Отзвуки «Слова»

Нам непросто определить свои духовные истоки: нить, связующая времена, то и дело обрывалась в годины лихолетий, были утеряны древние книги и рукописи, забылись значения не только отдельных слов, но и культурных памятников, таких, к примеру, как могильники-курганы, эти степные обсерватории, или змеевы валы, уже давно овеянные легендой: вспахал их Микула Селянинович, впрягши Змея в свой плуг, – вот и все наше знание…

И в самом деле, нам трудно представить себе мысли наших предков, способ их существования, мы не знаем, как они, выражаясь словами Рабиндраната Тагора, силой своего разума и души создавали поэмы и эпосы, религию и политику, мы все еще недостаточно ясно представляем себе пути развития древней истории нашего общества, не знаем, как оно видоизменялось, разрасталось вширь, приспосабливалось к новым условиям…

Между «Словом о полку Игореве» и нами всего лишь 800 лет. А что было до него? Смотрим на золотую пектораль из Толстой могилы и видим своих далеких предков, силой разума и чистотой души отметивших и пространство, которое они заселяли, и время, в котором жили. Тот же знак, та же печать лежит и на нашем бессмертном «Слове», являющем собой вечную форму, сохраненную нашим сознанием: познавайте, разгадывайте, приобщайтесь.

Речку Стугну, которая естественно ассоциируется со стоном, я знаю с детства, но близкой и какой-то особенной стала она для меня благодаря «Слову». И я уже воспринимаю ее совсем по-другому, как будто у меня открылось еще одно, добавочное зрение. И оно – из «Слова»… Как это прекрасно, что красота «Слова» открывается тебе сначала в звуках, родных для тебя, а уж затем – в содержании… Это как в старинных иконах: сначала воспринимаешь их суть, а уж потом вникаешь в законы композиции, видишь краски, школу, перспективу и т. д. Язык этот сложный, отдаленный. Как песня, которую ты слышишь в степи: слов не разобрать, а мелодия такая знакомая, что можно выстраивать на ней свой собственный сюжет…

Особенно поражает меня язык «Слова», он – сама поэзия. И в нем отнюдь не «темные места», но тени смысла, что-то таинственное, не высветляемое содержанием слова нового, новыми толкованиями переводчиков и исследователей. Ибо это – слова слов, отдаленные отзвуки. Вслушиваясь в язык «Слова», в этот истинно поэтический текст, который, к сожалению, так редко декламируют и не записывают ни на пленки, ни на пластинки, я вспоминаю дни своего детства, родную природу. Вот Стугна. Правда, дорога до нее длинная-предлинная: через Княжье поле, через Чертов яр или, как теперь говорят – Чертыху, через Чертову гору, через холмы, мимо разрушенной горы, а уж за ней будет речка, только она все еще не видна за ольшаником. Стугна-а-а… И слышишь чей-то стон…

Мне интересно не только то, что уже сказано о «Слове», но и то, что еще не сказано, то есть его тайна: авторства, языка, мелоса, «темных мест», которые, правда, никогда не казались мне «темными», так же как перевоплощения в сказках, якобы противоречащие здравому смыслу… И все-таки тайна – как всегда, когда касаешься творения гения, – есть. И кажется, содержание и красота «Слова» выше и глубже нашего понимания, они как бы в сфере метафизического. Как говорил древнекитайский автор трактата о поэтике «Лунь ши», одна треть – творение человека, а остальное – дар небес…

