Судьба ученого – судьба общества

Известный швейцарский литературовед-германист Вальтер Мушг, автор капитальной «Трагической истории литературы», с горечью писал в этой и в других своих работах о «разрушении» буржуазной культуры («Разрушение немецкой литературы», «Этюды к трагической истории литературы», «От Тракля к Брехту» и др.). Разумеется, не он первый и не он один заметил «черные симптомы неизлечимой болезни» этой культуры; были у него предшественники и в желании во что бы то ни стадо распространить ее недуги на человеческую культуру вообще. Но он положил разработанную им теорию «трагического происхождения искусства» в основу своей историко-литературной концепции, с помощью которой стремится осветить весь европейский литературный процесс. Он прибегал при этом к специфическим критериям оценки художественного произведения. Он предложил особую типологию творчества, базирующуюся на «сравнительном рассмотрении поэтических документов».

В своих работах Мушг требовал, чтобы литературоведение при изучении истории литературы никогда не упускало из виду «единства автора и произведения». Сам он стремился «вдевать своим заповедям и не уставал пускать критические стрелы в адрес традиционного (то есть «не-трагического») литературоведения, полагая, что оно не в состоянии раскрыть истинную сущность искусства.

Мушг был не только ученым, но и публицистом, который темпераментно полемизировал, умел яростно отстаивать свои взгляды и на свой лад стремился дать ответ на тревожные вопросы времени. Он не чурался политики и решительно выступал против проявлений бездуховности не только в эстетике и культуре, но и в общественно-политической жизни.

Когда фашистский переворот в Германии поставил под угрозу существование Швейцарии как самостоятельной политической единицы, молодой профессор Базельского университета стал членом Национального совета, парламентарием, чтобы активно противостоять распространению коричневой заразы.

Однако уже в те трудные годы «духовной самозащиты» Швейцарии проявилась глубокая противоречивость общественной позиции Мушга. Выступал ли он против мракобесия фашистской идеологии, нападал ли на швейцарскую буржуазию за трусость и нерешительность – каждое его выступление было критикой справа, с позиций «аристократии духа». Подвергнув резкой, справедливой критике «Историю литературы немецкой Швейцарии» австрийского литературоведа Й. Надлера, известного своими попытками применить к литературным явлениям нацистские «почвенные» теории рода и расы, Мушг, например, не преминул злорадно заметить, что «эта суматошная… работа соответствует духу нашего времени с его восстанием масс».

Собственной школы в литературоведении он не создал, но после смерти Мушга (он умер в 1965 году) у него оказалось много учеников, которые горячо взялись за популяризацию творческого наследия своего учителя: пишут о нем статьи, переиздают его книги, собирают и издают его менее известные работы, в том числе мелкие статьи, публицистические заметки, критические отклики. Так, в 1967 году без каких-либо изменений была перепечатана его ранняя работа «Готгельф. Тайны повествователя» (первое издание – 1931 год) ¹; годом позже вышел в свет сборник статей Мушга «Лики и образы» ², а затем появились «Памфлеты и признания» ³ – книга, в которой собраны статьи и речи за сорок лет деятельности Мушга, своего рода комментарий исследователя к собственным большим работам. Причем составители сборника на первый план выдвигают не столько Мушга-литературоведа, сколько Мушга-культуролога. Еще через год вышла книга «Поэтическая фантазия» ⁴, представляющая собой дальнейшую разработку поставленной уже в «Трагической истории литературы» теоретической проблемы специфики и сущности художественного творчества.

Происходит процесс некоей канонизации историко-литературной концепции Мушга, в ходе которого она объявляется едва ли не последним словом в литературоведении, а взгляды швейцарского ученого, якобы верившего исключительно в «нравственную ответственность творчески мыслящего человека», – чуть ли не единственно прогрессивными, во всяком случае, бесспорными, не вызывающими принципиальных возражений. «За каждым суждением Мушга стоит тонкое чувство истинного, постоянно побуждавшее его к борьбе против посредственности, за подлинное искусство и изначальные творческие силы», – пишет в предисловии к сборнику «Памфлеты и признания» один из его составителей П. -А. Блок, подчеркивая заслуги В. Мушга в «исправлении ошибочных литературных приговоров» и его умение видеть истинные, «объективные» масштабы литературных явлений.

Разрушитель канонов и ниспровергатель авторитетов традиционного буржуазного литературоведения на наших глазах сам становится чем-то вроде непререкаемого авторитета. Эта канонизация настораживает, заставляет разобраться в том, что же в действительности представляет собой Мушг как теоретик, в чем сущность его концепции, что делает ее столь притягательной для некоторых западных критиков, так ли бесспорны и объективны его суждения.

Но прежде чем вчитываться в книги швейцарского литературоведа, мне хотелось бы напомнить о работе, на первый взгляд к Мушгу и его концепции отношения не имеющей. Я имею ввиду работу В. И. Ленина «К характеристике экономического романтизма. Сисмонди и наши отечественные сисмондисты», написанную весной 1897 года в сибирской ссылке и направленную в первую очередь против экономических теорий русских народников. Попутно в ней было развенчано поднимавшееся народниками на щит учение швейцарского историка и экономиста Ж. -Ш. Симонда де Сисмонди, писавшего в первой половине прошлого столетия. Показав несостоятельность проповедуемого Сисмонди «особого пути» в обход основных противоречий капитализма, В. И. Ленин дал блестящий анализ особенностей и социальных корней сентиментально-реакционного романтизма, и в частности его швейцарской разновидности, отличавшейся характерной консервативно-либеральной окраской.

В. И. Ленину с самого начала была ясна утопичность и реакционность рекомендаций швейцарского экономиста, ибо они игнорировали реальные жизненные противоречия. «Сисмонди, – пишет В. И. Ленин, – просто-напросто отворачивается от действительности в ее особой, исторически определенной форме, подставляя на место анализа мелкобуржуазную мораль»⁵. Когда же он «попал из своего мира фантазий в водоворот действительной жизни и борьбы интересов, – у него не оказалось в руках даже критерия для разрешения конкретных вопросов» ⁶.

Основная мысль этой работы молодого Ленина, ее пафос в том, что всякое пренебрежение реальными конфликтами и противоречиями в угоду прекраснодушному прожектерству жестоко мстит за себя, оборачивается методологической беспомощностью.

Разговор о книгах Мушга я не случайно начал с напоминания об известной ленинской работе. Она важна не только общими принципами научного исследования, но, в нашем случае, еще и тем, что в ней идет речь о швейцарском ученом, о швейцарской специфике.

1. W. Muschg, Gottgelf. Die Geheimnisse des Erzählers, München 1967.[↩]
2. W. Muschg, Gestalten und Figuren (Auswahl von Eli Muschg-Zollikofer), Bern und Müunchen 1968.[↩]
3. W. Muschg, Pamphlet und Bekenntnis. Aufsätze und Reden, Olten – Freiburg 1968.[↩]
4. W. Muschg, Die dichterische Phantasie. Einführuug in eine Poetik, Bern und München 1969.[↩]
5. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 2, стр. 147.[↩]
6. Там же, стр. 253 – 254.[↩]