Страничка прошлого (К биографии С. А. Путяты)

И литературоведы, и историки давно подметили щедрость «прекрасной» пушкинской эпохи на поэтические таланты. Конечно, степень дарования поэтов той поры была далеко не одинакова, но «необычайно высокая культура стиха позволяла даже мелким подражателям держаться на известном уровне» ¹.Жизнь и творческая судьба большинства из них хорошо известны. Этим мы обязаны кропотливым поискам и находкам многих поколений исследователей. Однако ряд имен все еще представляет загадку. В их числе и С. А. Путята, автор смелого сатирического стихотворения «Дни моего отчаяния». До сего времени не были установлены даты рождения и смерти поэта, оставались неизвестными его социальное происхождение и подробности многолетних скитаний по стране после внезапной отставки из армии, причины и обстоятельства ареста весной 1826 года и многое другое. Имеющиеся же краткие биографические заметки о нем, основанные, как можно предположить, на весьма общих сведениях справки, составленной в 1827 году правителем дел Следственной комиссии над декабристами А. Д. Боровковым, грешат очевидными неточностями².

Существенное пополнение биографических сведений о Путяте стало возможным благодаря обнаруженному нами в Центральном государственном военно-историческом архиве СССР особого «Дела об отставном военного поселения подпоручике Путяте, обличаемом в преступном сочинении бумаг, заключающих дерзкие выражения и злые его умыслы» ³.

Из содержания этого сравнительно небольшого по объему секретного следственного дела следует, что смоленский дворянин (очевидно, беспоместный, ибо его отец служил управляющим в имениях разных помещиков и вместе с семьей постоянно переезжал с места на место) Селиверст⁴ Андреевич Путята, 1800 года рождения, 14 лет от роду был привезен в Петербург, определен в Дворянский полк и выпущен в армию подпоручиком (во 2-й⁵ Егерский полк) 19 марта 1819 года. Но спустя два года, 30 марта 1821 года, по «высочайшему» приказу он уже уволен из полка «за дурное поведение», естественно, с соответствующей характеристикой. Под этой распространенной в то время формулировкой зачастую скрывались сугубо политические мотивы. Скорее всего так было и в случае с Путятой, но для уверенного утверждения об этом мы, к сожалению, не располагаем прямыми данными, хотя развитие последующих событий не дает основании для сомнений. В пользу такого предположения говорит и факт упорного замалчивания в документах следственного дела о Путяте конкретных причин его увольнения из армии, очевидное нежелание расшифровать содержание формулировки – «за дурное поведение».

После отставки Путята, по его собственным словам, испытывал сильную нужду, «не имея пропитания и никогда не получая приюта с аттестатом, данным при исключении из службы». Все последующие годы он по существу бродяжничал по стране. Сначала около полугода ожидал указа о своей отставке в Новгороде, но, так и не получив его на руки, вернулся на родину в Смоленск. Затем побывал в Туле и Москве – для «приискания места», но безуспешно. После этого Путята возвратился в Новгород и, наконец получив здесь указ об отставке, отправился в Чернигов и далее – в Киев, Полтаву – все с той же целью: устроиться на какую-нибудь службу, «статскую» или военную. Но всюду безрезультатно. В дальнейшем на его пути лежали Харьков, Воронеж, Саратов, Казань. Из последнего пункта Путята написал письмо А. А. Аракчееву, видимо, с просьбой о содействии, но, так и не дождавшись ответа, отправился далее на восток – в Пермь, затем Ялуторовск, где служил городничим его дальний родственник. По его совету Путята направился в Тобольск и просил у тамошнего губернатора Д. Н. Бантыш-Каменского какой-нибудь должности. (Примечательный факт: в ожидании ответа на свою просьбу он более трех месяцев жил у сосланного на поселение бывшего смоленского помещика Пестлякова, которого знал еще по Смоленской губернии.) На пути в Тобольск Путята проходил «кроме вышеозначенных городов и через многие уездные, везде искал места, везде содержал себя большей частью помощью людей сострадательных и везде встречал неудачу» (лл. 26 – 29 об.). Получил он уже ставший привычным отказ и от тобольского губернатора.

