Существует ли проблема жаргона?

В 1775 году Н. Новиков, крупнейший русский просветитель XVIII века, в своем «Живописце» ядовито язвил по поводу жаргона светских петиметров. В сатирическом монологе некоего Волокиты Новиков писал: «Необходимо также должен я уметь портить русский язык и говорить нынешним щегольским женским наречием: ибо в наше время почитается ето за одно не из последних достоинств в любовном упражнении» ¹.

Вот несколько слов и выражений из этого «наречия», которые особенно сердили Новикова: «бесподобно», «беспримерно», «божиться», «выкинуть из головы», «вытащить» (кого-либо куда-либо), «гадко», «до смерти» (хохотать, смеяться), «ипохондрия», «мертвого рассмешить», «не в своей тарелке», «педант», «отвязаться» (от кого-либо), «шутки прочь» ².

Миновало два столетия. Все эти слова прочно обосновались в нашем языке. И хоти они находятся на различных уровнях разговорного и литературного употребления, обладатель самого изысканного языкового слуха не обнаружит в них того, что так раздражало Новикова, – их жаргонного характера.

Не здесь ли, не в этом ли, на первый взгляд поразительном, примере следует искать, во всяком случае, «в первом приближении», ответ на третий пункт анкеты «Вопросов литературы», посвященной теме «Литература и язык»? ³

Напомнив читателю этот вопрос («Считаете ли Вы, что передача речи героя-современника во всей ее характерности (профессиональный жаргон, терминологические штампы, газетные обороты, канцеляризмы и т. д.) противопоказана языку художественного произведения?»), во избежание неясностей сразу оговоримся: автор настоящих заметок отнюдь не выступает в роли «защитника» жаргонов и жаргонизмов и лишь намерен с возможной объективностью рассмотреть круг проблем, неизбежно вытекающих из самой постановки вопроса, хотя он, этот вопрос, сформулирован журналом весьма неловко.

И в самой деле: как может быть противопоказана языку художественного произведения характерная речь героя? Вся практика мировой литературы, возьмем ли мы Шекспира, Гюго, Гоголя или Томаса Манна, говорит о том, «то язык героя, именно «во всей его характерности», – один из основных строительных матерналов, используемых художником. По языку героя, как по звуку голоса, мы отличаем капитана Миронова от Швабрина, Пьера Безухова – от Платона Каратаева, Чичикова – от Ноздрева, и они запечатлеваются в нашей памяти не менее ярко, чем по описанию глаз, носов или веснушек, ибо именно язык героя, наряду с другими средствами, позволяет писателю создать его выпуклый психологический и социальный портрет. Это настолько очевидно, что вопрос, заданный редакцией, выглядел бы вполне риторически, если бы в нашей литературе в продолжение ряда лет не существовала практика безжалостного вымарывания «плохих» слов (не всегда даже жаргонных) и замены их словами «хорошими». Единственным критерием был вкус (или полная эстетическая глухота) редактора. Остаточные проявления этой практики встречаются в иных критических статьях и по сей день⁴.

Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что явление это далеко не ново. Еще в 30-х годах прошлого столетия Пушкин писал: «Не странно ли в ученых изданиях встречать важные рассуждения об отвратительной безнравственности такого-то выражения и ссылки на паркетных дам?…Газета дала заметить автору, что в его простонародных сценах находятся слова ужасные: сукин сын. Возможно ли – что скажут дамы, если паче чаяния взор их упадет на это неслыханное выражение?» ⁵ Но тот же Пушкин замечает: «В зрелой словесности приходит время, когда умы, наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка условленного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и к странному просторечию, сначала презренному» ⁶. «Вопрос о воссоздании в литературе профессиональных жаргонов – инженерных, шоферских и других – не может быть поставлен на серьезное обсуждение… – пишет в своем ответе на анкету Я. Ухсай. – Опоганивание языка, глумление над ним всегда глубоко нуждо народу. Этим занимались купчики, шарлатаны и всякого рода тунеядцы».

«Сроку (этим арестантам. – К. К.) не было положено, сказано- впредь до открытия самых тяжких работ, и только; стало быть, «вдоль по каторге»; «И тяжело, и голодно, и изнурительно «служить у генерала Кукушкина» – это Достоевский## Ф. М. Достоевский, Собр.

1. Н. И. Новиков, Живописец. Третье издание, цит. по сб. «Русская проза XVIII века», т. 1, Гослитиздат, М. – Л. 1950, стр. 333.[↩]
2. Там же, стр. 332 – 333; 337 – 339.[↩]
3. »Вопросы литературы», 1967, N 6. [↩]
4. Один из наиболее ярких примеров – фельетон М. Семенова «Рубай, читатель!» – «Крокодил», 1963, N 9.[↩]
5. А. С. Пушкин, О новейших блюстителях нравственности, Собр. соч. в 10-ти томах, т. VII, Изд. АН СССР, М. – Л. 1949, стр. 109 – 110.[↩]
6. Там же, О поэтическом слоге, стр. 80 – 81.[↩]