама 30-х годов автор ( с учетом работ Л. Гинзбург и Ю. Левина) показывает как принципиальную зыбкость, неопределенность, многовариантность, так и границы возможных истолкований. Подобным образом он поступает и в других случаях. Он изучает и тропы, выделяемые традиционно, метафору и метонимию, и сравнительно недавно попавшую в поле зрения лингвистической поэтики паронимию, много внимания дарит звуковой организации стихотворной речи. В обширных подстрочных примечаниях приведены данные о частотах согласных и гласных в текстах поэтов по сравнению с данными о средних частотах этих звуков в речи. Автор поясняет свою позицию: «Стихи пишутся стихами, и стихи звучат. И особое внимание в рамках объема этой книги уделено детальному анализу интонации как интенции, установки, выраженной звуком. При этом оказалось необходимым делать некоторые подсчеты, с тем чтобы избежать чисто вкусовых, не поддающихся проверке впечатлений» (стр. 356).
В разборах, которыми насыщена книга, автор стремится проникнуть в глубины поэтического смысла, понять тектонику семантических слоев, обнаружить закономерности строения лирических стихотворений советских поэтов. Аналогия с геологическими представлениями, вообще не чуждая русской поэзии («изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды»), здесь особенно уместна. В стихотворении А. Македонов отмечает сочетание симметрии и асимметрии (это неоднократно делалось и раньше), но принципиально важным он считает явление диссимметрии, в котором они диалектически сочетаются. С понятием диссимметрии в естествознании, в частности в трудах В. Вернадского, связана необратимость природных процессов, и такую же необратимость поэтической мысли усматривает в лирическом стихотворении А. Македонов.
Его монографии присущ последовательный историзм. Периодизация убедительна, связана и с историей страны, и с развитием самой поэзии. Выделены 30-е годы – годы предвоенных пятилеток, «сороковые, роковые» (здесь автор использует ставший крылатым стих Д. Самойлова), послевоенные годы до XX съезда КПСС и Второго всесоюзного съезда писателей, время с середины 50-х до конца 60-х годов (эта глава называется «Новый ветер века и обновление поэтики. Разное и разнообразное») и, наконец, 70-е годы («Поиски глубины и глубина поиска»).
Исследователь специально останавливается на том, почему он пишет не обо всей истории советской поэзии, а лишь начиная с 30-х годов. Он справедливо говорит о новом качестве, которое приобрела советская литература, в частности поэзия, на рубеже 20- 30-х годов, о больших поэтических индивидуальностях, пронесших через это полустолетие единство своей творческой личности, приводит и другие аргументы. Все это так, но мне видится еще одна немаловажная причина. А. Македонов пишет о том времени, в течение которого он сам был увлеченным свидетелем и участником литературного процесса. С юношеских лет дружба с А. Твардовским, позже и с Н. Рыленковым, многолетнее общение с А. Ахматовой, А. Гитовичем, М. Исаковским, с другими поэтами дают ему неоценимые возможности. Его огромный литературный стаж отложился в «Очерках советской поэзии» (Смоленск, 1960), в первой в нашей науке монографии о Н. Заболоцком, в недавней монографии об А. Твардовском, в монографических статьях по истории литературы и эстетике. Все они, как реки в море, впадают в новую монографию. Перед на-, ми разворачивается не только кропотливое исследование, но и уникальное свидетельство очевидца, вместе со страной и литературой прошедшего 30 – 70-е годы и вступившего в 80-е, его судьба отчасти отразилась в поэме Твардовского «За далью – даль» (глава «Друг детства»).
Логическая стройность книги сочетается со свободным движением мысли по ассоциативным ходам. Нередко об одном и том же авторе говорится в разных местах одной главы. А. Македонов не боится разрушить впечатление единства, точно так же, как современные поэты не опасаются оказаться непонятыми, связывая далекие мысли и образы, «случайность» и «нелогичность» которых, по справедливому замечанию А. Македонова, является формой их художественной логики.
Наряду с общепризнанными классиками советской поэзии значительное внимание уделено поэтам недостаточно известным, недооцененным, в определенные периоды вовсе выпадавшим из поля зрения критики, – М. Петровых, К. Некрасовой, Н. Глазкову, В. Высоцкому, Б. Окуджаве. Заметно стремление уйти от односторонности, показать вклад в формирование поэтики советской лирики столь разных авторов, как Д. Хармс и А. Жигулин, В. Соснора и Н. Рубцов, В. Соколов, А. Кушнер и О. Чухонцев.
В каких бы областях литератор ни работал, в советской поэзии у него есть свои интересы, пристрастия, свои любимцы и чужаки, никто к ней не равнодушен. Поэтому заранее можно сказать, что у многих читателей те или иные положения «Свершений и канунов» вызовут несогласие. Часто мы склонны считать хорошей ту книгу, автор которой попал в лад нашим мыслям, и плохой ту, автор которой в чем-то существенно разошелся с нами. В действительности же дело обстоит едва ли не наоборот. Только некоторый зазор между ходом рассуждений автора и читателя дает возможность диалога, спора, будоражит, побуждает к новым исследованиям.