Здесь, в Тобольске, Путята узнал о смерти Александра I, в свое время лично санкционировавшего его отставку из армии с «дурным аттестатом». В исходе декабря 1825 года он направился в Петербург в надежде на изменение своего горестного положения и в конце апреля 1826 года прибыл в Новгород – на место прежней своей службы. 14 мая Путята был задержан в «военно-поселенном округе Гренадерского полка е. в. короля прусского» за неимение при себе «письменного вида» (документа, удостоверяющего личность) и, пока собирались о нем сведения, содержался под стражей в Новгородском остроге (л. 9). После установления личности задержанного власти освобождают Путяту, но, в соответствии с практикой тех лет, до окончания дела в уголовной палате он оставляется под надзором полиции. К несчастью для поднадзорного, этим дело не завершилось.

В поисках выхода из создавшейся сложной ситуации, Путята рассказал о бедственном своем положении новгородскому губернскому прокурору, и тот, видимо из чувства сострадания, определил ему стол и квартиру в своем доме, «не полагая видеть в нем злонамеренного человека». Впервые за много лет встретив такое участливое отношение к себе со стороны наделенного немалой властью человека, благодарный Путята, растрогавшись, при одной из встреч (28 июля 1826 года) доверительно предложил прочитать «собственного сочинения бумаги». В результате этого крайне опрометчивого шага Путяты прокурор, к ужасу своему, обнаружил у тихого на вид квартиранта «вредные свойства его и скрывавшиеся злодейские в нем умыслы, похожие на остаток тех чувствований, с которыми соединяли себя подвергнувшиеся наказанию государственные преступники» (декабристы). Поэтому он арестовал Путяту и вместе со всеми изъятыми у него бумагами препроводил к гражданскому губернатору. О новой «крамоле» было тут же доложено Николаю I, и 3 августа последовало «высочайшее» распоряжение: «Самого Путяту, бумаги его отправить с нарочным фельдъегерем к военному министру в С. -Петербург, уведомив его о всех обстоятельствах до Путяты относящихся, а генералу Левашеву, чтобы снял с него подробный допрос» (л. 4). Но расторопный новгородский гражданский губернатор не стал дожидаться указаний свыше и по собственной инициативе еще 30 июля отослал Путяту с его бумагами к петербургскому военному генерал-губернатору П. В. Голенищеву-Кутузову. Поскольку после недавних событий 14 декабря 1825′ года органы официальной власти уделяли особое внимание всем тем, кто хоть в малейшей степени был замешан или даже подозревался в «единомыслии» с только что осужденными декабристами, то на местах с принятием подобных решений не мешкали. Тем более, что, по мнению губернатора, сочинения Путяты явно обнаруживали «вредные его мысли, обращенные как бы на правительство)» (л. 15).

1 августа 1826 года Путята был доставлен в Петербург. Последо-

вало личное (!) распоряжение Николая I содержать арестанта в Петропавловской крепости. 14 августа комендант крепости Сукин доложил августейшему тюремщику, что Путята принят и «посажен Никольской куртины в особый арестантский каземат N 6» (л. 19). Вскоре приступили к допросам. Основные вопросы были сформулированы предельно четко и ясно: «Когда и где именно узнали Вы о происшествии 14 декабря 1825 года? С кем из лиц, участвовавших в оном, были Вы знакомы я с кем из них какие имели сношения?» Естественно, в той конкретной обстановке ответ мог быть только один: «Из лиц, участвовавших в возмущении, никого не знал совершенно и ни с кем из них в сношении не был» (лл. 25, 29). Узнал же Путята о выступлении декабристов в январе 1826 года (вероятно, в первой декаде) в Камышлове (Пермская губерния) из газет, которые брал у местного городничего.

Несмотря на дотошность и упорство следователей, Путяте удалось доказать свою непричастность к тайным организациям (точнее, следствие не располагало никакими конкретными и очевидными фактами для уличения его в том) и убедить власти, что он «ни поступками, ни сочинением не имел целию ничего противного правительству» и что он «был увлечен в оное чувством горестного положения своего» (лл. 21, 27) ⁶.

