Судьбы поэмы. Беседу вел Владимир Огнев

– Я думаю, что не ошибусь, если назову вас поэтом, по преимуществу эпическим. То, что и лирика не чужда вам, только отчетливее проявляет основную направленность ваших жанровых интересов; мне кажется, что и от лирики вы ждете чего-то, если и не в полном смысле «подсобного» для эпоса, то, во всяком случае, тяготеющего к разумному постижению явления, ищете связи и причины, целое как систему… Я просил бы вас рассказать о своем понимании поэмы, о судьбе этого жанра, о том, как вы понимаете вопросы мастерства. Дискуссия по этим вопросам начиналась на страницах «Литературной газеты». Хотелось бы глубже и серьезнее определить «точки роста» современной поэмы, ее связь с мировоззрением, эпохой, состоянием мира. В частности, Блок говорил о «музыкальных» эпохах и периодах глухих, немузыкальных, о «хаосе» и «гармонии». Существует и понятие «эпического состояния» общества, человека? Что вы думаете об этом?

– Заметили ли вы такую «странность»: последнее время в литературной печати и среди литературной общественности развернулся целый ряд дискуссий по вопросам литературы? Это, разумеется, не странно, а нормально. Это свидетельствует об определенной зрелости и общества, и литературы, об их взаимной активности. Такая интенсивность литературной и общественной мысли, мне кажется, обещает появление новых значительных произведений. Иное дело, что дискуссии затрагивают не все жанры литературы. Особенно повезло роману и поэме.

Судьба романа дискутируется в мировом масштабе. Дискуссия о поэме обходится пока еще без заграничных паспортов, однако есть основание предполагать, что в недалеком будущем они потребуются.

Каких только голосов не слышали мы в этой дискуссии! Высказываются сомнения в «эпическом состоянии» современного человека, высказываются сомнения и в современности самого жанра. Дескать, сегодняшний мир такой сложный, такой бурлящий, кипящий и изменчивый, что литература уже не в силах его систематизировать, не в состоянии охватить и выявить закономерности, не может, как господь в библейской легенде, создать из хаоса систему и целое: чем больше знает человек о мире и о себе, чем больше информации он накапливает, тем труднее ему все это систематизировать, тем труднее ему прийти к «эпическому состоянию», тем труднее дождаться воскресенья, когда он, как господь бог, закончив сотворение мира, сможет отдохнуть и полюбоваться плодами своего труда!

Да, сегодня бесконечно трудно творить мир, труднее, чем когда-либо раньше. И все-таки поэт, как и всякий смертный, должен делать это. Сотворение мира – вот что такое эпос. Мгновения, которые воссоздает или фиксирует лирика, – это еще не система. Из мгновений, как бы прекрасны они ни были, мы не создадим картины целого.

– Итак, мы создаем мир из хаоса. И это – эпос. Нет ли тут опасности подменить живую противоречивую, бурлящую в вечном становлении жизнь спокойной моделью мира? И где тот центр, та ось, на которых поэт держит созданный мир «эпического состояния»?

– К счастью, в этом хаотическом мире есть один компонент, который позволяет из самых разных явлений и состояний создать систему и целое. Это человек. В сущности, это и есть призвание человека – искать связи и причины, искать целое и систему. Всей своей деятельностью человек идет к эпосу как к сложной, разносторонней, противоречивой картине эпохи и общества. Человеку присуще желание утверждать себя. Как известно, мгновение, вспыхнув подобно молнии, запечатлевает лишь сиюминутное состояние или искру чувства – и то еще не всегда верно и правильно: чувства и ощущения тоже ошибаются. Я хочу держать мир в руках, ворочать его, рассматривать со всех сторон, испытывать его при различной температуре и различном давлении, то есть я хочу эпоса, ищу критическую температуру и критическое давление, когда человек и время раскрывают всю свою сущность. Значит, эпос – это не спокойное состояние, не красивый сладкий мирок, а преодоление противоречий и титанический порыв в новое состояние.

Да простят мне могильщики поэмы, но я не хочу хоронить поэму. Другое дело, что появилось некоторое недоверие к этому жанру. Говорят, что, может быть, для сегодняшнего человека вообще и для молодежи особенно характерен пресловутый «культ мгновения». Ах уж эти культы! Они, как известно, кончаются, но их последствия еще долго и болезненно дают себя знать.

Есть мнение, что поэма как жанр скомпрометировала себя в годы, когда она прославляла одного человека, сочиняла идиллические картинки быта, упрощенно и схематично изображала труд и борьбу общества и т. д. Но разве другие жанры литературы менее грешны в этом? Как сказано в Евангелии: кто без греха, пусть первый бросит камень…

– Простите, но вы тут уходите от ответа. «Другие жанры» и не берут на себя ответственность за «систему», «картину эпохи и общества», а поэма, по вашим же выводам, обязана это делать. Значит, кризис жанра, если таковой имел место, – а по-моему, это аксиоматично, – обусловлен не какими-то случайными причинами, а тем обстоятельством, что в поэме тех лет часто не было главного «компонента» – личности, «готовой утверждать себя», свой взгляд на мир, а не иллюстрировать общеизвестные положения. И, вероятно, все же и сегодня вполне современно звучат слова Пушкина: судьба человеческая, судьба народная…

– Поэма не должна забывать свое призвание и возможности. А возможности ее поистине велики, поскольку это жанр, который может и должен использовать достижения и открытия всех других жанров литературы (к сожалению, кроме критики). Только ни в коем случае не должен, сознательно или бессознательно, стремиться подменить собой другие жанры, что, увы, иногда еще случается. Именно такие случаи и компрометируют поэму. В самом деле, создавая характеры, поэма по-своему трансформирует опыт прозы, божественным аппаратом лирики она фиксирует мгновенную вспышку, а драма проявляется в поэме как вечно движущее начало. Даже страстная публицистика – не чуждый поэме элемент.