В «Слове» слышится энергия заклинания, в нем и в самом деле сокрыт некий тайный смысл, который мы и по сию пору не сумели постичь до конца. Читая «Слово», я как будто нахожусь сразу в нескольких плоскостях: я и там, и тут, я иду за сюжетом, словно бы не зная финала, но я знаю его, я иду дорогой Иго* ря, зная о его поражении, о его пленении, о его побеге и приезде в Киев… А другого пути нет. Я должен пройти этим маршрутом: он сам ведет меня, словно некая верховная сила, подобно тому как вела она когда-то самого Игоря, вела к Дону, невзирая на все предостережения, все знамения, все предвестия. Игорь как бы совершил свой поход ради будущего, то есть ради нас, ради нашей культуры, нашего слова и духа. Он, Игорь, и поныне пребывает в походе, только его маршрут – в нашем сознании, в нашей памяти, которая отбрасывает понятие поражения ради поэзии, ради красоты самого «Слова». И в самом деле, чего стоит это, казалось бы, уж не столь значительное событие: какой-то там был поход какого-то там князя, – боже, сколько их было, этих вот походов!.. Отнюдь не великое историческое событие – и какой мощный, всеобъемлющий «поход» самого «Слова»! Это «Слово» победило! История оказалась беспомощной перед словом – ее, историю, можно и подправить, и подмалевать, и навести глянец, а со словом это не пройдет! Потому что «хлеб» – это хлеб, и только хлеб. Слово – всепобеждающе. Вот почему во все века жгли неугодные книги.

Итак, поход Игоря – не столь уж значительное событие, а мы так остро переживаем историю этого похода. В чем же дело? Дело в живучести нашей памяти, а точнее, прапамяти, она перекрашивает слово, перетрансформирует его в действие, в реальность. О, она и вправду живуча в нас! Однако же мы не называем Игоря изменником, отступником, сепаратистом… Как ни странно, в нашем сознании, в нашем воображении он вырастает в героя. Да, в героя! Героя поражения. Нонсенс. И героя великого похода «Слова» – Логоса. А ведь слово способно видоизменять и саму действительность, и саму историю. Иначе наш суд был бы беспощадным.

Для меня в «Слове» существует два художественных плана, между которыми установилось постоянное художественное напряжение, как между двумя полюсами: полюс далекого прошлого (поход давно окончился, празднуем 800-летие самого литературного памятника) и настоящего момента (поход продолжается В слове, в культуре, в народе, в грядущем…). ) Не с трезвой аналитичностью следует подходить к «Слову», а как к горе, к морю, к родной речке, к степи. Если пытаться охватить его взором, то это должен быть духовный взор, а самый короткий путь постижения его – это путь вдохновенного любования. Когда думаешь об авторе «Слова», поражает прежде всего его образ мышления, подобного которому не сыскать в отечественной поэзии: с вершины грядущего озирает он русскую географию, видит параллельные и переплетающиеся события, обращается одновременно и к Всеволоду, и к Владимиру, и к Роману.

А какая поразительная сродненность с природой, общение с которой происходит как бы на надчувственном уровне! Автор «Слова» как бы возвышается над событиями, не утрачивая при этом остроты взгляда, подобно жаворонку, который с поднебесной высоты безошибочно падает в свое крохотное гнездо. Он охватывает взглядом весь огромный контур мира – и в вышине, и на земле, контур истории, контуры человеческих судеб, выведенные чьей-то гигантской рукой. Ничто мелкое и будничное не оказывается в поле его зрения, ибо выпадает сквозь прорези этого ажурного контура. В центре внимания остается лишь самое главное, определяющее. Его дыхание как бы адекватно миротворящим ритмам. Все, что совершалось, все, что вокруг него и что совершается сейчас, – все это и составляет сущность автора.

Автор «Слова» – не сторонний наблюдатель: к истокам всего, всех вещей прикасается он, видит все Как бы изнутри, и благодаря этому он всегда – во времени, в его протяженности, а не преходящести, он свободен от власти вечно меняющейся реальности и погружен в мощную океаническую стихию. Он анонимен, потому что ощутил объемность времени, и потому же в нем нет места для отчаяния…

Что это – поэзия или заклинание? Библейская суровая сила слышится в его речи. Что ему размер, что рифма! Побрякушки. К чему они? Разве могут какие бы то ни было рамки и размеры вместить в себя безграничность старорусских просторов, ширь степи, вышину неба, силу ветра, звон мечей булатных и ржание коней, дождь стрел и плач Ярославны, голос кукушки, шелест трав, крик дива?.. Это строение из натурального камня, а не из кирпича.