Следствие особенно интересовалось тем, кому адресованы следующие строки его сочинения «Дни моего отчаяния»: «Тебя в пример я поставляю, // Уполномоченный злодей!», а также – «Тиран, владыка, муж надменный» и «Когда тиранам суждено // Карать невластных самовластно» и др. Путята умело выходит из трудного положения при отводе обвинений о наличии в приведенных строках «дерзких выражений противу правительства», ссылаясь на то, что они «относятся единственно» к графу Аракчееву и поводом к их сочинению было «чувство горестного положения своего, в которое [был] повержен дурным аттестатом, данным при исключении из службы. Аттестат сей был причиною, что все, к кому обращался я, – писал он в своих показаниях, – чуждались меня, и я нигде, где токмо не был, не находил пристанища» (л. 27).

Отметим сразу, что все имеющиеся публикации стихотворения Путяты «Дни моего отчаяния» неполны⁷ и по существу являются выписками из него. Причем эти выписки – всего лишь «некоторые обращения и призвания, заслуживающие внимания», с точки зрения III Отделения и его главы Бенкендорфа (л. 11). Полный же текст сочинения Путяты, казалось, был безвозвратно утерян. Теперь нам удалось его обнаружить среди множества других «крамольных» дел II экспедиции собственной его императорского величества канцелярии⁸. (Более того – здесь сохранился автограф не только этого главного произведения Путяты, но и двух других его стихотворений.) Оказалось, что автор дал «Дням Моего отчаяния» подзаголовки:

1. Л. Гинзбург, Русская поэзия 1820 – 1830-х годов. – В кн.: «Поэты 1820 – 1830-х годов», «Библиотека поэта», Большая серия, изд. 2-е, Л., «Советский писатель», 1972, с. 12.[↩]
2. »Восстание декабристов. Материалы», т. VIII. «Алфавит декабристов», Л., ГИЗ, 1925, с. 156 – 157. Ср.: «Декабристы. Поэзия, драматургия, проза, публицистика, литературная критика». Сост. Вл. Орлов, М. -Л., Гослитиздат, 1951, с. 599 – 600; «Вольная русская поэзия второй половины XVIII – первой половины XIX века». Сост., подг. текста, вступ. заметки и примеч. С. А. Рейсера, Л., «Советский писатель», 1970, с. 402. [↩]
3. ЦГВИА СССР, ф. 35, оп. 9, связка 12, 1826 г., д. 107. (Далее ссылки на это дело даются в тексте с указанием листов.)[↩]
4. Именно «Селиверст», как всюду значится в документах, а не утвердившееся в литературе более привычное для слуха «Сильвестр». Селиверстом назван Путята и в «Алфавите декабристов».[↩]
5. Автор краткого биографического комментария в названном выше издании «Декабристы. Поэзия, драматургия…», вслед за «Алфавитом декабристов», ошибочно указывает номер’ полка: 3-й (с. 599).[↩]
6. С. А. Путята все же был включен в «Алфавит декабристов». Сличение содержащейся здесь справки о нем с докладной запиской А. Х. Бенкендорфа Николаю I (лл. 9 – 11 об.) от 3 августа 1826 года показывает, что А. Боровков почти дословно воспроизвел текст последней.[↩]
7. Отрывки из стихотворения с глухой ссылкой на какое-то следственное дело подпоручика Путяты впервые были опубликованы в кн.: М. В. Довнар-Запольский, Идеалы декабристов, М., Товарищество И. Д. Сытина, 1907, с. 110 – 112. Затем стихи в той же редакции, но со значительными сокращениями были воспроизведены в сборнике «Декабристы. Поэзия, драматургия…» (с. 256.) Последняя публикация стихотворения, с неведомо на чем основанным указанием, что «текст неисправен», дана в сборнике «Вольная русская поэзия второй половины XVIII – первой половины XIX века» (с. 402, прим. на с. 823) и повторяет публикацию М. Довнар-Запольского.[↩]
8. ¹ЦГАОР СССР, ф. 109 (III Отделение), II эксп., оп. 56, 1826 г., д. 12. лл. 5 – 8.

   [↩]