Завершая рассмотрение художественных возможностей лирики 30-х годов, А. Македонов наряду с другими явле-I ниями выделяет два основных я и взаимодополняющих пути – смоленскую поэтическую шкоду и «линию Заболоцкого» (стр. 107). Для поэзии Великой Отечественной войны он считает характерным некоторое ослабление индивидуального звучания: «…общность многообразия в какой-то мере и заслоняла многообразие внутри общности, и лирическое соло звучало лишь вместе с лирическим хором» (стр. 172). Усложнение фронтовой всеобщности, многонаправленность тенденций дальнейшего развития видит автор в поэзии послевоенных лет. В следующие годы расцвета лирики «Заболоцкий, Твардовский, Пастернак представляют собой и главные направления поэтики этого подъема и его вершинные пункты» (стр. 316). Любое из этих положений вызывает на размышления, буквально заставляет произвести переинвентаризацию поэтического наследия.
В монографии указано место поэта в эстетических исканиях советской лирики в каждый из периодов, на который приходится его творческая жизнь. Нередко, ограниченный объемом книги, автор с сожалением ограничивается лишь беглыми штрихами, но и штрихи эти бывают весьма выразительны. В других случаях он подмечает точные детали в рамках более подробной картины. По поводу «Реки Тишины» Л. Мартынова он замечает, что лирический характер здесь очерчен зыбкими границами, что стихотворению свойственна многослойность движения интонации. Выявляет концентрическое расширение тематики в стихах А. Прокофьева. Учитывает, что творчество Цветаевой, жившей тогда за границей, именно в 30-е годы «новыми нитями соединилось с творческим движением нашей поэзии» (стр. 107). Утверждает, что «Слуцкий, учившийся у Мартынова, подошел ближе всего к поэтике Твардовского. Но своим собственным путем» (стр. 213). В качестве предела, до которого доходит прозаизация лирики, цитирует заключительные стихи пастернаковского «Марта»:
И всего живитель и виновник –
Пахнет свежим воздухом навоз.
В другом месте А. Македонов тонко замечает: «…Пастернак любит образ дороги, но не как пути к чему-то: цель дороги – сама дорога и ее даль» (стр. 297).
Один из главных героев книги – несомненно Твардовский. Подробный анализ его стихотворений совмещается с обобщениями: «Лирика Твардовского стала главным явлением лирики 60-х годов…» (стр. 298). А обобщения соседствуют с наблюдениями над перекличкой поэтики Твардовского не только с Исаковским, но и с Пастернаком. И наряду с подобными наблюдениями выявляется отдаленная традиция, восходящая к Пушкину. Перед читателем встает объемный, многогранный поэтический мир Твардовского.
Меньше места отведено поэтам следующих поколений, таким, как Д. Самойлов, А. Межиров, Е. Винокуров или Е. Евтушенко, А. Вознесенский или В Соколов, но и им всем посвящены содержательные разделы или абзацы. Точными представляются мне, например, слова о проблеме времени у В. Соколова, несомненно, стержневой в его поэтике. Интересную характеристику поэтических стилей разворачивает А. Македонов вокруг темы памяти, вокруг жанра медитативной элегии, традиция которого Оживилась в 70-е годы.
На фоне точных наблюдений и характеристик лишь изредка встречаются утверждения, которые представляются поспешными На стр. 6 сказано, что на 30-е и последующие годы приходятся высшие достижения в лирике Ахматовой, Мандельштама, Пастернака. Я думаю, вряд ли есть смысл спорить, что выше: первые пять книг Ахматовой или «Тростник» и «Седьмая книга», «Камень» или поздние стихи Мандельштама, «Сестра моя жизнь» или «Когда разгуляется» Пастернака. Начало расцвета пейзажной лирики Н. Рыленкова А. Македонов относит к первым послевоенным годам, тогда как не менее значительные стихотворения «В рассол для огурцов кладут пучок укропу…», «Дождь, по кустам пробегавший и падавший…», «Вот и август прошел. Пахнут смутные сумерки тмином…» и другие (в том числе выделенные самим А. Македоновым) написаны еще в предвоенные годы. Неудачным представляется выражение «реалистическая романтика», употребленное не однажды, – оксюморон, который вряд ли может что-нибудь прояснить.
Но за исключением отдельных огрехов книга написана превосходно. Автор ничего не упрощает, но постоянно думает о читателе и самые сложные вещи излагает доступно. Как вузовский педагог, я хорошо знаю эту особенность работ А. Македонова, к которым охотно обращаются студенты. Каждая глава «Свершений и канунов» завершается кратким заключением, в котором сведены воедино все нити изложения. Самые важные мысли облекаются в насыщенные лаконичные формулировки. Так, о 30-х годах автор говорит, что «это было дальнейшее движение лирической свободы и ее организованности, даже подчас жесткой регламентации» (стр. 109). Он утверждает, что исследованные им процессы «можно определить как новый этап развития лирической свободы» (стр. 355), и подводит итог: «В целом поэтика русской советской лирики 30 – 70-х годов открыла новые страницы всего художественного развития человечества» (стр. 357).
г. Смоленск